Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

«БЕГИ, ЛЕНА, БЕГИ»

В. Шекспир. «Сон в летнюю ночь». Театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Александр Морфов, художник Тино Светозарев

…Бег, быстрый бег, переход на шаг, остановка в центре сцены, эпизод: он, она, я тебя люблю, а я тебя нет, уходи, не уйду, снова — бег, кружение, бег, другая пара. Мы знаем их имена, мы уже почти поняли, кто кого любит. У них странный язык, они, верно, чужеземцы. Хотя одеты почти как наши…

— Сядьте, это всего лишь Шекспир.

— О чем они сейчас там говорят? Я не разберу. Столько греческих имен…

— Неважно, видите: вот он любит ту, но сейчас бежит за этой.

— Как интересно, а почему?

— Ему брызнули в глаза из флакончика…

— Еще интереснее, это что же за трава такая, во флакончике???

— Этот, как его… ну, в общем, волшебный сок.

— А… так это всего лишь сказка, условность, поэзия…

Иногда полезно со стороны, «неискушенным взглядом» посмотреть на происходящее, разрешить себе недоумение, «незнание», не принять однажды условность, которую навязывает режиссер: «ЭТО СКАЗКА, ВОЛШЕБНЫЙ СОК, ПОЭТОМУ ОН ОТКРЫЛ ГЛАЗА И ПОЛЮБИЛ ДРУГУЮ…» Но почему? «Так у автора написано». Не так, я хочу понять: как это возможно, почему так бывает — открыл глаза и полюбил другую. Слишком много вопросов, не растворяющихся после финального аккорда. Тщетно, тщетно брызгал трудолюбивый Пэк из своего флакончика, до меня, сидящей в седьмом ряду справа, не долетели брызги волшебного напитка.

В начале разговора о «Сне в летнюю ночь» Александра Морфова позволю себе процитировать одно полюбившееся мне высказывание Брехта: «Что позволяет классическим пьесам сохранять жизненность? Способ их употребления — даже если это употребление граничит со злоупотреблением. В школе из них выдавливается мораль; в театрах они служат средством возвышения для тщеславных актеров, для честолюбивых гофмаршалов, для корыстолюбивых спекулянтов вечерними развлечениями. Их грабят и кастрируют: вот почему они продолжают существовать. Даже если их „только чтут“, это способствует их оживлению; ибо не может человек что-нибудь чтить, не сохраняя для самого себя даже искаженных последствий этого почитания. Одним словом, театры губят классические пьесы и тем самым их спасают, ибо живет только то, во что мы вдыхаем жизнь».

Цитата эта взята неспроста, поскольку здесь зафиксирована не только оппозиция современный театр — классическая пьеса, но и оппозиция публика и классика, что в размышлениях о спектакле Морфова представляется чрезвычайно важной темой.

В самом деле, живем мы в интереснейшее и парадоксальное время — из коллективной памяти исчезают не только факты новейшей истории, но и классические сюжеты, а уж сюжет «Сна в летнюю ночь» и культурная публика с трудом вспомнит. Всем известно, что комедия, но вот сюжет… Что делать сегодня с шекспировской многословной пьесой в театре, куда публика приходит развлечься? Как удержать зрителя на этом тексте, где в каждой строчке имена греческих героев и божеств? Да и вообще — пьеса в стихах… для кого? Но премьерный спектакль, лето, аншлаг. Публика подобралась понимающая, радостно встречала шутки смехом и яростно аплодировала на поклонах.

Итак, чему же радовалась публика?

