М. Чуднов. Фото А. Гущина

Михаил Чуднов появился в Перми вместе с созданным Сергеем Федотовым театром-студией «У моста». Театр тогда был «хозрасчетный», помещался во дворце культуры рядом с мостом через Каму. Спектакли играли в комнате, которую брали штурмом зрители. Дворца этого уже нет, театр находится в другом месте, но и Чуднова в нем уже тоже нет. А тогда — в душной театральной атмосфере Перми молодой авторский театр был открытой форточкой, в которую хотелось высунуться и надышаться, но форточки для всех не хватало. Поэтому попасть туда было невозможно.

Многие годы протагонистом, душой театра был молодой Миша Чуднов. Кажется, первой его ролью был Гулячкин в «Мандате» в 1988 году. Он был неопытен, без всякой школы, но с потрясающей актерской интуицией. Его первый режиссер Федотов помог ему нащупать зыбкую, миражную природу героя. Михаил угадал суетливую пластику и ломкость, неуверенность движений, сыграл двойственную суть лживого и патетического человека, который повелевает только своей мамашей.

В следующем сезоне все рвались на «Зверя» по пьесе Гиндина и Синакевича. На сцене был создан уродливый фантастический мир после ядерной катастрофы. Чуднов играл главного героя — Зверя, единственного человека на Земле, сохранившего память и достоинство. Пафос спектакля был именно в нем, в герое, который пытается сохранить в себе человеческое и спасти жизнь. Молодые артисты театра тогда не щадили себя, не были отравлены иронией. И эту незатейливую пьесу играли как антиутопию, как будто подавали сигнал SOS. Один известный артист из театра драмы пришел полюбопытствовать, что за «Зверь» такой появился в городе. После спектакля он сказал: «Да это невозможно. Такие колоссальные нервные затраты. У них сердце не выдержит». Но они выдерживали.

Потом появился культовый для этого театра спектакль «Панночка» по пьесе Нины Садур. Михаил Чуднов многие годы играл в ней Хому Брута. Все артисты, приходящие к Федотову, проверялись «Панночкой». Выдерживали далеко не все. Пересматривать спектакль зрители приходили не по одному разу. Чуднов играл веселого бурсака, который не сразу понимал, какое испытание ему уготовано. Три ночи, проведенные над телом Панночки, он играл так, что было видно, как по капле из Хомы уходит жизнь, как смертный холод охватывает его. Он играл обреченность простого человека на духовный подвиг, который ему не по силам. На знаменитом в те годы в Перми «Фриндж-фестивале» тогдашний проректор Щукинского училища сказал после «Панночки»: «По этому артисту можно изучать систему Станиславского. Это же просто живое наглядное пособие».

М. Чуднов (Бенвенуто). «Джулия Фарнезе». Театр-Театр. Фото из архива автора

После «Панночки» в театре «У моста» наступило «время Гоголя». «Ревизор», «Женитьба», «Игроки» — это была настоящая гоголевская трилогия, поставленная Сергеем Федотовым. (Я имею в виду первые редакции этих спектаклей.) Потом «Брат Чичиков» по пьесе Садур. В этих спектаклях Чуднов был разнообразен и всегда неожидан. Но при этом казалось, что он существует в каком-то едином мире, в котором он был то мелким бесом Кочкаревым, то циничным Утешительным, рядом с которым шулер Ихарев (Михаил Никитин) казался интеллектуальным мошенником, то до содрогания мерзостным Плюшкиным. И при этом зритель испытывал радость от бьющего через край таланта. На мой взгляд, гоголевская драматургия во многом сформировала актерскую тему Чуднова. Сейчас говорить об этом немодно. А мне кажется, что у крупного артиста ее не может не быть. Она не покрывается содержанием ролей, и роли ничего не объясняют в ее природе. Скорее, она пробивается через монолит текста какими-то внезапными выходами на поверхность, рождая в игре неожиданные смыслы и краски. Он всегда играл человеческую чудность и чудаковатость, и его насмешливый дар убеждал в том, что уж таков человек и ничего с этим не поделать. Гоголевское «чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия…», «видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы» — все это витало в горьком, одновременно лирическом и саркастическом таланте Чуднова.

