Г. Ибсен «Враг народа». МДТ — Театр Европы.
Постановка Льва Додина,
художник Александр Боровский
«И публика здесь интеллигентная, и молодежь горячая, и прием великолепный, и успех небывалый и неожиданный, но почему-то после каждого спектакля у меня чувство, что я совершил преступление и что меня посадят в Петропавловку». Так писал Станиславский после одного из представлений «Доктора Штокмана», сыгранных МХТ на петербургских гастролях в конце февраля — начале марта 1901 года. «Это был политический спектакль, — подтверждал он спустя два десятилетия. — Атмосфера в зале была такова, что можно было ежеминутно ждать прекращения спектакля и арестов».
Когда в истекшем 2012 году, ознаменованном в России хорошо известными политическими событиями, по городу разнеслась весть, что Лев Додин приступил к работе над постановкой ибсеновского «Врага народа», театральный Петербург был сильно заинтригован. Не подумай, читатель, что вся питерская «прогрессивная» общественность, обеспокоившись судьбой нашего театрального флагмана, стала готовиться к массовым акциям протеста против заключения под стражу главы МДТ. Ибо и общественность в нынешнем Петербурге совсем не та, и театральная ситуация. Во всяком случае, поверить в то, что сегодняшний Додин или кто-нибудь другой из нынешних театральных генералов Петербурга (да и всей России) способен поставить хотя бы чуточку актуальный политический спектакль, может, пожалуй, только пятилетний младенец.
«Посвящается 150-летию К. С. Станиславского», — сообщает нам программка к спектаклю Додина. А еще уточняет: «Спектакль создан при поддержке Министерства культуры Российской Федерации, фонда „Достоинство“». Можно было бы отнестись к этой скучной информации абсолютно равнодушно — как и положено относиться к информации, извещающей об очередном юбилейном мероприятии, после которого соответствующий отдел Министерства культуры РФ может поставить в своем годовом отчете дополнительную галочку. Если бы только эта информация не призывала нас еще раз сопоставить «век нынешний и век минувший» — причем не столько в социально-политическом, сколько в театрально-художественном аспекте.
После генеральной репетиции спектакля один петербургский телеканал сообщил в своей новостной программе: «Лев Додин поставил в Малом драматическом театре вечно актуальную пьесу Генрика Ибсена „Враг народа“. Проблемы ЖКХ, ученый против чиновников. Пьеса 1882 года была злободневной во времена Станиславского, такой же остается и сегодня».
С. Курышев (Стокман). Фото В. Васильева
Всякий знающий пьесу, конечно, только посмеялся. Особенно — прослушав такой вот отчет о сути прославленной ибсеновской драмы: «Доктор Стокман работает в респектабельном курортном местечке, где целебные воды — градообразующее предприятие. Скромный ученый делает ошеломляющее открытие. Доктор знает, что делать — надо закрыть лечебницу, полностью демонтировать водопровод, переложить все трубы. Его брат — мэр города — категорически против. Сограждане — тоже: план угрожает бюргерам потерей благосостояния. Доктор превращается во врага народа».
Не знающий же пьесу — получил от всего этого репортажа основания заподозрить: Додина потому так сильно взволновали проблемы ЖКХ, что их пытается за всех нас решить какой-то крупный ученый-эколог, да вот проклятые чиновники ему, сердешному, козни строят. И такой «не знающий» оказался бы, разумеется, весьма далек от истины. Но не потому что востребованного массами «крупного ученого-эколога» в Петербурге не наблюдается, а потому что степень актуальности поставленного Додиным спектакля не поднимается даже до уровня проблем нашей злосчастной городской коммуналки.
А между тем «Враг народа» относится как раз к тем немногим пьесам Ибсена, которые с предельной категоричностью требуют от театра привязки к самой что ни на есть сиюминутной злобе дня — правда, к проблемам ЖКХ не очень близкой. Требует — и все тут. И с этим не поспоришь.
«Понимаете, — сказал когда-то Ингмар Бергман, — когда имеешь дело с Ибсеном, всегда ощущаешь определенные границы — Ибсен сам очертил их. Он был архитектором, он строил. Всегда строил свои пьесы и знал точно: хочу сделать так и вот так. Направлял публику в ту сторону, куда хотел, закрывал двери и не оставлял других возможностей». «Как! — возмутятся и близкие театру и далекие от него „прогрессивные“ читатели. — Да этого просто быть не может! А если так, то зачем нам нужен этот ваш замшелый классик Ибсен? Неужели сейчас у кого-то вызовут аппетит протухшие блюда более чем вековой давности?» «Вечные ценности, того… нетленны! — довольно прогундосят блюстители „чистоты“ и „непорочности“ классики. — Извольте кушать только то, что кушали наши далекие предки, — даже если эти кушанья появятся на вашем столе уже основательно переваренными нашими желудками».
