Елена Строгалева Юра, какое место в твоей жизни занимает религия? Ты соединяешь в себе все — интерес к йогическим практикам, скандинавскому мифическому корпусу, изучение истории христианства… Что в этой плавильне для тебя самое важное?

Юрий Клавдиев У меня очень сложные отношения с религией. Поскольку я бывший советский ребенок, то, понятное дело, меня воспитали больше Яков Перельман и Сергей Капица, нежели Серафим Саровский и Блаженный Августин. Я отлично понимаю преимущества научного метода в познании мира, важность популяризации научных идей. Мне, как независимому с детства человеку, всегда трудно было смириться с бездумным следованием догмам — это как раз то, что предполагает религия. Я всю жизнь искал ответы — религия же их не дает.

«Потому!» — типичный ответ попа. Почему молния? Илья-пророк скачет на колеснице. Откуда динозавры, если в Библии о них ни слова? Откуда пещерные рисунки и австралопитеки? Откуда жизнь? Откуда Земля? В начале было слово, и потом бог сотворил Землю — эта информация нормальному человеку ничего не дает. Как сотворил? Почему именно такую, а не квадратную? Из чего он сделал свет? Зачем сделал фотон и волной и частицей одновременно? Нет и не может быть в священных книгах ничего об этом.

Поэтому религия для меня — красивая сказка, которую каждый волен выбирать себе по душе. Мне больше по душе сказки о викингах. Мне нравится этот язык, звучание имен, сплетения судеб асов и ётунов, волки, вороны, ночные леса, шалости Локи… но главное — асы и ётуны непрерывно, как и я, находятся в процессе познания мира, в котором живут. Они вместе изобретают поэзию, земледелие, письменность. Они практически реальны, осязаемы. Это религия умных, смелых, целеустремленных творцов. В Библии человеку все дано с самого начала, он сам ничего не познает — или, по крайней мере, об этом там ни слова.

Строгалева Когда я читала твои пьесы 10— 15 лет назад, то было очевидно, что ты в этих пьесах если не придумывал новую религию, то выстраивал новую мифологию, в которой существовали твои герои. В том же «Собирателе пуль» эта мифология состояла из многих осколков современной и традиционной культур: герои боевиков и аниме, кодексы восточных практик… словом, было ощущение, что традиционные религии умерли и на смену им выходят новые мифологические структуры. Так ли это? Ты фиксируешь смерть традиционных религий или это свойство «подросткового» сознания — искать себе мир, в котором ты чувствуешь себя свободным?

Ю. Клавдиев. Фото из архива автора

Клавдиев Конечно, религия умерла. Более того, она мертва. Она начала умирать уже в XVII— XVIII веках, проигрывая на всех фронтах науке, медицине, навигации, астрономии, социальным институтам. Религия — это свод правил для совсем уж неумных и дремучих людей, которым необходим страх ада, чтобы поступать хорошо. Нормальный человек ведет себя по-человечески не потому, что ему так заповедал Бог. Он делает те или иные вещи потому, что таким образом выстраивает для себя наиболее комфортный (для себя же, опять-таки) мир. Поэтому все эти разговоры о верности традициям — ерунда. Есть лишь одна традиция — оставаться человеком во всех ситуациях. Если тебе для этого нужен Бог — ты лукавишь, значит, на самом деле ты просто не совсем хороший человек или по каким-то причинам боишься быть самим собой. Не умеешь быть самим собой. Не знаешь, кто ты.

В моих пьесах я не более чем отражаю пространство, создаваемое человеком вокруг себя. Каждый из нас старается раскрасить мир, оклеить его изнутри звездами и серебряной бумагой, как старые детские шкатулки. Потому что тот мир, что есть, нас не устраивает. Каждого по-своему. Нам хочется чуть романтичнее, чуть красивее, чуть сказочнее, чуть героичнее, чуть страшнее. Нам всегда хочется того, чего у нас нет.

Строгалева Что тебе как драматургу дало изучение или погружение в религиозные практики? Или религия и твое творчество (за исключением последней пьесы) никак не были взаимосвязаны?

Клавдиев Если честно, я об этом никогда не думал. Но я благодарю богов за каждую написанную пьесу (не себя же мне благодарить). Да, я много времени провел за употреблением растений силы и шаманскими практиками, и они дали мне самое главное — ощущение того, что мир огромен и в нем непрерывно идет Великая Работа, частью которой является каждый из нас. Но общего сценария, общей идеи, Промысла никакого нет. Каждый сам выбирает, кем и зачем ему быть. И действует соответственно.

Строгалева Почему ты вдруг решил написать пьесу из истории раннего христианства? Я о «Победоносце». Связано ли это с историей «Пусси Райот»?

Клавдиев Связано, конечно. Во-первых, я был удивлен той волной интереса к религии, которая поднялась почти сразу после перестройки. Теперьто я понимаю, что та волна была простым любопытством. Потом я был раздосадован той волной невежества, косности, ханжества и откровенного религиозного фашизма, которая обрушилась на нас во время правления Путина. Но и это я понял — людям просто страшно. Сегодняшний режим не дает никому никаких гарантий — все может быть изменено в любой момент, и, как правило, в какую-то даже не худшую, а просто дурацкую сторону, несмотря на уверения в стабильности. На что еще надеяться глупым людям? А недалеких и откровенно глупых людей становится все больше. Раньше их вряд ли было меньше, но раньше они верили в Кастанеду, йогу, НЛО, славянские веды — и это было смешно и интересно. Теперь же им дали жесткие догмы православной церкви, нетерпимые к инакомыслящим, в отличие от НЛО и Кастанеды. Результат налицо. Я написал «Победоносца», чтобы напомнить, по сути, слова Булгакова о религии и Боге. Помнишь: «Ты — жесток, а тот жестоким не был».

Строгалева Насколько для тебя вообще вопрос нарушения табу в театре (религиозных табу, оскорбления чувств верующих) актуален? Для тебя это приемлемо? Ты, как бунтарь, бывший панк, сам способен ли написать текст, который может быть оскорбителен с точки зрения канонической православной религии? Если нет, то почему?

Клавдиев Я очень отрицательно отношусь к людям, чьи чувства вообще могут быть оскорблены. В девяти случаях из десяти это означает, что это просто психопаты без чувства юмора. Читая истории таких «оскорбленных», все больше убеждаюсь, что абсолютно все эти истории — истории сугубо больных людей. Больных опять-таки невежеством, жестокостью, психопатией, отсутствием эмпатии, юмора… беда, когда такие люди получают власть. Еще хуже — власть и трибуну.

Я сторонник хирургического решения этой проблемы. Верующие ничего не потеряют, если у церкви будет отнята общественная трибуна, интернет (он, кстати, вроде бы весь насквозь бесовский — я помню, как священники выступали против интернета на заре его возникновения), право влиять на программу образования и культуру. Нужно оставить им только храмы. Это их территория.

А писать и говорить я буду то, что считаю нужным. Специально никого не хочу обижать, но я совершенно не считаю себя виноватым, если нарушу уложение какого-нибудь там Трулльского или Вселенского собора. На меня их юрисдикция не распространяется. Мне судья только я сам. И Один.

Февраль 2016 г.