Ценить и любить подлинную, настоящую вещь на сцене меня научил замечательный художник академического театра драмы города Екатеринбурга Володя Кравцев, с которым мы вместе много работали. Он мне как-то ненавязчиво объяснил, в чем различие бутафории, папье-маше, пусть даже искусно сделанной, от вещи подлинной. И когда я говорил ему: «Да пусть тут будет какая-нибудь ерунда вместо настоящего, никто не увидит из зала!», он всегда повторял: «Бог видит, Коля».
«Борис Годунов». Сцена из спектакля. Фото В. Луповского
И он прав. Или, как говорил о себе часто Зиновий Яковлевич Корогодский, «жид прав».
Вот с тех пор я всегда и повторяю, что меня не обманешь в театре, потому что я старая театральная крыса, жравшая всю жизнь папье-маше, а теперь на старости лет хочу хорошей еды, а не бутафории.
Главное, что есть в подлинной вещи, — она может «спрятать» артиста.
А иногда (нет, часто) очень нужно артиста спрятать, или, точнее, помочь ему. Не все ведь Ермоловы и Качаловы, и потому режиссер не может выставить артиста и показать — смотрите: неумеха, бездарен.
Комиссар в «Оптимистической трагедии» говорила: «Работать надо с теми люди, которые есть, а не с теми, которых представляешь».
Помочь артисту, «закрыть» вещью, переключить внимание зрителя — тоже работа режиссера. Сделать надо это тактично, красиво, не обижая артиста, не показывая ему — ты тут не дотягиваешь.
Однажды на репетициях спектакля «Борис Годунов», для которого я купил 100 штук роскошных разноцветных тагильских подносов, я не знал, что сделать, чтобы подносы «заиграли», а артистов бы не было видно.
И вот они, двадцать артистов, держат подносы в руках и стоят, скучают. Подносы «не работают». А на переднем плане идет какая-то сцена. Но все внимание зрителей отвлекается, все смотрят на постные лица артистов, которые стоят вместо декорации. Таков закон в театре — смотришь на того, кто отсутствует.
Тут я вдруг закричал: «Поднимите подносы, закройте ими лица! И стойте так долго, пока не пройдет сцена!»
Они так и сделали. И сразу все цветочки на подносах заиграли. И сразу сцена пошла. Все встало на свои места. То есть я артистов буквально закрыл, спрятал.
Все хохотали. Все поняли, что к чему.
Теперь часто на репетиции кричу, когда артисты скучают: «Сейчас принесу подносы, закрою вас всех, если будете так играть!»
Я работаю без художника. Потому что денег нет на художника. Сам оформляю все спектакли. У меня крошечная сцена. Меньше аудитории в каком-нибудь театральном институте. Потому-то я не могу нагромоздить декорацию, повесить кулисы, сделать ставки, ширмы, поставить мебель. Тогда артистам вообще не пройти будет по сцене.
А я люблю массовки, чтоб народу было море и чтоб при этом никто никому не наступал на ноги. Иногда получается. Мне приходится выискивать для атмосферы, для точности какие-то небольшие настоящие вещи.
В театр все время приходит наш старьевщик Николай Антонович, приносит всякое барахло негодное, которое я у него по дешевке покупаю. Николай Антонович собирает это, кажется, на помойках.
Всеми этими предметами забито фойе. Их с радостью рассматривают зрители до спектакля и в антракте.
Однажды я видел, как перед детским спектаклем бабушка показывала внуку все наши половички, вышивки, старые телефоны, швейные машинки, стулья, всё трогала и рассказывала внуку, что есть что. Главное, что она говорила это с каким-то лихорадочным блеском в глазах и с уверенностью, что это вот-вот исчезнет, пропадет и что она видит это в последний раз.
Коллекционеры Екатеринбурга пронюхали, что у нас в фойе театра вещей больше, чем в музеях города, и втихомолку, пока в театре никого нет, а кассир дремлет, воруют то одно, то другое. Я огорчаюсь. А что сделаешь?
Когда репетиция не идет, я говорю: «Посидите, я схожу за вдохновением» — и отправляюсь в дальнюю комнату в глубине театра, где холодно (она не отапливается, мы ее называем «конюшня») и где все до потолка забито всяким реквизитом, вещами, которые я собирал всю жизнь. Выбираю что-то и тащу на сцену.
И вдруг начинаем с этим играть. И дело идет вдруг.
Живая вещь что-то подсказывает.
Раз в неделю я езжу на рынок. Спасибо китайцам за идеи.
Все свои спектакли я оформил, благодаря им. То куплю сотню каких-то игрушек с павлиньими перьями, пищащих и они так красиво войдут в спектакль «Амиго», то найду зеленые мешки для мусора, закуплю сразу три тысячи штук и они станут костюмами в «Короле Лире», то увижу на рынке корм для собак в виде настоящих костей животных и они станут главными в спектакле «Гамлет», то куплю ящик пластмассовых белых стаканчиков и они станут таким сегодняшним, подлинным опавшим вишневым цветом в спектакле «Вишневый сад».
Там, на рынке, всё есть. Надо внимательно только посмотреть.
Вообще — всё есть вокруг нас. Всё может заиграть в театре, любая вещь. Надо только, чтобы артист вдохнул в эту вещь жизнь.
Декабрь 2012 г.
Комментарии (0)