Фестиваль БТК.Generation, прошедший в январе в Петербурге, ставил перед собой две масштабные задачи. Во-первых, он был задуман как попытка создания экосистемы, в которой молодые представители различных театральных специальностей смогли бы совместно работать над проектами: здесь собрались команды из продюсеров, режиссеров, художников и актеров. Во-вторых, фестиваль стал своеобразным профессиональным лифтом для молодых режиссеров — студентов выпускного курса Руслана Кудашова в РГИСИ. Вся программа фестиваля состояла из их преддипломных спектаклей, которые приехали посмотреть не только театральные критики, но и директора театров из разных регионов России.

А. Егоров, А. Волкова, В.  Тутак, Д. Левингер, Е. Гордеева, И. Криворукова, К. Павлова, Л. Клирикова, М. Морозов, М. Хомутова, М. Гельштейн, М. Кулишкин, О. Пинжов, Р. Гораев, Р. Бокланов, Д. Скрябин, С. Жученко.
Фото из архива театра

Мне кажется, что решение этих двух задач — первое и главное достоинство БТК. Generation, однако текст посвящен не менеджменту, и в фокусе его внимания окажутся собственно студенческие спектакли. Тут надо заметить, что выпускной курс у Руслана Кудашова неожиданно большой: в программу фестиваля вошло 17 режиссерских работ.

Если попытаться найти объединяющий все работы вектор, то первое, что бросается в глаза, — преданность студентов своему мастеру, ученическое стремление не столько найти свой язык, сколько быть похожими на него. Это вполне объяснимо. Ставший в 2006 году главным режиссером Большого театра кукол Руслан Кудашов смог сделать из театра место притяжения, разрушая постсоветский стереотип о театре кукол исключительно для детей. Кроме постановочного процесса, в БТК осуществляется множество проектов, вдохновителем и инициатором которых является начальник отдела развития театра Наталия Сергеевская (ей же принадлежит и идея БТК. Generation): это и БТК-фест, и БТК-лаб, и фестиваль «Маленький сложный человек».

От мастера студенты-режиссеры унаследовали тягу к притчевому языку, к философским обобщениям и к теме творца и его творения. Один из спектаклей пытается развивать библейскую тему, с которой работает сам Кудашов. «Его женский род» Дарьи Левингер поставлен по текстам Ветхого Завета. Спектакль начинается как феминистский манифест, призывающий восстановить справедливость. Почему история рода человеческого должна выглядеть так: Адам родил Сифа, Сиф родил Еноса, Енос родил Каинана, Каинан родил Малелеила, Малелеил — Иареда и т. д.? Однако из многообещающей задумки на деле получился мелодраматический спектакль о женщинах, в общем-то жаждущих жить по законам патриархального мира. Три героини рассказывают свои истории любви и потерь, а успокаивается каждая лишь тогда, когда у нее появляется ребенок.

«Его женский род». Сцены из спектакля. Фото из архива театра

Едва ли не в каждом втором спектакле студенты в качестве музыкального оформления использовали русский рок (часто песни целиком и ближе к финалу): так было и в «Уродах» Максима Морозова, и в «Звездных дневниках Ийона Тихого» Алексея Егорова, а в спектакле Алены Волковой «Донг с фонарем на носу» в финале звучит песня в исполнении самого Руслана Кудашова.

Что меня удивило, так это материал, который режиссеры выбрали для преддипломных спектаклей, — в основном они были сосредоточены на классических текстах: Достоевский, Ануй, Борхес, Беккет, Сухово-Кобылин, Андреев, Лорка, Пушкин.

