Когда мне предложили написать несколько статей в одну театральную энциклопедию, ознакомили со словником и среди имен артистов я увидел: Алексей Ингелевич, — то не задумываясь попросил, чтобы эту статью оставили за мной.

Писать легче о том, что любишь, а спектакли с участием Алексея Ингелевича — «Иваны» Андрея Могучего (Александринский театр) и опера «Евгений Онегин» Андрия Жолдака (Михайловский театр) — входят в число моих любимых. Интересно, как по-разному увидели эти режиссеры артиста ростом в один метр — при том, что в обоих случаях его персонажи принадлежат ирреальному, мистическому измерению и принимают таинственное участие в судьбах главных героев.

Гусек в «Иванах» заставляет убедиться (спектакль сошел с репертуара, но употребим для удобства настоящее время), что Могучего вдохновила босхо-брейгелевская образность. Гусек «отвечает» за сюрреализм: в одной из сцен Иван Иванович видит во сне своего сынка, поданного на блюде… и чуть не пожирает его, во всяком случае, уплетает руку, сделанную бутафорами из вареной куры. Дескать, я тебя породил, я тебя и съем. В немалой степени благодаря Гуську сценический Миргород обретает библейские очертания. Когда Иваны ссорятся, пространство словно дает трещину, рушатся стены условного дома; Ингелевич, спускаясь сверху, с колосников, зависает меж небом и землей и, следуя манере церковного речитатива, возглашает «на все четыре стороны»: «Взирай с прилежанием, тленный человече, / Яко век твой преходящ и смерть недалече». Это предзнаменование Страшного суда придает мизансцене простодушно-суровый смысл, и проявляется «вертикаль» мироздания, выстроенного Могучим.

Гусек, как и Баба вообще в исполнении Светланы Смирновой (вобравшие в себя, кажется, многих гоголевских героев), — «вертикальные» персонажи, недаром же только им позволено взмыть в воздух, оторваться от земли. А удел других миргородских обитателей, включая и двух Иванов, — измерение горизонтальное. «Взирай с прилежанием…» — старинные строки Стефана Яворского печально и протяжно поют Иван Иванович и Иван Никифорович в самом финале, пока Баба вообще опутывает их канатом, связывает воедино (чтобы донести простой и извечный смысл: вы, человеки, братья) — при молчаливом присутствии Гуська…

У Жолдака иначе. Персонаж Ингелевича, названный в программке слугой Онегина, околдовывает, наколдовывает. Вторгается в мирную по видимости жизнь дома Лариных, словно открыв двери мрачным, беспокойным силам. От эпизода к эпизоду борода у слуги Онегина удлиняется — до того, что этот странный персонаж становится похож на «дядьку Черномора». Он кажется материализацией то ли духов темных, что сквозят в пушкинском тексте, то ли внутренней жизни главного героя, его страстей-предчувствий-страхов. Недаром сражение Онегина с «Черномором» прочитывается как преодоление себя самого.

Этими спектаклями участие Алексея Ингелевича в театральной жизни не ограничивается. Он и раньше играл у Могучего: в «Петербурге» (Александринский театр) и «Circo Ambulante» (Театр Наций). В современном репертуаре занят, помимо «Евгения Онегина», в «Травиате» (режиссер Клаудиа Шолти, Новая сцена Мариинки) и «Пиковой даме» (режиссер Игорь Ларин, Театр «На Литейном»).

В актерском послужном списке Ингелевича много фильмов и сериалов, среди них несколько картин Константина Лопушанского, «Экстрасенс» Геннадия Глаголева, «Царская охота» Виталия Мельникова, «Заповедник гоблинов» Валерия Обогрелова, «Петр Первый. Завещание» Владимира Бортко. Клубная деятельность артиста — отдельный сюжет.

До конца октября в Русском музее работала выставка «Новые поступления. 1998–2014». Среди экспонатов были работы известного фотографа Али Есипович, моделью которых послужил Алексей Ингелевич.

Приступив к статье, я понял, что публикаций о «моем герое» довольно много, но журналистов интересует, как правило, не столько путь в искусстве, сколько биография в целом, личная жизнь, социальная тематика (тем более что Ингелевич много занимался социальной работой за границей, тесно сотрудничал с «Союзом рабочих самаритян»). Я встретился с Алексеем Анатольевичем, чтобы расспросить о творчестве прежде всего. Сказанного им хватило бы на книгу, а энциклопедическая статья должна быть предельно емкой. Стало обидно, что почти весь «объем» материала неизбежно останется за бортом. И во время беседы мне пришла идея сделать интервью для «ПТЖ», оставив, однако, энциклопедический интерес как «условие игры»: чтобы выглядели уместно биографическая направленность разговора и мой дотошный интерес к деталям.

Итак, осенний вечер. Мы с А. А. беседуем за чаем в его уютном родительском домике в Токсово, хотя, как выяснилось, в Купчино живем много лет рядом, в одной автобусной остановке друг от друга…

Евгений Авраменко Алексей Анатольевич, в 1972 году вы окончили ЛГУ, получив диплом филолога-германиста. Почему Германия?