Спорить с большинством, как известно, совершенно бессмысленно. Но все же попробуем воспользоваться аналогией.
«В будущем, — писал Владимир Маяковский, — все играющие, ставящие, читающие, печатающие „Мистерию-буфф“, меняйте содержание, — делайте содержание ее современным, сегодняшним, сиюминутным».
Что-то настоятельно мне подсказывает: узнай Ибсен об участи его пьесы в нашем МДТ, он снабдил бы своего «Врага народа» сходным предисловием. И между этим предисловием и словами Бергмана не возникло бы при этом ни малейшего противоречия. Поскольку во «Враге народа» (в отличие от многих других ибсеновских пьес) обязательными для постановщика должны быть только два заложенных в структуру драмы компонента: 1) конструктивно четко организованная действенная динамика; 2) желание отвесить дорогим соотечественникам даже не звонкую, а громоподобную оплеуху. Надеюсь, что первый из этих компонентов не требует какого-то подробного комментария, но вот второй нуждается в маленьком пояснении.
«Враг народа» создавался Ибсеном вовсе не с мыслями о чем-то «вечном», «классическом» и «непреходяще ценном». (Если хочешь ставить именно про это — т. е. «про вечное», — выбирай какую-нибудь другую его пьесу, а потом посмотрим, хватит ли у тебя силенок.) «Враг народа» создавался как ответ автора «Привидений» своим любезным соплеменникам, уже успевшим обвинить его и в пропаганде нигилистических идей, и в безнравственности, и в богохульстве, и во многих других ужасающих проявлениях самого что ни на есть нехорошего экстремизма. Автор, как известно, не стал ни просить прощения, ни каяться в грехах, ни требовать наложения на себя кандалов или хотя бы какой-нибудь епитимьи. Он просто с удовольствием плюнул своей новой пьесой в то самое «сплоченное большинство» обитателей Норвегии, с которым вступает в бескомпромиссную схватку провинциальный курортный врач Томас Стокман.
Не испытавшему травли «сплоченного большинства» Станиславскому ни в кого, разумеется, плевать не хотелось — ни в прямом, ни в переносном смыслах. От политики его изначальные намерения тоже были далеки. Но он так увлекся предложенной Ибсеном действенной динамикой, что нужное чувство в нем все-таки пробудилось. Об этом прямо свидетельствует режиссерская экспликация задуманного им спектакля, где в знаменитом четвертом акте (кульминационном у Ибсена) постановщик предельно, что называется, «взвихрил массовку» и придал центральному конфликту пьесы — конфликту бескомпромиссного вольнодумца с погрязшей в многочисленных предрассудках оголтелой толпой — такую напряженность и остроту, каких без чувства, близкого к настоящей ярости, в театре не достигнешь — хоть ты тресни!..
…И что же мы получили теперь — в начале нового столетия? А получили мы (уж не знаю, к радости или к печали) вот что.
А. Завьялов (Аслаксен), И. Черневич (Ховстад). Фото В. Васильева
На протяжении большей части первой половины спектакля сидят на сцене за обеденным столом какие-то современные тщательно ухоженные дяди и тети и говорят то и дело про воду, про ее мнимую чистоту, про трубы да про назревшую потребность в перекладке всей совершенно неправильно построенной водопроводной системы. («Ага, — подумал, видимо, репортер, — чиновники!») Кто-то — за, а кто-то — против. Спорят. Иногда друг на друга голос повышают. Короче говоря, все происходит в точности так, как в образцово-показательной производственной пьесе позднесоветского периода — с самыми осторожными «подмигиваниями» и, конечно же, с «острейшими» морально-нравственными коллизиями. Отсекая целые линии действия, показавшиеся ему, видимо, несущественными, режиссер «довел» «Врага народа» до печально знакомого стереотипа. Вот и решил незадачливый телеведущий, что Ибсен аж в 1882 году создал принципиально новый тип драмы, написав специально для России пьесу-дискуссию о вечно злободневных у нас проблемах ЖКХ. А Станиславский мужественно преодолел все цензурные препоны и ее с огромным успехом поставил. И теперь с не меньшим успехом поставил Додин. Спешите, мол, граждане! Смотрите! Знайте, как нужно бороться с нехорошей бюрократией! И после недолгого антракта мы, наконец, сию страшную для власти тайну узнали…
