В Москве закончился двухмесячный театральный марафон — VII Международный фестиваль им. Чехова, который проходил с 30 мая по 29 июля. В рамках фестиваля Москва впервые увидела спектакли одного из самых известных режиссеров мира канадца Робера Лепажа и знаменитого балетмейстера Мэтью Боурна и не впервые принимала труппы мэтров Тадаши Сузуки, Питера Брука, Филиппа Жанти и многих других не менее известных, а также совсем неизвестных московской публике театров. В этом году фестиваль был посвящен памяти Кирилла Лаврова, много лет возглавлявшего Конфедерацию театральных союзов, которая и проводит этот форум.
Мы представляем читателю фрагменты многофигурной композиции под названием Чеховский фестиваль — 2007.
СОЗВЕЗДИЕ БЛИСТАТЕЛЬНЫХ ИМЕН
Разумеется, весь чеховский фестиваль могут увидеть только москвичи. Из других городов и стран театралы обычно приезжают на какой-то период, в котором максимально сконцентрированы интересныe им спектакли и имена. Конечно, чем-то приходится жертвовать, как при любом выборе.
Знаменитое бунтарское мужское «Лебединое озеро» Мэтью Боурна открывало фестиваль, причем шло одиннадцать дней днем и вечером, при сумасшедших ценах на билеты (до 6 000 рублей) и полностью забитых залах. Это был самый дорогой проект чеховского фестиваля, так же как и прошлогодний приезд «Пьесы без слов» того же Боурна. А закрывался он знаменитой «Трилогией драконов» канадца Робера Лепажа и канадским же цирком «Элуаз», чье представление «Дождь» режиссера Даниэле Финци прошло 24 раза за 12 дней. Так вот, мне пришлось пожертвовать и тем, и другим, зато за те семь дней, что была на фестивале, я увидела «Обратную сторону Луны» Робера Лепажа, «Цимбелина» Деклана Доннеллана, «Мазурку Фого» Пины Бауш, «Демон. Вид сверху» Дмитрия Крымова, «Чехов. Коротко» канадского театра Смит-Гилмор, «Тангеру» аргентинского театра танца Диего Ромая Компани и японскую пластическую труппу из Центра исполнительских искусств Риутопия с действом «Нина — материализация жертвоприношения», поставленным ее руководителем, ведущим японским хореографом Дзе Конамори. И все эти дни меня не покидало ощущение театрального счастья — настолько они были насыщены впечатлениями, настолько прост и сложен оказался театральный язык, на котором говорит сегодня мир, и говорит, как выяснилось, о простых и сложных вещах понятно и без всякой зауми — о жизни и смерти, о мечте и быте, о сказке и прозе бытия и о том, как все это в жизни перемешано.
ОБОРОТНАЯ СТОРОНА ВОСТОРГА
Я очень завидую москвичам, которые смогли увидеть и «Проект Андерсен», и Dusker’s Opera (по мотивам «Оперы нищих» Джона Гея), и, конечно, «Трилогию драконов» Робера Лепажа, имеющую, по выражению одной французской газеты, больше наград, чем генерал Красной Армии, спектакль, родившийся более двадцати лет назад и воскрешенный уже с новым актерским составом. Завидую, потому что из четырех абсолютно разноплановых спектаклей лепажеского театра Ex Machina (Deuх ex machine — Бог из машины, но слово «Бог» из названия своего театра Лепаж убрал. Осталась машина как символ театральных чудес), привезенных в Москву, видела только один, но этого хватило, чтобы стать искренней поклонницей этого пятидесятилетнего режиссера, актера, сценариста, получившего три года назад российскую премию Станиславского, а в этом году награжденного самой престижной из всех возможных театральных премий «Европа — театру». Моноспектакль «Обратная сторона Луны» Лепаж сам придумал, написал, поставил, а в Москве и сам сыграл, покорив публику, сразу признавшую в нем «своего» режиссера, который при всем богатейшем мультимедийном оснащении ставит спектакли о человеке и для человека.
Р. Лепаж в спектакле «Обратная сторона Луны». Театр «Ex Machina» (Канада).
Фото В. Луповского
Р. Лепаж в спектакле «Обратная сторона Луны». Театр «Ex Machina» (Канада).