Александр Морфов, кажется, с годами стал все лучше понимать публику театра им. Комиссаржевской и научился сопоставлять материал с уровнем или, если хотите, требованиями этой публики. Так странно: дебютировав несколько лет назад на сцене Комиссаржевки неистовой «Бурей», он стал джокером, которого удачно достал из рукава художественный руководитель театра. Нет, театр Комиссаржевской не перешел в статус экспериментальной площадки, но спектакли Морфова стали его «изюмом» и «инжиром», их одинаково любят и ценят широкая публика и уставшие от жизни театралы. И может показаться, что спустя несколько лет после премьерной «Бури» режиссер Морфов как будто отменяет прошедшие годы и ставит спектакль, идеально соответствующий лекалам театра, ориентированного на досуг публики. Той публики, которая хочет комфорта, прямых, легких эмоций: посмеяться, умилиться, развлечься, вздохнуть с замиранием, выпить коньяку в антракте — в общем, провести время, не слишком спотыкаясь на греческих именах и условностях шекспировского мира и не беря в голову проблемы шекспировского же космоса.

Спектакль начинается задолго до того, как в зале гаснет свет: идешь в зал, а там тебя встречает русоволосый молодой человек с чашечкой кофе в руках, артист Александр Ронис, в своем уже похоже что амплуа вольного сказочника, ведущий неспешный монолог о Вере Федоровне, о люстрах да пилястрах, все о театрах да о театрах… Ой, вот оно, думаешь, открытая композиция в шекспировском театре, самосознание театра — как интересно! Да и первая сцена обещает: в зале гаснет свет, сбоку в щель приоткрытой двери проталкивается, спотыкаясь и шипя, орда проходимцев во главе с маленьким настырным человечком, забирается на сцену, и вожак, падая на колени, начинает целовать ее, священный Грааль артиста. Сцена, объясняет он своим приятелям, так надо. И все бросаются целовать подмостки.

Эти бродяги-актеры все три с половиной часа будут репетировать представление к бракосочетанию Тесея и Ипполиты, веселя и радуя почтенную публику в зале. И сразу почти понятно: вот тема этого спектакля, главная и основная, — Театр как средоточие чистоты, страстей, подлинного искусства, способного вдохнуть огонь в глаза горького пропойцы или увлечь трепетную блондинку. В общем, искусство вечно и мы, артисты и режиссеры, принадлежим искусству всей душой. А вот вторая линия, та, любовная, — ну что поделать, ну раз Шекспир написал, придется играть, давайте-ка мы ее пробежим. А потом бедный театральный рецензент в свою очередь вздохнет — как запутанно писал этот Шекспир, давайте-ка я по-быстрому расскажу, кто там кого любил…

Что же мы имеем на выходе? Общее время спектакля — 3,5 часа. Четкое разделение действия на две темы, имеющие лишь формальные, запрограммированные сюжетом точки сближения. Основная тема — театр. Побочная тема, вбирающая множество других, — месть лесного бога. Жанр — будто бы сказка. Такой своеобразный анамнез спектакля необходим, чтобы поговорить о режиссуре Александра Морфова более подробно.

Дело в том, что о спектаклях А. Морфова так и тянет писать главами, отбивая: время, движение, сюжет, пространство. Еще: жест, слово, прием. Еще: жанр, публика. Еще: любимые позы, мысли, типы… Очевидно, происходит это потому, что режиссер владеет технологией и грамотно распоряжается средствами театра, точнее — делает это как фокусник, зная, что и как работает.

Ну, тогда и начнем.

Сцена из спектакля. Фото Э. Зинатуллина

Сцена из спектакля.
Фото Э. Зинатуллина

А. Вартаньян (Гермия). Фото Э. Зинатуллина

А. Вартаньян (Гермия).
Фото Э. Зинатуллина

Александр Морфов не певец любовных драм. Это только кажется, что в его спектаклях много любви. Нет, получите только то, что отпущено по сюжету, да и этот материал решается больше как половые акты. Герой-одиночка — наиболее любимый, органичный и понятный ему персонаж. Если будет герой в спектакле — будет философия, будет авторский мир. Симфонизм, «группа лиц без центра» не его конек. «Буря», «Дон Жуан», «Ваал» — везде протагонист, везде герой, управляющий энергиями жизни, на нем сосредоточен взгляд режиссера, к нему стянуты все линии. В «Сне в летнюю ночь» такого не случилось: многополярность шекспировской комедии не дала точки опоры, слишком много линий, которые закольцованы и соединены друг с другом прихотливой фантазией драматурга: вот театральная труппа с маленьким тираном-режиссером во главе, вот рассказчик, всю историю начинающий, вот Пэк, ее меняющий, вот мстящий Оберон, а вот влюбленные пары, снующие друг за другом по темному лесу.