Никакой толпы в знаменитом четвертом акте, разумеется, не оказалось. Не оказалось (надо, впрочем, признать) и обеденного стола. На авансцене на выстроенных в ровную линию стульях сидели спинами к залу все те же дяди и все те же тети. Прямо перед ними на длинной белой перекладине висели скрывавшие всю глубину сцены белые занавески. («Ага — подумал, вероятно, сообразительный телерепортер, — совсем как в гигантской ванной комнате где-нибудь в тайных коридорах ненавистного народу Смольного; тонкий, мол, метафорический намек на толстые и вечно актуальные водопроводные обстоятельства…») И вот наконец отважный доктор Стокман вступает в бескомпромиссную борьбу с нехорошим и, видимо, коррумпированным чиновничеством. Пристально глядя на затаивших дыхание зрителей («Ага! — подумали многие. — Чиновников выискивает!»), он начинает с физиономией и пафосом небезызвестного Фомы Фомича Опискина (да-да, того самого — из «Села Степанчиково» — того, кто беспрестанно «обливал» окружающих светозарными «лучами новых идей») читать нам всем банальные нравоучения. Про то, например, что свобода и нравственность — почти одно и то же; про то, что не надо верить отдельным личностям, считающим вредной европейскую цивилизацию; про то, что толпа всегда предпочитала Христу Варраву, а потому сплоченное большинство — это очень, очень, очень и еще раз очень-очень пло-о-о-о-хо! И вот ведь беда — из партера ему никто не возражает! И ни капельки не протестует! Даже сидевшие в партере МДТ чиновники! Ибо про эту самую свободу Медведев и им и нам по телевизору не так уж давно рассказывал («Свобода лучше, чем несвобода» — помните?); про вечно зловредную сущность европейской цивилизации Путин пока не заговаривает; а последний Архиерейский собор вроде не получал от высоких государственных лиц официального распоряжения объявить все четыре канонических Евангелия апокрифами. Остаются, правда, проблемы ЖКХ (а также экологии). Вот только наш добрый доктор Фома Фомич по фамилии Стокман о них совершенно забыл, предавшись «высокому» пафосу истинно опискинского морализаторства… Отдельные зрители впадают от этого в легкое недоумение. Зато высокие чиновники с облегчением вздыхают.
Мало сказать, что Додин не воспользовался предоставленными ему драмой Ибсена возможностями (традиции мейерхольдовского «театра социальной маски» могли бы стать для другого режиссера оптимальным решением). Мало сказать, что, дополнив текст Ибсена «особо актуальными» высказываниями — как, например, про Христа и Варраву, — он предусмотрительно изъял из него львиную долю реплик, которые (при изобретательном, разумеется, общем сценическом воплощении) могли бы вызвать острое недовольство не только чиновников, но и других сплоченных «большинств» нашей стремительно деградирующей — вместе со всей страной — «культурной станицы».
Созданная им удивительно чахлая, на редкость беззубая редакция хрестоматийной драмы (разумеется, вкупе с крайне банальным постановочным решением) целиком оправдывает абсолютно верную реплику упомянутого выше незадачливого телерепортера: «Спектакль у Льва Додина получился очень статичный. Минималистские декорации, мало действия, много диалогов».
Глава МДТ приложил поистине титанические усилия, чтобы в изготовленном им театральном блюде не оказалось ни крупицы соли. Это как раз и есть главнейшее условие, позволяющее получать в России высокие театральные награды и разного рода официальные поощрения — из рук и уст какого-нибудь местного городского начальника, а если повезет — то и из рук и уст какого-нибудь высокопоставленого, высокоуважаемого, особо почитаемого сплоченным большинством чиновников федерального фогта. И конечно же — «за новые грандиозные достижения в развитии традиций русского психологического театра». Даже если эти «грандиозные достижения» имеют к подлинному психологическому театру такое же касательство, какое имеют комиксы из журнала «Приключения Скуби-Ду» к живописи Веласкеса.
Сцены из спектакля. Фото В. Васильева
…Стекла в окнах квартиры народившегося в МДТ Фомы Фомича Стокмана бьются все-таки на сцене с неимоверным грохотом. Мы этого не видим. Только слышим. Кто эти стекла выбил — остается непонятным (видимо, не очень удовлетворительно работают не очень хорошо оснащенные правоохранительные органы). Но главный все-таки вопрос — собственно, ЗА ЧТО? Ведь на самом-то деле — СОВЕРШЕННО НЕ ЗА ЧТО. Так что приходится сделать вывод, что стекла САМИ из рам вылетели. Проблемы ЖКХ, знаете ли, чреваты…
Но вот в самом конце этого поистине удивительного театрального зрелища наш Фома Фомич садится на стул (на фоне вновь задернутых длинных белых занавесок) и изрекает, глядя в зал, свою последнюю реплику — в «смелой» и, конечно же, предельно «актуальной» редакции постановщика: «Я теперь сильнейший человек. Я совершил открытие: самый сильный человек на свете — это тот, который одинок. (Пауза.) Нет, точнее. (Многозначительно, после длиной паузы.) Аб-со-лют-но одинок. (Повышая голос.) Одино-о-о-ок!»