Алексей Ингелевич Папа мой свободно говорил на немецком. Он был разносторонний человек. Отец-воспитатель, отец-наставник, вдохновитель на все важное. Мастер спорта СССР по гребле, он научил меня, что называется, грести за горизонт, интересоваться культурой других стран, слегка раскачивать для себя край железного занавеса. От папы мне передалось увлечение дальними странами (читай: дальними мирами) через почтовые марки. Крошечный сюжет почтовой миниатюры перед глазами маленького человека позволял выйти за пределы пространственных ограничений того времени, как, впрочем, и многих иных ограничений. Владеешь информацией — расширяешь кругозор, в том числе и через известный немецкоязычный каталог Lipsia. Если непонятно что-то, спрашиваешь у папы. Немецкий был наш с ним тайный язык — на случай, если надо что-нибудь по секрету от мамы сказать.

У малорослого выбор профессии небольшой: часовщик или сапожник. (Помните карлика-сапожника в фильме 1950-х «Дни любви» с Марчелло Мастроянни и Мариной Влади?..) В сторону сапоги, в сторону шестеренки! Буквы, слова — вот что влекло меня. Первым испытанием на прочность и первой взрослой радостью бытия стал круг моих сокурсников на филфаке, на кафедре германской филологии.

Авраменко Какое впечатление произвел на вас университет, когда вы поступили? Чем он был для вас: уединенным островком, где можно скрыться от внешних бурь, или крепостью, которую нужно завоевывать стена за стеной?

Ингелевич Мое поступление в университет — пример драматического стыка времени, идеологии и маленького человека. Я поступал в 1968 году, когда в смысле космополитизма обстановка была та еще. Почти все абитуриенты, прошедшие вступительные испытания (а конкурс был чуть ли не 20 человек на место), носили фамилию с окончанием на -ич: Карпович, Статкевич, Ингелевич и так далее.

Правда, была в списках поступивших одна фамилия не на -ич, но тоже ведь… Нотман. Стало быть, пришло время и моей польской фамилии испытать, что такое «характерная фамилия». Когда в день икс меня пригласили в деканат на собеседование, дело дошло до моего дедушки: «Вот дедушкин документ, я на четверть поляк…». Еще одно выручило меня. Ректором в те годы был ветеран войны без обеих ног. Мой малый рост и его высокое положение сыграли на решение: с отличными баллами можно и зачислить, это свой. «Вы приняты, товарищ Ингелевич». На дневное отделение, на дневное!..

Еще до зачисления нужно было знать культуру той страны, язык которой ты хотел изучать. Будущим германистам — наслаждаться текстами Шиллера, Гете, Хайне (как правильнее называть Гейне)… Я был готов к тому, что мои сокурсники хорошо ориентируются в немецкой литературе, и все-таки был поражен, придя на занятия по общему языкознанию. Оказалось, что в детские годы, когда я читал русские народные сказки, мои новые друзья освоили Шекспира и Гомера. Я осознал, как отстал от них и насколько пребывание в университете само по себе театрально. Это совершенно другой мир, другая атмосфера. Когда мы стали проходить литературу Древней Греции, Возрождения, Нового времени… — и так до Берлинской стены, я впервые постиг озарение красотой. (Пауза.) В театре возможно пережить такие же мгновения. Режиссер может сказать: «Алекс, не спеши с текстом. Послушай тишину… вот с нее начни. Почувствуй, какое настроение у тебя сегодня». А в кино какая тишина? Там крики: «Стоп!», «Мотор!», «Начали!», «Подошел к окну», — таким командным голосом. В кино снимаешься, и тебя словно забирают в мясорубку, закручивают в нее шестеренками.

Университет по своему предназначению дает универсальное образование: понемногу, но обо всем. Институт же — не обо всем, но помногу. А там, где возможно обо всем, действует идея, сформулированная в интервью Дмитрием Крымовым: «В жизни сбывается далеко не все, но абсолютно все сбывается в театре». И мои мечты победить неподвижность и ворваться в Мир осуществились в университете.

Авраменко Университет близок театру? Интересно, никогда не думал об этом…

Ингелевич Театральным там было все. Лекции учителей, сверкавшие их ораторским талантом (хороший преподаватель может так срежиссировать лекцию, что сидишь и ждешь развязки). Сдача экзаменов, когда студенты с таким блеском цитировали «Разбойников» или «Минну фон Барнхельм»! Ведь человек, считай, готовит себя «на сцену»: того «театра», где «зрители» — пассажиры туристского автобуса, а «актер» — гид-переводчик.

И сама ситуация, когда я сижу за партой и мой нос в нескольких сантиметрах от вырезанной ножом фразы «И долго будешь ты, филолог, ходить с протянутой рукой»… Разве не театрально?

Авраменко А вы гидом хотели работать?

Ингелевич Эта «сцена» была мне недоступна. Мой удел — «будка суфлера»: сидение в кабинете за переводами технических текстов на экспорт. За 15 лет один и тот же «репертуар». Я был сотрудником ЛПО «Красногвардеец» (медоборудование), специализировался в области медицинской техники, переводил на немецкий язык, и это было, помимо того, что ответственно, тоже по-своему театрально. «Кнопка экстренной подачи кислорода в аппарате искусственной вентиляции легких», — чтобы это перевести на немецкий, нужно стать на место немецкоговорящего специалиста, в точности знать соответствие терминов чужого языка, другого глоссария.