Подозреваю, что Театр вообще является сверхсюжетом для Александра Морфова. О чем бы ни была та или иная история, кто бы ни умирал или ни любил у него на сцене, режиссер все время говорит нам, зрителям: посмотрите, как велик, как прекрасен, как красив Театр. Я могу обмануть вас, я могу увлечь вас, я могу рассмешить вас. И «Сон в летнюю ночь», представляется, в идеале должен был бы походить на круг, в который вписаны инь и янь, черное и белое, переходящие друг в друга материи, из которых слеплен мир-театр: ремесленники, созидающие театр, и персонажи, герои, живущие в волшебном мире, созданном тем самым театральным инструментом, который держат в руках ремесленники. И этот театральный инструмент, по идее, и должен был высечь живую искру из шекспировской волшебной истории о двух влюбленных парах, заставить существовать всех этих эльфов, лесных божков, наполнить сюжет подлинной внутренней страстью, развить отношения, провести героев через морок ночи, через карнавал, через порок, желание к обретению чистой, подлинной любви. Не получается. Именно что пересказывается, именно что волшебная сказка, «утренник для взрослых» с громокипящим лесным богом и марионеточными влюбленными героями.

Сцена из спектакля. Фото Э. Зинатуллина

Сцена из спектакля.
Фото Э. Зинатуллина

Актерам, играющим влюбленных (Анна Вартаньян — Гермия, Родион Приходько — Лизандр, Евгения Игумнова — Елена, Евгений Иванов — Деметрий), с самого начала предложена яркая, легко считываемая характерность. Гермия — мальчишка-сорванец, с взъерошенными волосами, в которые вплетена хипповская ленточка, с угловатыми пацанскими движениями, с резким голосом, но без юного обаяния и грации. Если честно, и не понять, почему в нее влюблены сразу двое парней: Деметрий, молодой красавец-плейбой, и Лизандр, в пару Гермии такой же паренек из соседнего двора в модных нынче широких джинсах, шапочке по самые брови, с расхлябанной пластикой, задевающий и сносящий все на своем пути. И красавица Елена, с косой, в белом платьице, в туфельках и трогательных белых носочках, — вечно страдающая, плачущая, несчастная. Любовь здесь неожиданно оказывается той же условностью, что и волшебный сок: «так у автора написано». Она не оправдана, не явлена в чем-нибудь ином, кроме огромных кирпичей текста, которые вываливают друг на друга эти одетые в современные одежды ребята. Почему они говорят так многословно, так речитативно? Так «не по-нашему»? Они же наши, с соседней улицы.

Дело, конечно, не в том, что Шекспир писал большие пьесы. Несколько лет назад на фестивале «Балтийский дом» «Сон в летнюю ночь» Оскараса Коршуноваса был сыгран за два часа так, что доски в руках молодых актеров тлели от разлитого в воздухе эротизма. Тела и деревянные доски — все, что понадобилось режиссеру, чтобы глотки порой пересыхали от жажды, а восторг от театрального пиршества взрывал мозг. Понимаю, что не совсем корректно сравнивать две постановки, но тут важен метод. Что делает режиссер Морфов с взаимоотношениями героев? Он, как и Коршуновас, пытается проявить их через физическое действие: геометрически размеренный пробег из одной кулисы в другую. Симуляция интенсивности чувств и страстей, владеющих героями, — так режиссер «сжимает» время: якобы у героев его очень мало, на все про все одна майская ночь. Много — им еще бегать и бегать три с половиной часа туда и обратно. Они и носятся друг за другом цепочкой: Гермия, Лизандр, Деметрий, Елена. По ходу Лизандр пытается Гермию спровоцировать на секс, а Деметрий еле-еле удерживается, чтобы не лишить невинности Елену. Любовь пропевается ими в прямом смысле этого слова: в ритмах лучших баллад о любви. Западная эстрада царит, любовь, может, и пройдет, но эта музыка точно будет жить вечно. Свои чувства они «поют», открывая рот под фонограмму, зрители расслабляются — музыка и впрямь хороша, имитация чувств режиссеру удалась в очередной раз.

