Яна Постовалова Почему вы решили обратиться к библейским текстам?

Руслан Кудашов Все очень просто. Есть такие моменты в жизни, когда человек близок к смерти — и у меня был такой период, — когда начинаешь думать о вечном. Это приходит, и все. Ты физически ощущаешь, что мир может закончиться, тебя может не стать. Я очень хорошо помню, как ехал в метро и осознал. Пришло какое-то понимание… я решил сделать спектакль.

Постовалова И не было никаких предпосылок? Вы вдруг решили сделать спектакль — и все?

Кудашов Наверное, были. Я же думал все эти годы, решал для себя вопросы сущностные. Но тут совпало. Кроме того, Яна Тумина подарила мне аудиокнигу Питера Крифта, в которой содержались разные толкования смысла жизни («Три философии жизни». — Я. П.). Я ее слушал-слушал, и все как-то преобразовалось, появилась эта тема… возник «Екклесиаст».

Постовалова Эта тема изначально пришла к вам в форме размышлений о взаимоотношениях человека и Бога или же сразу возник замысел спектакля?

Кудашов Нет, в самое тяжелое время была молитва. Она помогла. А потом, поскольку я время от времени ставлю спектакли, идея преобразовалась, приняла форму замысла.

Р. Кудашов. Фото Е. Лаврова

Постовалова А вы перед тем, как приступить к «Екклесиасту», брали благословение?

КудашовНет.

Постовалова Тогда насколько этот спектакль религиозен?

КудашовНи насколько. Это внутренняя история. Сугубо творческая.

Постовалова Но даже если и так, то во время работы над Священным Писанием должны же, наверное, открываться определенные — назовем их сущностные, бытийные — вещи…

Кудашов Наверное, открывались, но я сейчас не вспомню. Про мирское помню. Скажем, «Песнь песней» — для меня самая дорогая и наиболее близкая работа. Создавая ее, я шел вслепую, погружался в неизведанное, я был абсолютно потерян. Чувство потерянности — главное в художестве: если чувствуешь, что абсолютно потерян и идешь в то место, где никогда не был, значит, ты идешь правильно. А этот спектакль строился этюдным методом: ребята делали «приносы», и многое рождалось на глазах. Даже сама история во многом рождалась здесь и сейчас, потому что изначальный текст никакой почти структуры не имеет: как можно рассказать о сне, который приснился во сне тому, кто видит сон? Достаточно сложно. Поэтому сюжет ткался из ничего, из воздуха: из наших совместных диалогов, размышлений о любви, людских взаимоотношениях; о том, что такое страсть; что такое — в данном контексте — создание мира. Жестокие свойства любви. Прекрасные свойства. Ревность. Страсть. Это первое: найти резонирующие факторы, приблизить канонический текст к тебе лично, как актеру, допустим. И это самый дорогой спектакль, потому что здесь произошел прорыв: артисты стали творцами, они приподнялись на ступеньку повыше, став соавторами постановки.

И была еще задача: мы все-таки находимся в театре кукол и пытались найти современный язык, оригинальную форму для подачи этого текста, выработать свою систему в рамках кукольного театра. В этом смысле тоже «Песнь песней» дорога: это единственный спектакль из трех, обладающий собственной мифологией. Главный для меня спектакль.

Постовалова Вы занимаетесь постановкой кукольных спектаклей, и вполне логично было бы решить и эту трилогию в куклах. Для чего вы вводите живой план?

«Книга Иова». Сцена из спектакля. Фото И. Соколова

Кудашов Это не совсем так. В «Екклесиасте» — да: в основном живой план. Он вообще возник спонтанно из пластического тренинга Ирины Ляховской. А «Песнь песней» — это все-таки язык особый, не драматический театр. Там есть законы драмтеатра, но не в меньшей степени, чем кукольного. И манера существования актера во многом ближе к условной, условно-кукольной. Хотя это и не совсем так. Проблема же еще и в том, что многое диктовал материал, те формы репетиций, которые были нами выбраны. В итоге у каждого героя есть — пусть небольшая — драматическая линия, и актер именно должен это прожить. Что касается «Иова», то стало понятно: форма должна приближаться к античной трагедии. Возник корифей, хор. И потом, последний спектакль наиболее прозрачный, внятный, «просветительский», требующий знания сюжета.

Постовалова А искусство, по-вашему, должно просвещать? В этом его функция?

