В. Дурненков. «Север».
Театр драмы им. Ф. Волкова (Ярославль).
Международный центр им. Константина Треплева.
Режиссер Семен Серзин, художник Валентина Серебренникова
Когда-то казалось, что герои пьес Вячеслава Дурненкова будут вечно бродить между временами и пространствами в поисках «внутренней России», своей шамбалы, того места и мгновения — одного лишь мгновения, которое вберет в себя космическую энергию, чтобы переформатировать этот мир. Эта воронка, аномалия существует, кажется, в каждой из пьес Вячеслава Дурненкова, будь то «Три действия по четырем картинам», где мальчик в полях среди утренней росы встречает процессию буддистских монахов, или «Ручейник», когда журналист Андрей, приехав в село Агафоново, видит сон, в котором встречается со своим отцом, лежащим в колыбели. Странная, парадоксальная география русской провинции, где быль и небыль становятся плотью и кровью этих волшебных сказок, рифмуется с биографией самого автора — родившегося в Сибири, переехавшего в Тольятти и побывавшего с тех пор в Москве, Петербурге и Крапивне, в Минске и в Америке. Безусловно, перед нами в текстах — «волшебная Россия» с ее чудиками, философами и одинокими пропойцами, цитирующими дзен и спасающими этот обреченный мир и сострадающими ему, «Россия», в которой навсегда утрачены пространственно-временные связи, «Россия», культурный слой которой оказывается пронизан детскими стихами и рассказами, как чем-то неизбывным, сформировавшим это пространство и этих людей. Не случайно в качестве эпиграфа к одной из самых блестящих пьес этого периода «Ручейник» драматург выбирает финал повести А. Гайдара «Чук и Гек» — детской истории, где советская волшебная страна кажется огромной и счастливой, где поезда мчат сквозь великие леса и несут братьев со странными, нездешними именами к самому важному человеку на земле — отцу, богу, герою, выходящему из тайги. Авторский мир Дурненкова-старшего всегда был предельно мифологичным и трансцендентным, оттого его тексты казались такими яркими и самобытными среди большинства неореалистических пьес последнего десятилетия. Тем неожиданней оказался переход — достаточно резкий и внезапный — на «другие рельсы», отход от привычных схем построения повествования, выбора сюжета, места действия.
Е. Родина (Настя), В. Майзингер (Алексей Петрович). Фото Т. Кучариной
Пьесы, созданные Вячеславом Дурненковым после 2007 года: «Экспонаты», «Сухие завтраки» и «Север», — формируют уже новую «карту местности», обнажают взросление и болезненный кризис, которые переживает автор. Можно говорить об утрате детства, преодолении некой возрастной, поколенческой планки, поиске новой театральной модели, новом типе взаимодействия автора с реальностью. Не случайно теперь каждой из пьес, в интервью или анонсах, предшествует «история» о создании: так, идея «Экспонатов» возникла у драматурга после посещения города Крапивны, а пьеса «Сухие завтраки» имела в своей основе реальный случай, когда к автору на улице в разгар экономического кризиса 2008 года подошел человек в хорошем пальто и спросил, не найдется ли для него работы. И у всех еще свежи воспоминания о «деле майора Евсюкова», которое послужило отправной точкой для последней по времени пьесы «Север». Эта попытка оттолкнуться от действительности, более плотно зацепиться за нее, безусловно, очень сильно повлияла на тексты.
Утрата идентичности — так можно назвать то состояние, которое переживают герои «Севера» и «Сухих завтраков», это состояние, казалось, пережил и сам автор в период создания «Экспонатов». «Экспонаты» резко отличались от его прежних драматургических опытов: пьеса для большой сцены, каноническая по структуре, несколько лубочно рисующая нравы современной русской провинции, где противостояние двух семей чуть было не обернулось любовной драмой молодых героев, где мы видим и «шукшинского» мужика, восстающего против алчных морд столичного бизнеса, и «любовь по-русски» в подполе магазина между немолодыми уже любовниками. Успешный компромисс между творческим импульсом и «запросом» театров, тоскующих по настоящей пьесе для большой сцены. Оттого с таким успехом прошла во множестве провинциальных театров. Казалось бы, можно развивать этот успех, но «Сухие завтраки» — противоположный «Экспонатам» текст.