Авраменко Почему вы ушли из профессии?

Ингелевич Профессия переводчика тех-нической литературы перестала кормить — в эмоциональном смысле. Но из профессии я никогда не уходил, потому что моя профессия — устраиваться выживать. Я не могу уйти от немецкого языка, я ушел с должности. В конце 80-х она перестала быть тем, чем можно гордиться. В чем восторг актера? Все идут в театр на него. Так и восторг переводчика, когда к нему подходят и спрашивают, что это за слово. А с развитием компьютеров перестали подходить. Не хочется быть часовщиком или сапожником даже в деле перевода. Не хочется осознавать, что ты, хоть и связан с великой немецкой культурой, уже отстал. Больно отсталым казалось переписывать тексты. А вот наслаждаться аплодисментами…

Но у моего расставания с ЛПО есть еще причина, корнями уходящая в 1970-е и связанная с моими «внешними связями». По окончании университета у меня появилось время, и изменилось Время, вот что интересно. Стало возможным переписываться с иностранцами, и мне пришло приглашение в Австрию. Но это должен был одобрить треугольник: директор завода — парторг — профорг. Директор сказал: «Алекс, ты что, хочешь меня подвести под монастырь?! Лучше вместо Австрии мы дадим тебе бесплатную путевку на Кавказ. Покатайся на лыжах». (а страсть к горнолыжному спорту у меня с детства, с тех пор, как папа поставил меня на лыжи, когда мне было пять лет.)

На курорте я подружился с американцами, они подарили мне журналы на английском. Каково же было удивление директора, когда на мое предприятие поступила информация, что я завязал знакомство с делегацией горнолыжников из США. Меня пытались оградить от заграницы, а она сама меня настигла в самом укромном, но экзотическом месте: Терскол, Эльбрус. Мои американцы — как оказалось, работающие в НАСА — по пути домой, в Колорадо, заезжали ко мне (да, они были здесь, в этом домике, где мы с вами сидим). Как понимаете, мной сильно заинтересовался «первый отдел» служб нашего завода, следивших за связями советских граждан.

Еще такой был случай. Знакомый по даче взял у меня почитать Юза Алешковского, отношение к которому у «вышестоящих» лиц было напряженное. И когда под подушкой у моего знакомого нашли страничку из этой книги, ему, чтобы остаться в институте, пришлось признаться, кто ее дал. Мне предъявили обвинения по двум пунктам: распространение запрещенной литературы среди студентов и шпионаж. Оставаться на своем предприятии я уже не мог. Директор обратился ко мне со словами: «Алекс, хороший ты мой человек, Комитет из-за тебя не дает мне покоя. Прошу, увольняйся, я жду присвоения Героя Соцтруда…» Мое «горнолыжное дело США» было главным препятствием для его партийной карьеры. И в 1986 году я стал безработным.

Авраменко Наверное, эти жизненные препятствия в чем-то помогли вам? И кто знает, может, не уйди вы с должности переводчика — не стали бы артистом.

Ингелевич Беседы-расспросы, беседы-допросы сотрудников «первого отдела», как я понял позднее, оказались неплохим актерским тренингом. В эти неприятные и тревожные часы и дни спасением стало для меня вынужденное лицедейство, рожденное инстинктом самосохранения. На этих беседах оттачивались показное непонимание, искренняя неискренность, замкнутое радушие, может… и способность не быть самим собой. К этому располагало нас само время: вечером я листаю «Playboy», а утром пишу конкурсную работу «Владимир Ильич Ленин и физическая культура».

Авраменко ???

Ингелевич Папа окончил институт Лесгафта и два года аспирантуры там же, и у него сохранились материалы о моментах жизни Владимира Ильича, связанных с физкультурой и спортом. Коньки, гребля, гимнастика, велосипед, силовые упражнения. Я соединил эти материалы и к 100-летию Ленина написал работу.

Авраменко С какого момента отсчитывать ваш актерский стаж?

Ингелевич С чего отсчитывать? С университетских пробных выходов на студенческую аудиторию? С моего первого спектакля в академическом театре? Или с выступлений в ночных клубах? Это и для меня вопрос. А может быть, с трезвого осознания того, что есть разница между артистом и актером? Актер отмечен даром свыше, он для меня небожитель, а артист — техничен, у него «набор инструментов» и приемов: один потрясающе танцует, другой поет, у третьего клоунские способности. Мой «набор инструментов» — это мой рост. Думаю, в моем случае можно говорить о понятии «карлик» как об амплуа.

Авраменко А как в той же энциклопедии лучше указать особенность вашего роста? Как вообще журналисту правильно называть человека с подобными особенностями? «Карлик»? Кому-то это кажется грубым. Есть гоголевское понятие «маленький человек», но я слышал, что некоторые из «маленьких людей» иногда обижаются на это.

Ингелевич Не нахожу ничего обидного в слове «карлик». А как иначе? Еще бывают лилипуты. Но называть карлика лилипутом — только запутывать людей. Карлик — это человек с диспропорцией тела, а лилипут — пропорциональный человек, но роста как у ребенка. Само слово не оценочно, оно не может оскорбить. Оскорбительным может быть контекст, в котором оно используется. И так с любым словом.

