Идя в театр, не всегда можно быть уверенным, что действительно попадешь в театр. Не буду жаловаться на то, что в театре не осталось театральности, что прежде играли по-другому, что спектакли были звонче и театр был театром. В подобных словах много неопределенностей, и от их нагромождения становится совсем непонятно, о чем речь. Но, видимо, для чего-то подобные разговоры нужны, поскольку они не прекращаются вот уже два или четыре тысячелетия. Видимо, это необходимо театру и нам, людям, поскольку человека нельзя представить без театра.
По счастливой случайности я оказался в Москве очень и очень кстати — к Чеховскому фестивалю. Это всегда интересно и волнующе. Особенно же повезло в том, что в это время в Москве оказались сразу два спектакля Питера Брука. Такое нечасто случается в жизни. За таким охотятся по разным странам.
П. Конга (Сизве Банзи). Х. Дембеле (Стайлс Бунту). «Сизве Банзи умер». Театр «Буфф дю Нор» (Франция).
Фото В. Луповского
П. Конга (Сизве Банзи). Х. Дембеле (Стайлс Бунту). «Сизве Банзи умер». Театр «Буфф дю Нор» (Франция).
Фото В. Луповского
Спектакль «Сизве Банзи умер» легендарного театра «Буфф дю Нор», соединивший произведения А. Фугарда, Д. Кани, У. Нтшона. И вот в Центре Мейерхольда, что у метро «Новослободская», сижу в современном зале, в прекрасном обществе и жду начала… На открытой сцене и Брук и не Брук. В ровном-ровном «дежурном» свете стоят совсем «некомпозиционно» расставленные элементы будущего спектакля. Что-то вроде «студийных» 1960-х годов. Но, зная Брука, я не спешу с заключениями и жду, как это все превратится в сценическое пространство. Вообще, с Бруком не надо спешить, как не надо спешить, когда видите стоящее на воде нечто тонкое и длинноногое, составленное из комаров и водомерок: никогда не угадаете, куда оно двинется, не оставляя никаких кругов. Я знаю, что не только в сценографии мы еще увидим удивительные метаморфозы.
Перед нами возникает малийский актер неопределенного возраста с танцующей походкой. Фамилия его Хабиб Дембеле (Стайлс Бунту). Когда он один на сцене, он кажется высоким. Еще одна шутка, но мы убедимся в этом потом. Кроме танцующей походки и обаятельной улыбки, не очень уж свежей для современного зрителя (такое он видит каждый вечер по ТВ), у него есть история о своей работе где-то на юге Африки, и он начинает ее рассказывать. Одним из участников истории является не кто-нибудь, а владелец огромного концерна FORD. Тихо, незаметно начинаются превращения. Тут вы убеждаетесь, что имеете дело с большим актером и что он не один, что есть еще две руки — и эти руки являются самостоятельными актерами. И эти два актера никогда не играют синхронно. У каждого из них свой характер и свой рассказ. Наверное, если посмотреть на ладонь его руки, то линия искусства начинается высоко-высоко на запястье и кончается где-то у подножия большого пальца. Это настоящая трещина, глубокая, незаполняемая.
Спектакль плавно переходит в фотоателье, маленькое, убогое — для маленьких и убогих. Тут первое, едва-едва заметное подмигивание зрителю. У фотографа в ателье возникает старик, и вместо фотографии подается графика — небрежная, неназойливая, но безукоризненно точная. Это фотография. К этому времени вы уже не зритель, вы оказываетесь соучастником всего, что происходит на сцене. Вот в такой, слегка легкомысленной обстановке рождается другой актер — Питчо Конга (Сизве Банзи).
Наш первый друг, Хабиб Дембеле, оказывается довольно низеньким, щуплым человечком, которому не хватает одной ступенечки до старости. Куда от него ушла вертлявая молодость — непонятно. Осталась только фантастическая достоверность. Но еще мы не видели маленький бриллиант в замечательной оправе, который Брук показывает нам неожиданно, очень коротко. Это прекрасный танец Хабиба с висящим на вешалке платьем.
И вы уже не знаете, сколько прошло времени… Вообще, когда на сцене настоящее искусство, время течет как-то по-другому, по-театральному…
Не нагромождая детали, не засоряя спектакль ненужными усилиями, Брук заполняет сцену театральным действием, зная, как никто, что значит в искусстве наполненный воздухом купол, что и есть суть театра, как и вообще искусства, а может, даже и жизни.
Вот в таком состоянии мы входим в третью часть спектакля, который напоминает звучание чело. И тут зал, объединенный общим переживанием, чуть склоняется к сцене. Входит тема смерти. Мазки становятся шире, гуще, но ни в коем случае не тяжелее. Если вернуться к сценографии, вы видите, как эти незначительные и малочисленные предметы умножаются, удваиваются, утраиваются, как брошенная мимоходом на землю шляпа превращается в мертвеца. И ботинки, оставленные в предыдущей сцене, становятся другим образом мертвеца. И здесь главный герой, Сизве Банзи, необычайно обаятельный актер, о котором наши бабушки и дедушки сказали бы, что он «море обаяния и океан симпатии», из несчастного превращается в счастливого, несколько раз возвращаясь в свою трагедию. И прежний Хабиб Дембеле становится жестким, неумолимым, как судьба, как сама смерть, становится непрощающей силой, под власть которой попадает Сизве Банзи, вынужденный отречься от своего настоящего лица, от дома, от образа своего, от дара неба.
Рассказ этот необычайной силы.
О театре рассказывать так же трудно, как трудно рассказывать о живописи, о музыке. Его не пересказать, он происходит один раз — в эту минуту, в эту секунду и уходит в воспоминание или в забытье.
Как и другие спектакли Питера Брука, «Сизве Банзи умер» невозможно забыть.
Думая о Бруке, я почему-то всегда вспоминаю тот огонь зарастрийцев, который не затухает уже пять тысяч лет. Поразительно, как они смогли пронести этот огонь через пять тысяч лет войн, смертей, падений старых идеалов, рождения новых, голода и холода и как ни разу огонь не потух.
Кто были эти люди и как они смогли сохранить огонь?
Для меня Питер Брук один из тех, кто своим творчеством дарует нам вечное ощущение театра в самом первородном его значении.
Июнь 2007 г.
Комментарии (0)