Фото В. Луповского
«Обратную сторону Луны» Робер Лепаж задумал и поставил в своем театре примерно десять лет назад, а спустя шесть лет снял и одноименный фильм. Сюжет одновременно сложен и прост. Его герои — два брата, недавно потерявшие мать. Младший работает телеведущим и чувствует себя полностью состоявшимся человеком, единственное, что омрачает его жизнь, — это отношения с сердечным другом. Старший брат по всем меркам лузер, непрактичный философ, мечтающий о космосе с той самой минуты, как узнал о первом советском спутнике, его кумир — российский космонавт Алексей Леонов, первый человек, вышедший в открытый космос. Он пишет книгу о взаимоотношениях космоса и человечества, ищет встречи с Леоновым и снимает любительский видеофильм для будущих инопланетных зрителей, чтобы те поняли, как живут на Земле простые люди. Братья сосуществуют так же, как Америка и СССР в эпоху борьбы за первенство в космосе. Основные вехи борьбы за космос проходят на видеоэкране: спутник, Гагарин, Королев, американские астронавты на Луне, — а на сцене в исполнении одного Робера Лепажа живут два брата, их мать, доктор, сиделка, астронавт, врач, российский чиновник…
Лепаж-актер совершенно не пользуется никакими характерными приемами, не скрывается за изменением речи, использует минимум внешних примет (материализуя воспоминания о матери, он надевает платье и платок, а доктор, естественно, предстает в белом халате) — но на наших глазах он превращается в другого человека. Поразительная естественность его поведения на сцене просто ошеломляет. Так же как и невероятная многослойность этого довольно лаконичного спектакля, в котором соединились стиль hi-teck (используется очень сложное сценическое оборудование!) и абсолютно детская фантазия постановщика. Два измерения, бытовое и космическое, соседствуют в этом спектакле так, что Лепаж переходит из одного в другое, как человек в собственной квартире переходит из комнаты на кухню. Один из фантастических эффектов «Оборотной стороны Луны» состоит в том, что, находясь на сцене в полном одиночестве, Лепаж создает эффект присутствия другого человека, собеседника и оппонента. Этого «другого» мы не видим, в лучшем случае, слышим ответы на его вопросы, заданные по телефону, словно он находится где-то рядом. Как оборотная сторона Луны. У Лепажа вообще всё друг с другом соотносится и друг в друга претворяется. Люк стиральной машины легко превращается в иллюминатор космического корабля (с той стороны стены стоит видеокамера, проецирующая изображение на экран), а гладильная доска становится то велосипедом, то тренажером, то центрифугой для тренировки космонавтов… Двери лифта, в котором застряла этажерка, вывезенная младшим братом из опустевшей квартиры матери, — выходом в космос. Из шкафа со старыми вещами вынимается маленькая кукла-космонавт, самостоятельно шагающая по сцене, — зал просто взрывается аплодисментами. Тот же маленький космонавтик вылетает из люкаиллюминатора на руки к матери героев, и она пестует его, как новорожденного, — перерезает шлангпуповину и шлепает по попке, отправляя в жизнь. В конце спектакля на глазах зрителей на сцене возникает эффект невесомости и парящая в воздухе фигура героя. Господи, оказывается, это так просто: наклоненное под углом к сцене зеркало — и все! И так же двойственно, как сопряженные пространства маленькой квартиры и Вселенной: в зеркале — невесомость, а сам герой барахтается на полу. Плюс ко всему — прекрасный и смешной текст, который, правда, приходится читать на экране, а для этого отвлекаться от актера — большое испытание для зрителя! В результате рождается нежный и щемящий спектакль о человеческом одиночестве, об истории семьи, о трудностях взаимопонимания, о великой мечте, освещающей самую негероическую жизнь… О разуме и чувстве, о прагматизме и идеализме, абсоютно друг другу противоположных и нерасторжимых. О единстве противоположностей.
Те, кто знаком с творчеством Лепажа не по одному спектаклю, говорят, что создается впечатление, будто любая его постановка или фильм начинается с какого-то конкретного образа или впечатления. Очень может быть, тем более что сам Робер Лепаж в одном из интервью сказал: «Интерес к некоторым эпизодам освоения Вселенной привел меня — совершенно неожиданно — в мое собственное детство. Оказалось, что моя юность, казавшаяся мне такой солнечной, была весьма часто окрашена в лунные тона — голубой и серый». Интересно, была ли в его детстве золотая рыбка по кличке Бетховен (рыбка не слышит, когда к ней обращаются), которая обогатила спектакль такой теплой и живой нотой, или он ее просто придумал?
