Имя Яны Туминой вспомнилось мне сразу, как только начал планироваться этот раздел и речь зашла о феномене «вещь на сцене».
В № 52 «ПТЖ», отвечая на какой-то вопрос, режиссер «проговорилась»: «…вещи диктуют свои законы», «для меня интересен актер, который умеет анимировать предметы, умеет к вещам относиться как к партнеру. Человек, который с помощью чашки, настольной лампы, книги может здесь же, на ходу, просто от потенции этих предметов начать сочинять некую историю. И от того, как пахнет эта книга и какого цвета у нее страницы, у него может родиться рефлексия».
Это было в 2008-м, когда, говоря «Тумина», мы подразумевали «Театр АХЕ». Сейчас Яна Тумина — зрелый самостоятельный художник, верный принципам «авторского театра», но прошедший некий путь, накопивший серьезный режиссерский опыт. Хотелось сравнить: что осталось для нее незыблемым, что — изменилось? Мы говорили долго, в том числе и о новых спектаклях, но мне все-таки хотелось дать ей возможность немножко «потеоретизировать», порассуждать вне конкретного материала. Получился такой диалог «о природе вещей»…
Людмила Филатова Яна, в последнее время как-то особенно часто приходится слышать: «живой театр», «живое чувство», «живая эмоция»… и под «живым» каждый подразумевает свое. Безусловно лишь то, что на сцене перед нами живой артист. Но мне сегодня интереснее поговорить с вами как раз о «неживом» (точнее, неодушевленном) в театре — о вещах.
Яна Тумина В самом начале романа Маркеса «Сто лет одиночества» цыган Мелькиадес определяет: «Вещи — они тоже живые, надо только уметь разбудить их душу».
Филатова Прекрасная цитата. Хорошо, «рукотворные» или «природные»… предметы, в какой степени от них зависит, быть спектаклю живым — или нет?
Тумина В театре существует множество способов воздействия на предмет. Не «оживления» вещи — потому что в ней априори заложена энергия, некий код жизни, — а именно реализация предмета, раскрытие его возможностей, это и есть «пробуждение души». Не вещь делает театр живым, а наоборот: театр — то место, где предмет имеет реальную возможность состояться.
Филатова Любой? Лист бумаги, коробок спичек…
Тумина Сложно представить, что зритель с упоением будет смотреть больше нескольких минут на коробок спичек, если тот «ничего не делает». В театре мы настроены на движение и на чудо, особенно если речь идет о том, что лишено самостоятельного выражения. Конечно, от актера в большей степени зависит, как будут раскрываться «живые» способности коробка, листа бумаги и так далее. Ведь именно актер максимально приближен ко всему, что может подчеркивать смысл, светиться эмоцией, проявлять тайны.
Филатова Может ли режиссер совсем обойтись без вещей на сцене?
Тумина Есть режиссеры, которые доказывают, что могут, честь им и хвала.
Филатова А без актера?
Тумина Да, конечно… театр предметов существует — например, как кинематическое действо. Известны в истории и всякие занимательные автоматы, представляющие собой с правдоподобной точностью некие микросюжеты. Или, например, «Шарманка» — легендарный театр с убедительным отсутствием актеров… Театр Вещи возможен, но весьма ограничен и во многом пройден на сегодняшний день, как мне кажется. Актуальным является все-таки соприкосновение разных миров, их взаимодействие: мира человеческого и мира вещного. Тем более что последний все больше и больше модернизируется, принимает цифровой формат… и поэтому хочется ухватить то, что еще не потеряло очертаний, фактуры, вещности.
Филатова Что же для вас как для режиссера — вещь на сцене? Метафора, «помощник», «мостик» к автору, художнику?..
Я. Тумина на репетиции. Фото И. Соколова
«100 оттенков синего». Сцена из спектакля. Фото А. Иванова
Тумина Вещь на сцене — это мощный провокатор не только актерской и режиссерской фантазии, но и зрительского воображения.
Филатова Афористично.