Сухой, городской, графичный, без следов заигрывания с «русским духом». Эта пьеса очень родственна вампиловским — в безжалостности по отношению к героям, в простоте и обыденности, с какой совершается драма «маленького человека», живущего среди городского ландшафта, в том одиночестве, которое окружает героев и сквозь которое не пробиться к другому человеку, где выживает лишь женщина, у которой единственным спасательным кругом оказывается ребенок, а мужчины, как более слабые, потерявшие почву под ногами, идут ко дну.
В «Севере» драматург делает еще один шаг в направлении «неизвестного», нового. Этим «новым миром», который пытается вскрыть автор, оказывается женщина. Если в «Сухих завтраках» героиня Лиза существовала как «сборная модель» современной городской женщины, готовой спать с начальником, выживающей в городских джунглях, выгоняющей на улицу безработного ради того, чтобы наконец перевезти от бабушки своего сына и наблюдать из окна хрущевки, как он с ранцем спешит утром в школу, то в «Севере» исследуется сознание женщины, которая не смогла пережить повседневный ужас, информационным потоком льющийся с экранов телевизоров и компьютеров. В этой пьесе автор попытался соединить предельно реалистичные картины жизни в северной провинции, так хорошо известные ему с детства, с запутанной, нелогичной структурой больного сознания.
Конечно, «Север» нельзя однозначно трактовать как «панорамную пьесу о жизни северной провинции», как иногда пишут об этом тексте. Пьеса — загадка, лабиринт. Начинающаяся как психологическая, бытовая драма о Севере, где сезонные рабочие, не получив зарплаты, берут заложников, девушка от тоски снимается в порно, а ее муж-охранник, выбрав путь теленовостного Евсюкова, расстреливает людей в магазине, история о небольшом северном городке и его обитателях вдруг оборачивается то ли воспоминанием, то ли порождением больного сознания героини, оказывающейся на юге, в доме своего брата, который надеется, что сестра наконец вспомнит его. Читатель, а потом и зритель тонут в догадках, что произошло на самом деле, пытаясь обрести логику в мире, лишенном логики. Текст предлагает множество трактовок и путей прохождения этого «лабиринта» — как истории сумасшествия, как истории любви, как острой актуальной пьесы.
Режиссер Семен Серзин, поставивший «Север» на малой сцене Ярославского театра драмы им. Ф. Волкова, выстраивает собственный сюжет в этом фарше событий, протягивает через весь спектакль важную для себя тему, о которой начинает говорить с первых же минут. На белом, простреленном пулями экране, через дырочки которого струится свет фонаря, возникает видеозапись праздника в детском саду. Неумелые 4—5-летние ребятишки в бескозырках послушно танцуют «Яблочко», и все персонажи — взрослые мужики, приехавшие на Север, — выходят на сцену и с восхищением смотрят на экран, смеясь, показывают пальцами, возможно, на своих детей, оставшихся там, на «большой земле», кто-то хлопает мальчишкам в такт. Здесь Север — не география. Север — это север взрослой жизни: холодной, одинокой, искривленной, в которой много нелюбви. На черный пол брошены белые «гармошки» труб отопления, которые давно никого не греют. Стоят плоские белые мишени в форме человеческих силуэтов. Водопроводные трубы по периметру квадрата сцены кончаются кранами, из которых давно ничего не течет. Экран и мишени пронизаны мелкими световыми точками — воздух прострелен пулями прежних обитателей повседневного кошмара (сценография Валентины Серебренниковой). В этом черном пространстве существует мятущаяся красивая райская птица по имени Настя (Евгения Родина), которая мечтает вырваться из мира холода.