Кудашов Совсем необязательно. Оно может быть просветительским, может не быть. «Песнь песней» не несет никакой дополнительной нагрузки, а «Иов» несет. «Песнь песней» — чистое творчество, в котором мы позволили дать себе максимум свободы, не думая о зрительском восприятии. Творить надо в непонимании и пустоте. Это очень мощный импульс.

Постовалова Но ведь какая-то логика и продуманность должны быть в ваших действиях…

Кудашов Космос сам обладает логикой, в нем уже все заложено. Даже в мельчайшем этюде, который приносит актер, есть смысл. Есть клубок. Моя задача — распутать этот клубок. Это очень интересно. Ты идешь от абсолютно интуитивного, нерационального поля к очень стройной логической концепции, рациональной системе. Все заложено уже. Предопределено. В любом спонтанном поступке есть смысл, разворачивающийся затем в нечто большее. И это для меня открыла именно «Песнь песней».

Постовалова Насколько актер для вас — существо свободное?

Д. Казачук (Пастух). «Песнь песней». Фото И. Соколова

Кудашов Все по-разному, зависит от материала. В «Песни песней» — максимум свободы. В «Иове» — минимум: жесткая структура спектакля требует актерской дисциплины, точности и выверенности движений. Хоровое исполнение, например, требует мощной — профессиональной — концентрации. И, с одной стороны, это ущемляет свободу актера, а с другой — выступает хорошим тренингом, рождающим понимание внутри коллектива. Здесь требуется особое партнерское слышанье друг друга. Им пока интересно. Как будет дальше — не знаю, потому что любой артист стремится к самостоятельности, проявлению собственной индивидуальности. Но я никогда не воспринимал актера как марионетку. Это прежде всего — личность. Странная. Со своими особенностями, но личность.

Постовалова И зритель действительно по-разному воспринимает спектакль, насколько я заметила. Скажите, а взяв на себя функции просветителя в «Иове», не боялись оказаться проповедником?

Кудашов Риск стать проповедником есть всегда. Я о нем помню. Поэтому максимально пытаюсь избежать категоричности. Во всех трех спектаклях сохранилось — на мой взгляд — поле для свободы зрительского восприятия. И в этом смысле интересно: «Иов» — наиболее простой и однозначный спектакль — разными людьми воспринимается поразному. Приходили убежденные атеисты и говорили, что это богоборческий спектакль. Приходили священники и говорили, что, напротив, видят много традиционного.

И мы намеренно даже уходили от однозначности, потому что в Библии, например, финал истории Иова дан более однозначно. У нас же герой открывает книгу, закрывает рот. И не факт, что он готов ко всем этим радостям.

Постовалова На ваши спектакли действительно приходят священнослужители. Как вы на это реагируете как режиссер и как человек?

Кудашов Безусловно, мне интересно их мнение, как мнение любого умного человека.

Постовалова А часто ли церковные деятели к вам подходят с желанием что-то прояснить для себя или, наоборот, вам подсказать?

Кудашов В прошедшем сезоне подходили достаточно часто. Даже устраивались обсуждения после спектаклей с участием молодых уголовников, малолетних преступников, проходящих адаптацию в церковных учреждениях.

Постовалова Это была инициатива церкви?

Кудашов Да. И потом, к нам же ходят представители разных конфессий: православные, католики, иудеи. Иудеи меньше всего готовы к диалогу.

Постовалова А — потенциально — возможен ли диалог между истово верующими людьми и людьми искусства? И так уж ли он необходим?

Кудашов Все зависит от желания: есть желание — будет разговор.

Постовалова Вы, как творческий человек, нуждаетесь в этом диалоге?

Кудашов Скорее да. Понимаете, это все такие тонкие материи. Слишком много полутонов и оттенков. Например, Башлачев. У него есть тексты на религиозные темы, мы ставим про него спектакль — это тоже мои взаимоотношения с религией, мой диалог. Я нахожусь где-то на пересечении, на границе собственного внутреннего космоса и внешних, формализующих, упорядочивающих вещей. Наверное. Потом, для творчества необходимы сомнения. Важно иметь собственное представление, но и без общения с наследием духовного мира тоже невозможно. Я бы не сказал, что церковь имеет тотальное влияние… Но, находясь в театре, я стараюсь соблюдать правила театра. Находясь в храме, в принципиально другом учреждении, веду себя соответствующе. В театре возможен конфликт и есть дистанция. В храме — только разговор напрямую без всякого отстранения. И то и другое одинаково для меня важно.

Октябрь 2015 г.