Если искать аналогии в немецком языке, то там есть слово «цвэрг» (Zwerg), которое означает и «карлик», и «гном». Оно употребляется в жанровой литературе, в сказках, когда уместна образность, но также и в медицинских текстах. Если область применения слова более официальная (скажем, речь идет о съезде Союза малорослых людей), то «цвэрг» как бы нарушает рамки политеса. И в таком случае говорят «кляйн-вюхсиге» (kleinwuchsige) — «малорослые». В Америке сказали бы little people — «маленький народ».

Авраменко Вы стали работать артистом на рубеже 1980–1990-х. Как времена влияют на актера, а его игра — на перепады истории?

Ингелевич На рубеже тех десятилетий бурно фонтанировал мир развлечений. Править бал в шоуиндустрии стали страшилы и отверженные, забавники и смехачи. Ужасное перестало быть цензурированным, все напоказ. Искусство развернулось к типажам «нижнего звена», среди которых — бандит, путана, изгой, ларечник, наркоша… Придворные шуты еще, ряженые для фотосессий с интуристами. В перестроечном ажиотаже новые герои своего времени захватили определенную нишу. (Смеется.) Я горжусь, что вписался в этот ряд.

Началось все случайно, по знакомству, в общем, в духе времени. Сосед по даче DJ Крутицкий спросил меня как-то: «Алекс, ты свободен завтра? К нам в клуб приезжает голландский диджей. Может, выступишь? Мы наденем на тебя стильный кожаный плащ, и ты пройдешь по сцене». Мол, иди, зажигай. Это случилось в диско-клубе «ПОРТ». И так мне открылась дорога на подиум, подмостки, площадки и даже вместительные стойки баров. Мой типаж — маленький человек на дискотечном пиру, весельчак интерактивного клубного беспредела, великовозрастный младенец на празднике песни и пляски… точнее, шлягера и топотанья в забытьи под модный мелос.

Авраменко То есть ваше «большое плавание» по клубам началось в «Порту»? Символично.

Ингелевич Да, плавание по клубным заведениям с такими романтическими названиями, как «Летучий голландец», «Сахара», «Selebrity», «No children», «48 стульев», «Манга», «Шаляпин», «Пьяный кролик», «Черная икра», «Невская жемчужина», «Бабочки», «Duhless», «Shine», «Людовик», «Триумф»… (Смеется.) Можете потрясти театральный журнал и энциклопедию этими названиями, вам скажут: вот уж энциклопедический подход!.. А еще «Каземат», «Plaza», «Хали гали»…

«Матросская тишина», как прозвали посетители знаменитый клуб «Кабаре» на площади Труда. Заведение мужское, но некоторые женщины с удовольствием посещали его. «Нам с подругой здесь так хорошо, никто не пристает, можно наконец отдохнуть», — сказала мне одна из посетительниц. Меня туда рекомендовал ведущий шоу-программы и параллельно один из актеров Александринки, с которым мы вместе участвовали в спектакле «Платонов» («Пьеса без названия») режиссера Светланы Миляевой. 1990-е — время голодное, и артисты искали дополнительные заработки. В этом клубе актеры в основном перевоплощались в различные женские образы: девушек, теток, старушек, эстрадных див, и называлось сие травести-шоу. Например, моего партнера по номеру в программе звали Кока-Фаворитка, а моего поручителя и конферансье называли Ляля Ведущая. Пару раз мне пришлось даже заменять Лялю, т. е. появляться в женском образе.

Кстати, переодеться в женщину мне суждено было и в «Царской охоте» Виталия Мельникова. Екатерина II, блистательно сыгранная Светой Крючковой, любила устраивать маскарады, на которых мужчины должны быть в женских платьях, и придворный шут Ее Величества в том числе.

Ситуация маскарада, карнавала, театрального перевоплощения близка мне. Почему мне так интересен театр? Он позволяет почувствовать себя тем, кем ты не являешься, и в то же время глубже понять себя. Как заметил Уайльд: «Дайте человеку маску, и он скажет вам всю правду». А Шопенгауэру, кажется, приписывают фразу: «Человек только тогда становится человеком, когда он начинает играть роли». Хочешь стать человеком? Начни играть.

Время, когда я активно работал в клубах, приятно вспомнить: то, что возникало на сцене, дарило ощущение праздника и светилось талантами людей, создававших это действо. Клубные представления могут быть не менее интересны, чем театральные изыски иных режиссеров. Клуб, театр — не рядом ли? Не схожи ли они по остроте воздействия? Разве что в театре зрителей больше.

Авраменко А что нужно уметь клубному ведущему?

Ингелевич Смысл работы в клубе — сделать зрителя участником шоу; там зритель еще и клиент, он един в двух лицах. Его нужно раскрепостить, увлечь, побудить к нехитрому соучастию, убедить выйти на подмостки, а готов ли он к этому? Кто готов быть твоим соведущим, причем не очень твердо стоящим на ногах?.. Иногда нужно осадить подгулявшего зрителя. Я говорю о клубах не дискотечного формата, а о тех клубах, где не диджеи разогревают публику. О стриптиз-клубах. Не знаю, как это прозвучит в театральном журнале.

Авраменко Думаю, уместно прозвучит, ведь что такое театр? Зрелище прежде всего.