Тумина Люда, понимаете, для меня это абсолютно привычная среда обитания — предметный театр, и я редко фиксирую конкретные «абзацы» столкновений с миром вещей… то есть фиксирую только в момент непосредственной работы, а потом, конечно, забываю… Метафора? Но она многослойна, и зритель сам «расщепляет» смыслы, которые ему предлагаются «разбуженным» предметом. Очень важно подчеркнуть, что зритель в такой ситуации — тоже автор и он всегда прав, даже если заблуждается. Неправильное восприятие возникает только тогда, когда он хочет получить одно-единственное толкование… Но это не творческая, а «музейная», зависимая, информационная привычка. К сожалению, она характерна и для многих критиков. По вещи, которая выбрана, по тому, как она используется, мы действительно находим лучшее понимание — культурного, вкусового контекста, что исходит от художника. Таким образом, вещи служат нам, помогают обрести точки соприкосновения с тем, что хочется называть вниманием зрительного зала… не только эмоциональным, но и глубоко соавторским.
Филатова Значит, зрителю — помогают, а вам? Подсказывают, предсказывают, предостерегают, наталкивают на мысль, живут самостоятельной жизнью?..
Тумина Да, бесспорный факт — подсказывают и направляют. Мне не раз предметы подсказывали больше, чем я была в состоянии рационально, заранее продумать. Потому что безусловность раскаленного камня или стакана с замерзшей водой гораздо сильнее может повлиять на концепт сцены, ее ритм и атмосферу, чем это может показаться. Тогда главное — сохранить баланс между чуткостью к реальному «живому», исходящему от вещи, — и задачей, которая… является «сквозной».
Вещи опасны тем, что увлекают игрой в них. И тогда сочиняются спектакли-дивертисменты, в которых предмет вариативно демонстрирует свои возможности, властвуя над всем — от сюжета до актера. Замечательные могут быть спектакли, кстати…
Филатова Опасность вещи — в том, что она притягательна, создает иллюзию самодостаточности?
Тумина Да, и это тоже один из театральных фокусов, очень выразительных и сильных по воздействию. Не попадая под обаяние мистификаций, связанных с природой вещей, стоит все-таки наделить их некими самостоятельными функциями, которые на сцене весьма часто проявляются… и удивляют. Предметы могут быть послушными — или сопротивляться, и это находится в сфере работы с материалом. То есть в зоне освоения предмета, так же, как слова или пространства.
М. Солопченко в спектакле «POLVERONE». Фото А. Иванова
Филатова Помимо бутафории и реквизита, на сцене часто появляются вещи «подлинные»: реальные, из чьего-то быта, со своей историей… Пишущие машинки, шкатулки для писем (а там, возможно, наши бабушки хранили похоронки, любовные признания!), полотенца, стулья, книги… У каждой своя биография. Приходилось ли с такими работать? Как они ведут себя на сцене?
Тумина Знаете, в подлинных вещах есть одновременно прелесть и угроза. Они зачастую настолько самодостаточны, полны своей атмосферы, что кажется насилием к ним что-то прибавлять… или чему-то их противопоставлять. Такие вещи «инсталляционны» в большей степени, чем театральны.
Филатова То есть вы предпочитаете новодел?
Тумина Нет, вы не поняли… Все зависит от ситуации. Конечно, хочется отдать предпочтение аутентичной вещи. Или той, что закреплена в нашем сознании как архетип. На мастер-классах — всегда выбор в пользу стульев венских, скрипящих и косых, а не тех, что обиты дерматином, с железными ножками. Но в контексте определенного драматического материала может понадобиться совсем не «корневой» дизайн. Если говорить о выразительных вещах, которые сами по себе уже — истории, то выбирается «барахолка», в лучших ее традициях.
Филатова В таком случае — о материале. Многие драматурги обрисовывают предметную среду своей пьесы в ремарках. Вы им следуете? Уильямс, к примеру, очень конкретен в этом вопросе. Из тех, кто пишет сегодня — Клавдиев, Сигарев, даже Пряжко… Вам это важно?