СКАЗКА ПО ШЕКСПИРУ
«Цимбелин». Театр «Cheek By Jowl» (Великобритания).
Фото В. Луповского
«Цимбелин». Театр «Cheek By Jowl» (Великобритания).
Фото В. Луповского
Английский режиссер Деклан Доннеллан российским зрителям знаком не понаслышке — с русскими актерами он поставил четыре спектакля: «Зимнюю сказку» в Малом драматическом в Петербурге, «Двенадцатую ночь», «Бориса Годунова» и «Три сестры» в Москве. На этот фестиваль он привез свой британский театр Cheek By Jowl c недавней премьерой шекспировского «Цимбелина». Одна из последних пьес Шекспира идет на сцене очень редко — ее и пересказать-то непросто, а уж как ставить такую причудливую и путаную сказку, которую принято называть трагикомедией? Здесь есть злая мачеха, которая мечтает погубить и мужа своего, короля Цимбелина, и дочь его, принцессу, — только чтобы ее родной сын от первого брака занял трон. Принцесса же Имогена влюбляется в Постума, некоролевских кровей человека, и выходит за него замуж, а мачеха все плетет свои интриги, в результате которых Постум оказывается в Риме и там спорит с одним латинским мачо, что его жена ни на кого другого не посмотрит, а тот обманом выкрадывает у Имогены браслет… Принцесса переодевается мальчиком и бежит на поиски Постума, чтобы оправдаться. Потом оказывается, что у Цимбелина были еще два сына, которых в младенчестве украл благородный королевский воин, оскорбленный недоверием короля, и воспитал в лесной пещере в похвальной простоте нравов, — надо ли говорить, что Имогена в своих странствиях попадает как раз в эту самую пещеру? В общем, любое мексиканское «мыло» отдыхает — Шекспир придумал круче.
Первая же мизансцена — застывшая группа людей с яркой, эффектной рыжей девушкой в красном платье в центре. Словно фотография с сегодняшнего приема в королевском дворце. Нерешительный король, решительная королева-мачеха, романтическая и отважная принцесса… Все очень современно — замените дворец на офис, могут родиться вполне знакомые аллюзии. Действие развивается стремительно, резкие ноты памфлета — власть всегда власть — сменяются лирическими сценами объяснения Имогены и Постума… И тут вдруг выясняется, что режиссер отдал роли благородного Постума и отвратительного сына королевы Клотена одному и тому же актеру. От его мгновенных превращений спектакль заиграл спасительным и тонким английским юмором, и изящество театральной игры соединилось с подлинностью высоких страстей. Многое условно в этом «Цимбелине», только война безусловна и вполне современна: рвутся снаряды, люди в шлемах бросаются на землю, зажимая уши… Как нить, протянутая из сказки в жизнь: ушел король на войну, а война — вот она какая. Главное открытие доннеллановского «Цимбелина» — принцесса Имогена (актриса Джоди МакНи), хрупкая и отважная, готовая на все ради любви, неузнанная родными людьми, не умеющими увидеть за личиной — лик.
Сам Доннеллан говорит о своем увлечении поздними пьесами Шекспира: «В этих романтических пьесах очень много страдания, но счастливый, хотя и трудный конец. И еще в них очень сильное чувство Бога. Они обычно ставят вопрос: есть порядок во вселенной? Они совершенно сумасшедшие, эти пьесы, — „Перикл“, „Буря“, „Зимняя сказка“ и „Цимбелин“, иногда кажется даже, что Шекспир был сильно пьян, когда писал их. Но если серьезно, то „Цимбелин“ — это самая сложная для постановки пьеса, которую я когда-либо ставил. И очень, очень трогательная». Но все-таки сила прощать здесь дается Шекспиром не всем героям, а только достойным. Так что порядок во Вселенной, даже такой взбаламученной, все-таки есть.
ПОРТУГАЛИЯ ГЛАЗАМИ ПИНЫ БАУШ
П. Бауш.