М. Чуднов (Князь). «Дядюшкин сон». Театр-Театр. Фото А. Гущина

М. Чуднов (Бургомистр). «Дракон». Театр «У моста». Фото В. Волкоморова

М. Чуднов (Ричард III). «Ричард III». Театр-Театр. Фото А. Гущина

М. Чуднов (Черкун). «Варвары». Театр-Театр. Фото из архива автора

М. Чуднов (Воланд), И. Маленьких (Берлиоз). «Мастер и Маргарита». Театр «У моста». Фото В. Волкоморова

М. Чуднов (Мочалкин). «Слон». Театр «У моста». Фото В. Волкоморова

Природа многим одарила его. Хрипловатый выразительный голос, крупной лепки лицо, настоящая мужская порода, ну и нервность, которую он еще подстегивал старыми испытанными способами. Его талантливый многолетний партнер по сцене Михаил Никитин (уехавший сначала в Астрахань, а потом в Магадан, где мы с ним и встретились) рассказывал, как исступленно они жили в девяностые годы. Бесконечно ездили по фестивалям, голодали, падали в обмороки прямо на сцене, сходились все вместе, когда у кого-то была еда. Нормальной такую жизнь не назовешь. Но это была та действительность, которую остро чувствовал и воплощал на сцене Чуднов. Его актерская природа как будто питалась этой взбаламученной, голодной, неизвестно куда несущейся жизнью. Он сыграл Подсекальникова в «Самоубийце». Потом грянул дефолт. Вся страна тогда была придавлена, обманута. Как точно передал он эту гложущую обиду, мужскую униженность, наивную веру в игру на «бейном басе». В его герое было поразительное сочетание: замашки домашнего деспота и отчаянный вызов Кремлю и Марксу.

А за год до этого Чуднов сыграл Гамлета. Спектакль был рожден смутным временем. Перестройка и все надежды на нее закончились. На сцену вышли карлики и мародеры. Его Гамлет был яростен и беспомощен, он видел человеческую порчу и понимал, что победить ее невозможно даже ценой собственной гибели. Помню момент, когда его герой в монологе бил кинжалом по глухой стене, почти распластывался на ней.

А от Гамлета оставался шаг до самой значительной роли Чуднова в театре «У моста» — Воланда в «Мастере и Маргарите». Работал он яростно, доводил всех бесконечными вопросами, спорил, сопротивлялся. Евгений Панфилов сказал мне, что Миша хотел сыграть Мастера. Но Воланд в театре был один — Чуднов. Его неистовый темперамент был усмирен режиссером. Он играл того, кто состоит в вечном споре с Создателем. Взгляд Воланда безразлично скользил по всем героям, ни на ком не задерживаясь. В то же время он все время пребывал в безмолвном диалоге с невидимым собеседником. И все догадывались — с кем. Его Воланд был велик в своей печали. Он знал все. И терпеливо ждал, когда люди доиграют свой сюжет до конца. На фестивале «Театр без границ» (Магнитогорск) Юрий Михайлович Барбой признался, что Чуднов — один из лучших Воландов, виденных им.

В те прекрасные годы молодости театра «У моста» Чуднов стал культовым артистом Перми. Собственно, их и было всего двое: он и Владимир Шульга (ТЮЗ). На него ходили, в него влюблялись старшеклассницы, студентки, дамы. Его в Перми знали все. Большей любовью пользовался только Евгений Панфилов. В этом театре артисты всегда играли много, и Чуднов привык выходить на сцену до 26 раз в месяц. Конечно, это не могло не изнашивать актерскую психику. Как настоящий актер-неврастеник, он питался собой и окружающими. Хотя к этому времени он уже окончил заочно институт культуры, но это — для диплома. Актерскую школу Чуднов добывал сам.