Тумина Не более, чем мнение одного из авторов, к которому стоит прислушаться, восхитившись и проникнувшись, — или проигнорировать, или поспорить. Трактовка любой пьесы выходит за рамки реконструкции написанного текста. Если подходит, то берем… если нет — то знаем, что оправданно противопоставить.
Филатова Но есть вещи принципиальные, как, например, синий плащ Мишеньки Бальзаминова…
Тумина Да, ну конечно, без самодурства. Внимательность ко всему и чуткость — это часть профессии, иначе можно выплеснуть в порыве альтернативных поисков нечто объективное, точное. Но в любом случае необходимо искать преломление через себя. И в работе с пьесой, и с актером, и с художником. А художник — это тот, кому первому открываешь двери.
Филатова А кто он — ваш художник? Не обязательно фамилия.
Тумина Я очень долго развивалась в лоне Русского инженерного театра АХЕ и до сих пор пропитана их влиянием. Однако не стала бы выделять кого-то одного… АХЕ — это художественный тандем. Поодиночке все гораздо более уязвимы. Сейчас я уже второй спектакль делаю с Эмилем Капелюшем, и мы во многом настроены на одну волну. Мне очень интересен Александр Шишкин. Но если говорить о качестве — художник конструирует мир пространства и вещей, которые помогают вскрыть материал многообразно. «Многоярусное» художественное мышление, грамотная простота и технологичность — вот самое драгоценное и желанное.
Филатова То есть, как я понимаю, вас может натолкнуть на мысль даже просто яркое визуальное впечатление? Например, я иду по зимней улице, и на белоснежной дороге оранжевая апельсиновая корка…
Тумина Да-да, невероятно точно! Черпак в черепе всегда голодный. Я питаюсь именно такими, случайными неслучайными подсказками… вы угадали! А «мой» материал обычно находит меня через посредников.
Филатова Можете назвать впечатления, связанные с вещью на сцене, из собственного зрительского опыта?
Тумина Эймунтас Някрошюс. Резо Габриадзе. Пина Бауш и Мэтью Барни… необходимо смотреть, анализировать, противопоставлять или подражать, раздражаться, но учиться — особенно режиссерам! — у этих художников. Я перечисляю тех, кто входит в обязательную программу по взрыву мозга… но на самом деле, в контексте отечественного театрального воспитания, это до сих пор ново.
Филатова Вы преподаете в Театральной академии, и вопрос театрального воспитания вам не чужд. Будь я вашей студенткой, как бы вы описали мне «на пальцах» принцип вашей работы с вещью на сцене?
Тумина Допустим, в руке у женщины роза… или нож. В самой этой картине есть сюжет и острота. Сложно добиться отстраненности, которая помогла бы актеру уступить место предмету, но это возможно… Итак, остается выбрать — какой нож, какая роза, какая женщина? Это ближе театру художника, откуда, собственно, и берется основа моего опыта работы с предметом. Следующий шаг — при наполненной и выразительной картине, заставляющей фантазию биться за разгадку, — создание движения, мотивации, истории… Подобные мастер-классы предлагаются режиссерам и актерам, художникам, даже сценаристам… История же рождается не путем сочинительства, а способом погружения в картину… То есть необходимо расслышать — что и как может происходить с тетей в черном пальто и странной шапке, когда она держит перед собой маленький перочинный нож, а розу прячет под пальто, или держит в зубах, или… Я хочу сказать, что любая деталь формирует толкование, побуждая нас нащупывать интуитивно (что особенно важно в таком типе работы) максимально органичные и парадоксальные решения. И тогда вопрос: влияет ли вещь на создание сцены или рождение характера? Очевидно, что да! Во всяком случае, имея опыт такой интуитивной работы, сложно его игнорировать даже при более концептуальных, изначально не спонтанных постановках.
Филатова И если тетя не в черном пальто, а в белом платье…
Тумина …если тетя в белом платье и нож скорее подошел бы мяснику, а роза при малейшем движении рассыпается… то мы выходим в другое пространство. А их — бесконечное множество.
Январь 2013 г.
Комментарии (0)