Фото В. Луповского
«Города, пропущенные сквозь сердце» — так знаменитый хореограф Пина Бауш называет серию своих спектаклей, поставленных с труппой ее Танцевального театра Вупперталя. Происходит это так: труппа в полном составе выезжает в выбранный город, впитывает его атмосферу, знакомится с традициями и потом создает такой танцевальный репортаж. В основном танцевальный, поскольку пластика и танец — главное, но в спектакле намешано много всего: гэги и короткие диалоги, в том числе с залом — причем разговор ведется на языке той страны, где идет спектакль. Таким образом Пина Бауш познакомила зрителей разных стран с Будапештом, Гонконгом, Римом, Стамбулом и со страной Кореей. «Мазурка Фого», вопреки польскому названию, повествует о Португалии. О, какая это ПОРТУГАЛИЯ! Какие мужчины — на все вкусы: брюнеты, блондины, застенчивые, агрессивные, деликатные, кокетливые и любвеобильные. А какие женщины — разного цвета кожи, разного сложения (одна так просто копия с полинезийских картин Гогена), чувственные, игривые, насмешливые… Жизнь бурлит, и она прекрасна — вот главная мысль этого спектакля, в котором разные сценки не связаны друг с другом, но каждая является просто маленьким шедевром изобретательности. Какой бассейн делается на глазах у зрителя из простого пластиката! С каким энтузиазмом купаются в нем актеры! А уж когда в апофеозе на сцену изза кулис выплывает ванна на роликах, где восседает шикарная негритянка, которая, оказывается, таким способом просто моет посуду — вытаскивает из мыльной пены тарелки одну за другой, — тут зал просто ложится от хохота.
«Мазурка Фого». Театр танца Вупперталь.
Фото В. Луповского
«Нина — материализация жертвоприношения». Центр исполнительских искусств Риутопия Ниигата (Япония).
Фото В. Луповского
«Нина — материализация жертвоприношения». Центр исполнительских искусств Риутопия Ниигата (Япония).
Фото В. Луповского
Знающие творчество Пины Бауш критики заметили, что если раньше она анализировала трудности жизни с въедливостью доктора Фрейда, то сейчас строит идеальные миры. Возможно. Во всяком случае, Фрейд в «Мазурке Фого» тоже очень ироничен — наверное, именно от его лица произносится философская фраза-реприза: «Оргазм бывает трех видов — положительный, отрицательный и метафизический»…
Интересно, что в программе седьмого чеховского фестиваля было несколько пластических и танцевальных спектаклей из разных стран — и все абсолютно разные и по жанрам, и по природе существования, и по стилям. Из трех виденных мною аргентинская «Тангера» имеет подзаголовком расшифровку «Любовь и смерть в Буэнос-Айресе» и действительно является сюжетным хореографическим полотном с характерами и судьбами (и прекрасным оформлением). «Нина — материализация жертвоприношения» молодого японского хореографа Дзе Канамори — это чистая пластика с философским содержанием (женский бунт против агрессивного мужского доминирования). «Мазурка Фого» — великолепный калейдоскоп жанровых картинок. Пластика в современном театре приобретает особое значение — эту тенденцию в мировом процессе демонстрирует чеховский фестиваль.
Фестивали, подобные московскому Чеховскому, — это мировой уровень. И делаются они как для развития театра в целом, так и — в первую очередь — для зрителя, который имеет возможность увидеть все лучшее, что есть в мировом театре. Конечно, это очень недешевое для страны-организатора удовольствие: бюджет нынешнего, седьмого, по словам директора чеховского фестиваля Валерия Шадрина, — 300 миллионов рублей, из них треть составляют средства самого фестиваля (поэтому билеты дорогие, но на каждый спектакль есть и дешевые, доступные), треть выделило правительство Москвы и еще треть федеральные деньги. Чеховский фестиваль, который проводится раз в два года, еще молодой, ему всего 15 лет, но он уже давно и прочно входит в группу Great Club вместе с Авиньоном, Эдинбургом, осенними фестивалями в Париже и Берлине. По объему он такой же, как Эдинбург и Авиньон, а по именам (ссылаюсь на оценки западных экспертов) порой даже и представительнее.
Август 2007 г.
Комментарии (0)