Ингелевич Да, зрелище… Для чего люди приходят в подобные заведения? Посмотреть. И становятся участниками действия. Режиссер пишет сценарий, разрабатывает сюжет вечера, его «конструкцию». Лучше, когда разные номера постановки складываются в единое целое, когда все решается, скажем, в ключе восточной сказки или Чикаго 30-х годов. Обрисовать специфику работы можно такой сценкой. Я прихожу в день представления, меня встречает арт-директор, приобнимает и спрашивает: «Ну-с, Алекс, как нам с тобой сегодня заработать денег? Придумай, через полчаса начинаем». Вот это задача на сценарий!

Авраменко В клубных программах можно усмотреть основные компоненты театра: актера, роль (пусть весьма специфичную) и зрителя. Но эти программы (в которые вкладываются порой огромные средства и силы) доступны узкому кругу. Такие зрелища не снимаются на камеру, критики не пишут на них рецензий. И получается, что интересные номера и артистические работы уходят в небытие. Может, вы расскажете о наиболее памятных сценках с вашим участием?

Ингелевич Например, в клубе «Plaza» (около Стрелки Васильевского острова) лет 15 назад режиссер Герман Линдер поставил ночной перфоманс «Мифы США». Среди персонажей — Фрэнк Синатра в моем исполнении, Мэрилин Монро; на сцене стояла Статуя Свободы из гипса, но выглядела как каменная. Внутрь статуи была заключена обнаженная красавица. За определенную плату кто-то из зрителей мог взять молоточек, отколоть кусочек от статуи, и… остов Свободы обнажал истинное «лицо» свободолюбия.

Вот еще пример, из травести-мистерии «Монастырь» в одном из клубов. Выходит исполнитель в облачении монашенки, под сутаной скрыто тело хрупкого юноши. Я «заряжен» под сутаной, на уровне пояса артиста удерживаюсь так, чтобы снаружи угадывался контур беременной. С виду полное впечатление того, что младенец вот-вот запросится на свет. После имитации моления (в танце) монахиня принимает позу роженицы, и роды начинаются. Характерными движениями новорожденного я, бритоголовый, высвобождаюсь из-под одежд. Стираю ладонью остатки околоплодных вод. Падение в обморок двух других монахинь, сопровождающих мою «мать» (их тоже играют юноши), предусмотрено. А тишина стоит в зале… (смеется) матросская. (Примерно такая, как на спектакле «Иваны», когда Николай Сергеевич Мартон в образе гоголевского Ивана Ивановича пожирал мою руку, изготовленную из вареной куры.) В финале номера показано мгновенное взросление младенца. Он становится Боссом Тьмы. На мне возникает майка, черные очки, в зубах — сигара. Воздействие моего персонажа усилено показным обожанием восставших юношей, сбросивших монашеские одеяния. Они, слуги Босса, совершают торжественный вынос меня из зала… Расчет в постановке был сделан не на жест, указующий на ценности бытия, а на саму зрелищность как высшую ценность.

Может, это и к счастью, что клубные действа не зафиксированы на пленку: подобное зрелище рассчитано на эмоциональный шок, должно произвести эффект пощечины. Для сравнения: в новостных телесюжетах не дoлжно показывать аварии с истекающими кровью жертвами или казни во всех подробностях. Это из разряда запретного.

Авраменко А есть ли издержки такой работы в клубах, профессиональное выгорание, например?

Ингелевич Безусловно. Долгая работа в шумном зале — при диком свете, при стопроцентной задымленности — создает почти смертельную опасность для организма (с улыбкой). За три часа работы в таких условиях можно стать никаким. Дискотека без выходных — лучшее место, если задумал лишиться зрения, слуха и жизни… Известного конферансье Бориса Брунова попросили как-то: двумя словами охарактеризуйте ваш полувековой сценический опыт. И он ответил: «Позор и память».

Авраменко Вы сказали о клубе как о театре, а случалось вам ощутить театр как своего рода клуб?

Ингелевич Да, параллели наблюдал. Вот пример из 1990-х. Однажды александринский спектакль «Платонов» шел почти при пустом зале. Было, может, зрителей восемьдесят всего. Кто не удивился бы. Оказалось, это был целевой спектакль: банк оплатил своим сотрудникам просмотр и фуршет до него. Своего рода корпоратив в стенах театра, приближение к клубному варианту. В клубе предполагается немногочисленная аудитория, и она хочет насладиться зрелищем в прямом и переносном смыслах. Хотя есть ли у наслаждения переносный смысл?

Выступления в ночных клубах, как оказалось потом, стали мне хорошей подготовкой к театральным ролям. Каждая из площадок, которую я упомянул, в той или иной степени была для меня театральной студией. Клуб учит управлять ситуацией, владеть залом — его настроением, вниманием. Думаю, если бы я не научился этому в клубных залах на 20 человек, потом я не смог бы играть перед театральным залом на 800 человек.

В «Голливудских ночах» я работал с Романом Трахтенбергом, и он сказал как-то: «Алекс, посмотри, как тебя здесь любят. Как людям важно прийти сюда, чтобы только пообщаться с тобой». И я убеждался не раз, что он прав. Приятный момент в работе — почувствовать себя нужным твоему единственному зрителю, постоянному и верному. Просто пообщаться.

Авраменко А как вы попали в театр?