Здесь мы подбираемся к самым маленьким «кирпичикам» режиссуры Морфова: позы, физические действия, которые переходят из одного спектакля в другой и говорят сами за себя. К чему, в самом деле, километры текста про любовь, когда каждый раз одно и то же: мужчина заваливает женщину в целях совокупления. Вот Ваал, неаккуратно бросающий барышню на ринг, кажется, через бедро, Дон Жуан, утаскивающий жертву, чтобы совершить над ней физическое насилие, теперь еще и Тесей, в первые же минуты спектакля приваливающий Ипполиту к дверному косяку, чтобы на глазах у изумленной публики заняться тем самым, а там уже на подходе и Деметрий, снимающий штаны и задирающий платье Елене. «Беги, Елена, беги, а то я над тобой сейчас надругаюсь», — примерно такой текст произносит Деметрий. Но если режиссеру столь неинтересны вибрации влюбленных душ, тончайшие нити, связывающие двух людей, что же влечет его?

В спектаклях Морфова фарсовым сценам веришь больше, чем серьезному монологу. Чем дальше, тем больше очевидно, насколько он понимает и чувствует фарсовую природу театра, как сильна его страсть к актерству, комедиантству. Поэтому вполне естественно, что в этом спектакле царит «банда» работяг, пытающихся срепетировать «прежалостную комедию о весьма жестокой кончине Пирама и Фисбы». Все маски этой команды великолепны: тиран-режиссер Питер Пень (Сергей Бызгу), прекрасный пропойца Штопор в исполнении Владимира Крылова, герой-любовник Пузо — Александр Баргман с пузом и в бармалеевских усах, Мери Пень, жена режиссера, фрустрированная дамочка в шляпке, — Маргарита Бычкова, глухой Тухля — Анатолий Горин и прочие. Импровизация, попытка обнажить театральную кухню, сымитировать отношения в театральной труппе, бессмертные шутки вроде «иди, играй в моноспектакле», чудесный Иван Васильев в роли Френка Пискуна, изображающий Фисбу и спасающийся от возбужденного Пуза. Вся эта суматоха заканчивается пронзительным финалом, когда актеры все равно встают за ширму и разыгрывают жестокую кончину Пирама и Фисбы, утверждая первенство и подлинность театра. Благодарная публика практически неистовствует.

А что же с волшебной романтикой майской ночи, спросит меня читатель? Где царство волшебства, ночных желаний, сновидений? Александр Морфов не был бы собой, если бы не воспользовался возможностью пустить «ночного волшебного туману» в глаза публики. Волшебная романтика летней ночи, ее полутона, ее обещания возникают, когда на сцене появляется Пэк в исполнении Александра Рониса, рассыпающий по небу звезды и вдыхающий ночной туман, примостившись в лунном круге. Его мимолетные встречи с маленькой феей, которая бесшумно скользит по земле, его чуть усталые интонации, полные мягкой иронии и неистребимой романтики, возвращают атмосферу любовного неясного трепета, магии ночного звездного неба, укрывающего влюбленных. Жаль только, что не хватило волшебного напитка на все три с половиной часа театрального действия. И магия любви оборачивается невнятностью режиссерского решения. И оставляет меня режиссер с тем же самым вопросом: что это за штука такая, любовь? Не дает ответа.

Август 2007 г.

В именном указателе:

• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.