А потом все переменилось. Из-за конфликта с создателем и художественным руководителем театра шестнадцать артистов ушли от Федотова. Чуднов проработал в этом театре шестнадцать лет. Конфликт был тяжелый, казалось, все рухнет. Но нет. И Федотов выстоял и набрал другую труппу. И артисты не пропали. Правда, некоторые профессию бросили навсегда. Их тогда не брал ни один драматический театр в Перми (а их и было всего два). Несколько человек уехали в Лысьвенский театр и там приняли участие в постановке «Ромео и Джульетты» (режиссер Ольга Ольшанская). Чуднов играл пастора Лоренцо. Играл хорошо, странно. Но театр не мог принять такое количество артистов.

В это время в Пермский театр драмы пришел Борис Мильграм. Я благодарна ему за то, что он взял к себе несколько артистов театра «У моста». Конечно, он пригласил и Михаила Чуднова, и тот быстро занял в театре заметное место. С тех пор я не разговаривала и не встречалась с ним. Вижу только, что его амплуа изменилось. Критики по-прежнему считают его актером-неврастеником. Но нет, скорее, теперь это лицедей, ироничный, холодноватый, очень мастеровитый. Ролей у него много.

В первом же спектакле Мильграма — «Чайке» — он сыграл Тригорина. (Интересно, что в самом начале своей актерской жизни он играл Треплева в постановке Владимира Берзина, потом акунинского Тригорина.) Мильграмовская «Чайка» была манифестом, который город не понял. Хотя четвертое действие было поставлено, на мой взгляд, гениально, но до него надо было дожить, потому что спектакль шел больше четырех часов. Чуднов играл Тригорина вялым, капризным и безвольным человеком. Когда его герой произносил фразу, что он не понимает, отчего нравится женщинам, было понятно — понимает.

Мильграм тогда ставил не только мюзиклы. Он хотел попробовать все. В «Нельской башне» Дюма Чуднов играл романтического злодея Буридана, в «Варварах» он был социальным героем Черкуном, в мюзикле «Алые паруса» непоющий Чуднов сыграл юродивого странника Эгля. Мильграм приглашал режиссеров самых разных направлений. Чуднов играл у всех и самые разные роли. Но когда вспоминаешь парад его персонажей, то начинаешь видеть в них что-то общее: Паратов («Бесприданница»), Бенвенуто («Джулия Фарнезе»), Гертруда («Гамлет»), Вальгран («Фантомас»), Оберон («Сон в летнюю ночь»), Учитель («Согласный/Несогласный» Брехта), Ричард («Ричард III»). Эти и другие спектакли, в которых он играет, ставили разные режиссеры, но все они использовали только одну из красок многообразной палитры Михаила Чуднова: его протеистическую, лицедейскую способность быть или притвориться кем угодно. Особенно ярко это проявилось в его Гертруде (режиссер Георгий Исаакян). Он сыграл перерождение женщины в дьявольское существо, редко встречающийся в театре гротеск.

Михаил Чуднов по-прежнему ярок и по-прежнему становится центром любой сценической композиции. Но это яркость одной краски. Это чувствуется в его Ричарде и в Учителе (режиссер спектаклей Андреас Мерц-Райков). Бог его все-таки поцеловал, и этот поцелуй не сотрет даже время, но Чуднов может много больше. Увы, это либо никому не нужно, либо режиссеры не догадываются о том, сколько он может. И так ведь хорошо. А я мечтаю о режиссере, который содрал бы с него эту маску Протея и заставил бы измучиться ролью, заболеть ею, почувствовать свою беспомощность, и возмутиться этим, и найти в себе новые силы и новые краски. Потому что поцелуй Бога приходится отрабатывать всю жизнь.

Январь 2016 г.