Ингелевич Пробные шаги я делал в университетские годы, в театральной студии Сергея Ланцетова в Доме Перцова на Лиговке. В спектакле «Франсуа Вийон» играл alter ego Вийона. Интересно, что этот принцип — когда мой персонаж, которого нет в пьесе, отражает главного героя — оказался востребован спустя многие годы на совершенно другом материале: в «Евгении Онегине» Андрия Жолдака. Есть закономерность в том, какие роли мне предлагают. Мой персонаж нередко проецирует темную сторону героя, его страхи, тайные желания. Inferno, одним словом. Как писали ваши коллеги, Ингелевич захватил половину инфернального репертуара Петербурга…

Первым моим опытом в стенах государственного театра должна была стать «Буря» Александра Морфова, где я репетировал Калибана. Но из-за сцен, связанных с любовными притязаниями героя, был как партнер отвергнут актрисой на главную женскую роль. (С народными артистками, как Лия Меджидовна Ахеджакова или Светлана Станиславовна Смирнова, проблем нет: они меня в охапку берут, обнимают… иногда и по роли, если прописано.) Не все проекты удачно завершаются премьерой, и спектакль Театра Комиссаржевской выпустили без меня. Но у меня нет ощущения зря потраченного времени, я очень благодарен режиссеру за репетиции. Он рекомендовал мне посмотреть и видеозапись своей «Бури», поставленной в Болгарии, и фильм Гринуэя «Книги Просперо», что стало очень сильным впечатлением. А знаете, как звучит название пьесы на болгарском? «Бурята». Мне это так понравилось!.. Вот такая в моей жизни случилась… (смеется) не «Буря», а «Бурята», позволившая идти дальше.

Немецкая мудрость гласит: встреча — самое главное в жизни. Не было бы встреч — не было бы ничего на этом свете, и поворотные встречи помогают в поисках себя. Света Миляева, когда ставила «Платонова», привела меня в Александринку и навсегда влюбила в театр. Меня, кстати, до сих пор находят благодаря Александринке: звонят туда, спрашивают мой номер. Помните фильм «Начало»? Героиня Инны Чуриковой приходит в актерский отдел, а ей говорят: «На вас нет заявок». Но у меня, слава богу, есть такой театральный «агент», как Александринский театр.

Авраменко Какие еще встречи вы могли бы назвать поворотными?

Ингелевич Я могу долго перечислять артистов и режиссеров, каждый из которых мне чем-то помог, повернул мою жизнь. А могу привести такой пример. В конце 80-х я снялся у Кости Лопушанского в фильме «Посетитель музея», сыграл предводителя жертв экологической катастрофы, монструозных страдальцев, которые мучаются и молят о том, чтобы их отпустили с этого света. На съемочную площадку на «икарусах» привозили людей из советской богадельни: с физическими и психическими нарушениями. Вот эти люди мне помогли: мое сердце стало щедрее. Очень хочется силами своими скромными сделать так, чтобы мир не относился к необычному жестоко. Чтобы мы не спешили осуждать то, что кажется чуждым и непонятным.

Авраменко Часто помочь в этом может только искусство…

Ингелевич И здесь мы возвращаемся к вопросу о возможностях театра. Театр — это место спасения, это как… выглянуть за пределы галактики и там обнаружить рай. Это иллюзия, позволяющая оказаться на месте другого человека. Сцена может сделать тебя совершенно здоровым, если ты болен, и больным, если ты здоров. Слабый может стать сильным. У Кастанеды в «Учении Дона Хуана» названы четыре врага человека, и самый жестокий из них — старость. Но вот выходит Владимир Зельдин на сцену в образе Дон Кихота, и ты понимаешь: пусть на короткое время, пусть иллюзорно, но театр побеждает и «самого жестокого врага».

Театр позволяет ощутить дистанцию между тем, кто ты есть, и тем, кем мог бы быть. Актер моего амплуа не только малорослый, но и малоликий. Клубы и кино чаще всего востребуют мою типажность; диапазон, в котором меня могут там увидеть, крайне узок: это или ребенок, или гоблин-гном-тролль. В театре же нужен образ. Особенно если мы говорим о спектаклях Могучего и Жолдака. Андрей и Андрий (для меня небожители) сыграли очень важную роль в моей жизни.

Авраменко А что для вас особенно ценно в процессе репетиций с каждым из них?

Ингелевич Жолдак на репетициях потрясающе объясняет, как видит он отношения между персонажами. Воспоминание о какой-то эксцентричной жизненной ситуации, образное сравнение из его уст… — и актеру уже понятно, как его герой должен отреагировать на что-то.

Мне так было лестно, когда Андрий как-то сказал: «Есть два человека сrazy в искусстве: я и Алекс». А почему сrazy? На репетиции «Евгения Онегина» он поставил мне задачу: увидеть персонажа и отпрянуть. Я отпрянул так, что вылетел из декорации вместе со стеклом и рамой. Искры из глаз! Но в искусстве только так — с полной отдачей!

Задания, которые дает артистам Могучий, побуждают их вспоминать свою жизнь, и биография героя создается каким-то сокровенным способом. Андрей очень открыт предложениям актеров.