Режиссер, тяготеющий к театральности, условности сценического языка, здесь также отказывается от подробного, психологического театра. Он погружает происходящее в сумасшедшее зазеркалье, где местный интеллигент Алексей Петрович (Владимир Майзингер) в дурацкой фуражке, кружась вокруг Насти, совершает балетные па с шариком в одной руке и яркой детской вертушкой в другой. А страшная сцена избиения заложника Валерой становится пацанским бит-боксом, где девочка Настя раскачивается на качелях, а Валера (Руслан Халюзов) и Костя (Кирилл Искратов), натянув кепочки, быковато нагнувшись, неожиданно начинают говорить «по-пацански» и выглядеть, как «реальные пацаны». Чуть позже угадываешь режиссерскую идею: эти эпизоды — всего лишь страшные, гипертрофированные, иногда и смешные картинки, возникающие в сумасшедшем сознании Насти. Режиссер словно лишает драматизма первую, содержательную, часть истории, убирает социальность, актуальность случившихся событий: они важны как полюс холода в мире героини, которая вся тяготеет к югу, любви, но почему-то оказывается «без вины виноватой», словно вынуждена своим сумасшествием отвечать за ужас современного мира. Эта интонация тревоги, искривленного сознания рождается во многом благодаря музыкальной партитуре спектакля (композитор Евгений Серзин): звук лопнувшей струны, тягостный, длительный, тоскующий, который сопровождает Настю, невольно рождает ассоциацию с вьюгой, дает предчувствие предстоящей трагедии. Еще более выбивающимися из общего строя, усиливающими тревогу оказываются монологи двух свидетельниц расстрела в магазине, которых блестяще играет Мария Полумогина. Если немолодая женщина в странном полубогемном-полубомжатском одеянии вызывает смех, то образ молодой женщины, пережившей ужас, оказывается предельно драматическим. Именно монолог молодой женщины кажется «точкой», после которой зритель понимает, что героиня сошла с ума.
Р. Халюзов (Валера). Фото Т. Кучариной
Е. Родина (Настя), К. Искратов (Костя). Фото Т. Кучариной
Сцена из спектакля. Фото Т. Кучариной
Конечно, режиссер мелодраматизирует «Север», изменяет возраст героев, делает историю о молодых людях. Наверное, это правильно, во всяком случае, соразмерно возрасту актеров и режиссера. Внимание зрителя сосредотачивается на второй части пьесы, где героиня, приехавшая на юг, уверена, что ее муж Костя сошел с ума. На самом деле все мужчины, окружающие Настю, — психиатр (Владимир Майзингер), добродушный великан Паша (Николай Шрайбер), брат-близнец Олег, которого Настя не помнит (герои ее кошмаров), — озабочены одним: не разрушить хрупкую стенку сознания героини, отделяющую ее от окончательного сумасшествия. Это трагическая история о том, как любимая женщина все глубже погружается в ад, а ее мужчина, Костя, не в состоянии принять это и оставить Настю наедине с ее кошмаром. Молодые актеры органичнее, свободнее всего чувствуют себя в поле драматических, ярких человеческих чувств, оттого невольно начинает щипать в глазах, когда Настя говорит: «Я опять начала писать», — и читает «свои стихи», выкрикивает их:
Я живучий, но невезучий,
Выпадет случай, лето сведет с ума.
Лето лечит, осень канючит,
Я невезучий,
Радость моя, зима.
Настроение Леонида Федорова, написавшего песню «Зима» на стихи Дмитрия Озерского, его мощный, романтический нерв очень органично срифмовались со спектаклем, обогатили его.
Пьеса «Север» транслирует одиночество современного человека, утрату каких бы то ни было точек покоя, надежды. Любовь здесь не является спасительной, она лишь оттеняет тот трагический разлом дня сегодняшнего, который еще только мерцал в ранних пьесах Дурненкова и который вдруг оказался обнаженным в «Сухих завтраках» и «Севере». От философских сказок к экзистенциальному одиночеству. Мне кажется, в современной драматургии, быть может, еще только Анна Яблонская так же чувствовала эту безнадежность и трагизм современного мира:
положи мне руку на колено,
там, где нервов самые истоки,
мы не одиноки во Вселенной,
просто мы вселенски одиноки…
у любви такая масса нетто —
не поднимешь, сколько ни старайся,
видно на Земле мне жизни нету,
видно есть мне только жизнь на Марсе…
мне вкололи космос прямо в вену,
экипажи ждут в небесных лодках,
положи мне руку на колено,
там, где стрелка… стрелка на колготках…
Февраль 2013 г.
Комментарии (0)