Интересно, что именно Чехов, писатель сугубо земной юдоли, подвиг двух художников на космическое — Сокурова и Жолдака. Сокуров давно знал про чеховский космизм. Фильм «Камень» про то, как Чехов приходит «оттуда», «пространством и временем полный». А Жолдака подвиг и Гольдони. Если помните, спектакль «Zholdak DREAMS» (по Гольдони) начинается с тревожных переговоров астронавтов на Луне. Собственно, его «Госпожа Бовари» тоже не без «космических» явлений. Этот режиссер просто какой-то космический штурман.

Может быть, перенеся пьесу «Три сестры» через пространство и время («По ту сторону занавеса»), режиссер находит местоположение автора, ту в буквальном смысле точку зрения в пространстве, ту звезду, с которой он смотрел на нас, жалея. Сестры просыпаются через двадцать веков (и мы), с трудом самоидентифицируются. Машинально, как рвоту, или нежно-осмысленно изрыгая чеховский текст.

На фоне волнующихся трав, высоких сосен, волн мирового океана, захлестывающих все четыре яруса александринской сцены и край стола, на котором обедают, режиссер вскрывает Чехова скальпелем, вскрывает содержание всей этой чеховской лирики, вбитой в наш мозг теллуровыми гвоздями и вызывающей кайф, особенно у определенных поколений.

«Ах, я не пил сегодня кофе…», «уходит военный оркестр…» — это уже на генетическом уровне в крови наших детей. Бесполое, бестелесное и прекрасное. Некая туманность. Жолдак эту лирику «вскрыл», как тело.

Режиссер, как психолог-психотерапевт, доискивается до того сора, из которого вышла чеховщина, так больно засевшая в нас. Делающая нас людьми «времени Ч».

Девочки в пьесе восклицают по поводу отца ностальгически «Ах, полковник Прозоров…». Но инцесту с Машей (Елена Вожакина) или чему-то подобному веришь. Машина сексуальность и ее вечная женственность, наполненная тревогой, болью и каким-то демонизмом, ранящим ее саму (содержание всех «вечных женщин»), не исключает такого выверта. Сцена с маразматиком-отцом абсолютно чеховская. Образ отца первый раз и именно здесь наполнен плотью и кровью.

Сюда введена и мать, забредшая из «Вишневого сада». Она родила этих женственных девочек. Ирина при ее появлении долго льет молоко из кувшина. Мать пришла звать Ирочкиного отца, любимого Ивана Романовича Чебутыкина, с собой на Млечный путь: «Ваня, пойдем…»

Мы внутренне привыкли, что сестры как бы из инкубатора, какие-то там туманные родители. И все хотят в Москву, а детей не хотят. А тут плоть, кровь, боль. На Кулыгина (Виталий Коваленко) в нашем сознании налеплен пластырь бескорыстия. А тут он сорван, и бушует оскорбленный самец (господи, какое может быть бескорыстие в страсти). Слова, которые он жалко повторяет у Чехова «Маша моя жена, Маша меня любит», здесь звучат угрожающе. Он ее не отпустит. А она прячется от него под кровать, прижимаясь худым, прелестным телом к доскам, чтобы стать невидимой. Горестная, прекрасная жертва. Сексуальность Маши, почти бестелесной, приобретает в этом спектакле уже духовный статус. Она как лоза льнет к этому немолодому, несексуальному, в подтяжках Вершинину (Игорь Волков). Вершинин и отец — один, изначально данный ей, образ любви. Они обнимаются на узкой кровати, с которой свешивается его неспортивное тело. После этого они сидят, жуют булку и хохочут (на машину времени режиссера хватило, а батон нарезной прошел сквозь века). А потом Вершинин, как все любимые, улетает в космическом корабле.

Режиссер в виде «человеческого» пространств выгораживает нам «домик Прозоровых» на берегу мирового океана, с часами на стене, которые, конечно, показывают вечность. Домик нужен для того, чтобы герои бились о его стены. Собственно, это и есть главное занятие чеховских героев — биться о стены, метаться из угла в угол. Рядом с домиком классная комната. Ольга (Елена Калинина) дает Ирине (Олеся Соколова) урок: она рассказывает о ландыше, цветке смерти (что еще надо знать чеховской девушке).

А вот Наташа (Елена Калинина) и Соленый (Владислав Шинкарев) уже чисто демонические персонажи. Она в ярких блестках, с диадемой и хвостом. Демоническая обезьяна. И Соленый тоже демон, прибывший из холодных слоев атмосферы на сверкающей колеснице. Их дуэль с Тузенбахом (Иван Ефремов) происходит в какой-то стеклянной аэротрубе. Соленый насилует и мучает Тузенбаха, потом бросает его оскорбленное, беззащитное тело в доме Прозоровых.

Есть во всем этом зрелище что-то мальчишеское и невинное. Наш демон-режиссер награжден каким-то «вечным детством». Его гениальный сценический текст — это, может быть, развернутая пьеса Кости Треплева. Маша, в ее рваном пальто, вполне подходит на роль как мировой, так и нашей души. Спасибо режиссеру, думающему, что через двадцать веков (хотя это просто прием или не просто прием) во Вселенной будут разумные существа и машины, а не тапиры, глядящие синими глазами в безмолвные леса.

Машина времени, космический корабль, я список кораблей (космических) прочла до середины. А сестры — это поезд журавлиный… С криком, как чайки, они падают и умирают. Ибо нам отпущены секунды. От всего этого очень больно и холодно. «Тогда тоже шел снег». И здесь идет снег. Это Жолдак, мечтатель наш.

В виде заставки к этому гениальному зрелищу не хватает портрета режиссера в шафрановой тоге среди поляны ландышей.

Анна КИСЛОВА
Февраль 2016 г.