В «Circo Ambulante» мой персонаж — начальник цеха мясокомбината, где разделывают туши быков. Маленький начальник с «гаремом» из пяти женщин, которых он пестует. Однажды на репетиции того эпизода, где мой герой муштрует своих разделочниц, я вспомнил строки: «Зацепка, подъемка, забой, обескровка. / Обвязка, опалка, мездрение, нутровка. / Заделка, обрубка, посол, обрезание. / Жировка, жиловка, отстой, кишкование». Андрею понравилось, и он оставил это в спектакле.

Как-то на гастролях, во время перелета, Могучий сказал: «Алекс, так интересно наблюдать, как на тебя реагируют люди». На гастрольные поездки я беру с собой самокат — на нем удобно преодолевать огромные пространства аэропортов, — и мое появление в самом деле эффектно воздействует на пассажиров. Могучий ценит это, наблюдает за ситуацией, используя это как материал для будущей работы со мной. Ему важно выстроить сценическое действие, учтя особенности зрительского восприятия, предусмотрительно оставив в механизме спектакля моменты для удивления публики.

Авраменко В истории искусства есть отдельная линия, связанная с изображением карликов: от Веласкеса в живописи до Вернера Херцога в кино и так далее. Чей подход к изображению малорослого человека и его внутреннего мира вам ближе всего?

Ингелевич Во все времена и в разных видах искусства творцы стремились изобразить то, что еще не было запечатлено или по крайней мере редко встречается. Художники часто достигали резонанса, представляя публике непривычное, непринятое, не такое. Малорослость «объекта» — находка для художника; и в этом двойная польза: Веласкес и себя раскрывал как живописца, и карликов своей эпохи обессмертил. Потребность в таком «объекте», конечно, определяется индивидуальностью творца. У Рафаэля не было потребности рисовать маленького человека. Картины Рафаэля предназначены для другого, перед ними можно часами стоять и созерцать. Любование этими полотнами вызывает умиление: как божественно красиво, как свято! Но для меня живопись начинается с содрогания, когда смотришь на картину и становится не по себе. Вот почему на меня больше воздействуют работы Дали, Уорхола и, конечно, серия Гойи «Капричос».

Московский художник Александр Шилов выбрал в качестве модели Володю Федорова (малорослый артист. — Е. А.), написал несколько портретов в манере старинных художников. Моя мечта — увидеть себя в ряду «классических» малорослых, в том зале, где висят шедевры. Не могу не свернуть от реализма к гиперреализму, что является совершенно моим: меня впечатляет, когда фантастическое, невероятное изображается не в условной манере, а гиперреалистично.

Авраменко Присоединяюсь. Вот Рубенс изображает какое-то мифологическое существо, скажем Тритона, и ты видишь, как рыбий хвост сливается с человеческими мускулами, как чешуя переходит в кожу, и это все с анатомической достоверностью… Невероятное обретает телесность.

Ингелевич Меня впечатляет, когда прорисованы поры кожи, каждый волосок… Видите, как в нашем разговоре перекликается одно с другим: мы говорили о Статуе Свободы, что, когда клиент молотком откалывал гипсовый кусочек, появлялась женская грудь. Тоже сочетание фантазии и телесной «достоверности».

Авраменко В какой-то степени ваше желание «быть в одном зале с шедеврами» воплотилось в жизнь благодаря фотографиям Али Есипович, приобретенным Русским музеем. Я выписал цитату из статьи искусствоведа Александра Боровского к каталогу: «Аля Есипович решает, в сущности, старую задачу преодоления травмы и бремени плоти силой духа. И удача ее как художника как раз в том, насколько органично решает эту экзистенциальную задачу сам герой серии, Ингелевич».

Ингелевич Рассказать миру о непривычном — значит сделать мир богаче и добрее. В руках художников (в широком смысле этого слова), которые показывают необычное, я ощущаю себя инструментом. Работая со мной, они — среди прочих задач — ставят и сверхзадачу обратиться к зрителю: видишь, как бывает? И вывести его за пределы общих норм. Лопушанский вписал моего персонажа в мир, искаженный природной катастрофой. В одну из серий фотографий Есипович вошли портреты обнаженных пожилых людей, в том числе и МС Вспышкина. Представим себе ситуацию, что фотограф хочет запечатлеть человека, тело которого нарушает обложечные стандарты красоты, без одежды. Не надо меня снимать, уберите камеру! — вот ожидаемая реакция. А на фотоработах Есипович пожилые дамы с удовольствием показывают обнаженные тела. Кто-то из критиков говорил о конфликтности этих работ, о контрапункте состарившегося тела и души, которая осталась молодой. На мой же взгляд, Аля показала гармонию телесной оболочки и того, что за ней скрыто. Герои этих фото принимают свою телесность безо всякого стеснения.

Но их тела когда-то были иными. В случае же со мной — как одним из героев серии — не о старении речь, не о воздействии времени на человека. Мне специфичная телесность дана от рождения. И возможно, о том получаются произведения с моим участием, что какой бы эксперимент Природа или Бог ни ставили, в исходе эксперимента — торжество добра над злом, каким бы зло ни казалось непобедимым и укоренившимся.

Авраменко В чьих еще руках вы готовы стать инструментом? Иначе говоря, ожидаются ли какието новые проекты с вашим участием?