Однако, наблюдая это «абсолютное» одиночество, почему-то вспоминаешь сентиментальный романс, отредактированный героем рязановской «Карнавальной ночи»: «„А я одна, совсем одна…“ с моим здоровым коллективом!». И почему-то хочется во весь голос крикнуть: «Да полноте, Фома Фомич! Как вы все-таки надоели — и с вашими плоскими нравоучениями, и с вашими „богословскими“ аргументами, и с „глубокомысленными“ парадоксами, поощряющими социальную атомизацию и потому столь удобными для всей нашей нынешней российской власти!»
Что же мы имеем, так сказать, «на выходе»? На выходе мы имеем тщательно, разумеется, «переваренную» пьесу Ибсена. «Непреходяще вечное» и «злободневно актуальное» сошлись наконец в беспрецедентном по смелой оригинальности симбиозе, образующем во всех смыслах парадоксальный сценический гибрид «Села Степанчиково» и до сих пор никому неведомого литературного опуса Александра Гельмана (видимо, в каком-то архиве недавно откопали). Вкушая это чрезмерно изысканное театральное блюдо, ловишь себя на очень нехорошей еретической мысли: лучше бы эту пока не замусоленную российской сценой пьесу Ибсена «переварил» Кирилл (о, ужас!) Серебренников в недавно возглавленном им московском «GOGOL-центре». Ведь для того, чтобы в данном конкретном драматургическом случае появился на выходе пускай не столь изысканный, но все же годный к употреблению театральный продукт, современному режиссеру крайне необходимо (как того и требует не на шутку рассерженный Ибсен) не читать зрителям нудные нравоучения, а хорошенько, по-настоящему (как Ибсен) разозлиться и плюнуть. Вовсе не обязательно во власть, а хотя бы в Матрицу — ту самую губительную для всего живого театральную систему, которую образует сплоченное большинство наших казенно-академических больших и малых театров и о которой так точно написала Марина Давыдова в своей недавней статье «Базис и Матрица».
«Интеллигентный человек из других (не театральных) сфер, — сказано в этой статье, — знает, что главное противостояние 2012 года — это противостояние образованного (культурного) сословия России и власти. Ему трудно объяснить, что у огромной части театрального мира мозги находятся в состоянии еще более заплесневелом, чем у самой власти. Матрица — это что-то вроде чудом выжившего Политбюро ЦК КПСС: фантастический анахронизм, выглядящий дико даже на фоне нынешнего жутковатого одичания. Матрица не исчерпывает всю культуру России, но всякое посягательство на себя воспринимает как посягательство на российский театр в целом».
Грустно, даже больно наблюдать, как выдающийся в прошлом режиссер, поставивший знаменитых «Братьев и сестер» — безусловно, лучший русский спектакль 1980-х годов, — сегодня планомерно, неуклонно и при этом вполне успешно абсорбируется указанной Матрицей. Тем более — грустно и больно об этом писать.
Ведь было, помнится, время, когда в Малой драме на улице Рубинштейна кипела и бурлила подлинно энергичная, актуальная, насыщенная яркими событиями театральная жизнь. Это было время, когда театральным флагманом нашего города считался не Додин (как теперь), а Товстоногов — несмотря на то, что поздние его спектакли смотреть, не погружаясь в сон, было практически невозможно. Помню, как я с любопытством наблюдал, сидя в БДТ, за зрителями — ибо наблюдать за происходившим на подмостках смысла никакого не было. В зале, а вовсе не на сцене разворачивался поистине захватывавший душу драматический катаклизм, развивалась почти классицистская трагическая коллизия чувства и долга: зрители один за другим начинали, что называется, «клевать носом» — несмотря на мужественную борьбу с охватывавшей их дремотой, от которой могла уберечь только непрестанно повторяемая внутренним голосом чудодейственная мантра: «Товстоногов — это наше всё! Товстоногов — это театральный флагман нашего города!».
Уважаемый Лев Абрамович! Вы хотите быть таким флагманом?
Грустно и противно сегодня наблюдать, как сплоченное большинство петербургских театральных деятелей разделилось на два одинаковых, в сущности, лагеря: одни поздравляют своего генерала «с новой крупной творческой победой»; другие, будучи не в силах отрицать очевидную неудачу, всё валят на «устаревшую» пьесу «устаревшего» Ибсена. Но поскольку горькая истина — как утверждал горячо любимый мною норвежский классик — все-таки намного предпочтительнее, чем льстивая, сладкая, насквозь просахаренная ложь, я при выходе из МДТ не стал уклоняться от ответа изумленно спросившему меня студенту нашей Театральной академии: «Это что — в самом деле выдающийся спектакль???» Ответ мой прозвучал спокойно и лаконично: «Молодой человек, даже когда вы видите на сцене голого короля, доверяйте только собственным глазам, а не глазам бурно аплодирующего сплоченного большинства».
Февраль 2013 г.
Комментарии (0)