Ингелевич (смеется) Мои проекты, как правило, связаны с бородой. Это и халтуры в клубах. И слуга Онегина в опере Жолдака, где на протяжении действия я появляюсь с пятью разными бородами. (Это, среди прочих возможных объяснений, символизирует, думаю, течение Времени.) «Борода Сократа» называется планируемая постановка со мной в главной роли (очень надеюсь, это состоится). Это Денис Ширко — человек, трепетно относящийся к театру, подвижник, — ставит свою пьесу. Читая первые страницы, я уже представил себе, каким должен быть Сократ. Мне это удавалось тем легче, чем больше я узнавал, что никаких записей лично Сократа не сохранилось, все записано его учениками, Платоном в том числе. Я вспомнил правило, которому всегда стремился следовать как переводчик: «Любой перевод должен быть так точен, как требуется, и так свободен, как возможно»… И дыхание перехватило: я могу играть так точно, как потребуется, и буду жить в этой роли так свободно, как смогу! «Первозданных» сочинений Сократа нет, все — чья-то трактовка. Передо мной открылось пустое пространство, которое надо заполнить воображением. Вот подарок для актера.

Первое, над чем я стал думать в этой пьесе, — знаменитое изречение Сократа «Сказанное яснее несказанного». (Пауза.) Очень мне нравятся его умозаключения: простые, смешные и глубокие. Но надо найти глубину в его простоте.

Авраменко А какой же материал для постановок выбираете вы как руководитель организованного вами театра? Расскажите о нем.

Ингелевич С годами появилась возможность собрать единомышленников, так сказать, единорослых. И время от времени работать сообща. Не столько в театральных проектах, сколько на праздничных вечерах, корпоративных мероприятиях. Блуждающебездомный коллектив артистов моего амплуа — Театр маленькой правды, как я его называю. Мне рассказывали про одного народного артиста, что, когда ему принесли сценарий не очень высокой пробы, а согласиться на него пришлось (наверное, денежка в то время была нужна), он вздохнул: «Ну что ж, будем играть малыми правдами…» Мне это так понравилось! Когда мне предлагают самые невероятные тексты (а в силу моей фактуры это нередко бывает), я вспоминаю этого артиста. Мне нравится эта игра слов: маленькие люди — малоликость — малая правда.

Над каким материалом мы работаем? Сценарии квестов прежде всего. Допустим, руководитель какого-нибудь предприятия снимает форт «Александр» в Кронштадте, и там устраивают квест по образцу «Форта Байярд». Но если во французской телепередаче один-два Паспарту, то в нашей игре это несколько артистов нашего «блуждающего театра», что оправдано большим количеством участников квеста: в среднем 200–250 человек.

Авраменко Насколько сплоченно живут маленькие люди? У них есть своя общность, среда?

Ингелевич Валерий Владимирович Фокин занял в своих спектаклях несколько лилипутов и, как мне кажется, очень сплотил их. В жизни маленькие люди дружат — по два-три человека, но нельзя говорить о какой-то «своей среде». В большинстве своем они интроверты, им не всегда нравится внимание на улице. Работая с артистами своего «театра маленькой правды», я замечаю, что они не натренированы на атмосфере клуба, как я, что у них не отрепетирована колоссальная жажда внимания… Знаете, почему я стал грустить за границей, когда жил там по несколько месяцев? На таких, как я, никто не обращает внимания.

Авраменко Вы объездили много стран. Была ли у вас возможность остаться там? И если да, почему этого не сделали?

Ингелевич Мне сказали как-то: «Дурак ты дурак, что не остался за рубежом. Там на пособие можно жить припеваючи». С житейской точки зрения мой выбор, может, и неразумен, но жить только на пособие мне не хочется. Высоцкого спросили: «Ваше представление о счастье?» — «Чтобы везде пускали». Мое представление о счастье — чтобы позвали. Быть нужным. Но за границей (я в этом уверен) я не успел бы реализовать себя. Слишком поздно открылись эти ворота.

Здесь у меня семья, жена и дочь, репертуар, съемки, дом, могила родителей… Чтобы бросить это все, нужна отвага. Мне часто говорят: «Алекс, ты сильный человек!» А я убежден, что сильный тот, кто способен надеть хламиду и уйти в пустыню. Человек, который, как я, стремится ездить на машине (мой стаж водительский 40 лет), играть в театре, побеждать в лыжных соревнованиях (в этом году я стал призером районных соревнований среди горнолыжников-инвалидов)… такой человек на самом деле слаб. Сила — в возможности отказаться от привязанностей.

Авраменко Спасибо, Алексей Анатольевич. Очень бы хотелось, чтобы читателю передались то жизнелюбие, та жизнеутверждающая сила, что исходят от вас. Не знаю, получится ли у меня перевести это в слова…

Ингелевич Евгений, но я так и не услышал от вас три вопроса, которые мне всегда задают.

Авраменко Какие же?

Ингелевич «Какого вы роста?», «За что вас любит жена?» и «Сколько вы зарабатываете?». Рост у меня метр. А что касается вопроса о любви, то я жене подсказываю: мол, когда у тебя в очередной раз спросят, за что ты полюбила Алекса, скажи так: «За что мужчина любит женщину? — За то, что она его любит.— А за что женщина любит мужчину? — За то, что он ею любуется».

Ноябрь 2015 г.