К современной литературе обратились лишь несколько режиссеров. Так, Ирина Криворукова поставила «Сюзанну» — пьесу норвежского драматурга Юна Фоссе. Это история о Сюзанне Торесен — жене Генрика Ибсена. В пьесе, как и в спектакле, она предстает в трех возрастных ипостасях: юная Сюзанна, ждущая Ибсена в гости на ужин, Сюзанна средних лет, ждущая мужа и сына Сигурда с прогулки к праздничному ужину в честь семилетия ребенка, и пожилая Сюзанна, уже похоронившая мужа, но продолжающая ждать его и сына, чтоб вместе с ними отметить свой день рождения. Это вечное ожидание, протянутое через всю жизнь Сюзанны, ее зависимость от мужчины становятся основной темой спектакля. Женщина, растворившаяся в мужчине, буквально потерявшая голову от бесконечного ожидания: на сцене огромная кукла из крафта, у которой в начале спектакля снимают голову — остается лишь грудная клетка. Сюзанна живет чувствами, а не разумом. В шкафчике — груди куклы — сначала выстроена уютная гостиная, потом рука кукловода убирает всю мебель, комната пустеет, а потом и вовсе покрывается льдом — внутрь шкафа-комнаты-грудной клетки транслируется видеопроекция с пустынными снежными горами. В финале, когда после смерти ли или в мечтах Сюзанны к ней наконец возвращается Ибсен (здесь его играет ребенок, загримированный под взрослого мужчину), он водружает на место голову куклы, а в ее «груди» распускаются цветы.

«Его женский род». Сцены из спектакля. Фото из архива театра

Роман Бокланов в спектакле по повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» выводит на первый план актера, вступающего во взаимоотношения с предметами. Режиссер выстраивает предельно герметичный мир, дублируя его и для «живого» пространства, и для предметной среды. Камерная сцена Большого театра кукол запирается на ключ сразу же после того, как в зале собираются зрители. Они помещены в герметичность живого пространства — того, в котором работает актер Максим Морозов. Предметы же помещены в картонную коробку, в какую складывают вещи при переезде, — ее распаковывает герой, чтоб достать из нее свои воспоминания. Это предметный мир, которому отведено пространство поверхности письменного стола. Вот бабушка — большая деревянная матрешка — глава деспотичного матриархального мира, вот мама — изящный флакончик духов, дедушка — кассетный магнитофон — и сам мальчик Саша — стойкий оловянный солдатик, которого можно уронить, но нельзя сломать. Предметы здесь подобраны очень точно, но их роль все же сводится к обозначению — они олицетворяют характеры героев. Максим Морозов играет ими, рассказывая свою историю через призму не только детского восприятия, но и временной дистанции, на которой все прошедшее кажется совсем маленьким и почти нереальным. Максим Морозов ловко переключается от одного героя к другому, психологически достоверно и подробно передавая правду каждого из них: живыми и объемными становятся не только мальчик Саша, его мама и дедушка, но и кошмарная злобная бабушка, к которой здесь начинаешь испытывать сочувствие. Бокланову удается из довольно чернушной повести сделать смешной и трогательный спектакль о причудливой, исковерканной, неправильной, но все же любви.

«Сюзанна». Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Еще две работы, показанные на фестивале, были поставлены по документальному материалу. Максим Морозов обратился к трагической истории, гуляющей в различных интернет-пабликах, — о судьбе мальчика, лицо которого в детстве изуродовал отец-алкоголик. Режиссер отказывается от наиболее жестких эпизодов истории (таких, как гомосексуальное насилие) и сосредотачивается на теме встречи двух одиночеств — внешне изуродованных человека и собаки, способных тем не менее на любовь и преданность. Тематически и эстетически спектакль тяготеет к новой драме 1990-х годов: это прямолинейный рассказ об извечной российской хтони, озвученный русским роком. В спектакле много симпатичных, хоть и очевидных, придумок: так, родители-алкоголики — это бутылки с кукольными головами, бандит и убийца — радиоуправляемая машинка с мельницей из лезвий. Однако режиссера подвел прежде всего материал: плохо написанный рассказ повлек за собой путаницу с сюжетными линиями, неумелую работу со сценическим временем и ритмом спектакля.

Во второй работе — спектакле Стефании Гараевой-Жученко «Один в океане» по мотивам одноименной книги Славы Курилова — история советского океанолога, который ради побега из СССР прыгнул с круизного лайнера в открытые воды Тихого океана, превратилась в фантастическую красивую сказку. В этой работе, кстати, тоже заметно влияние мастера: первая сцена отсылает зрителя к спектаклю Руслана Кудашова «Мы». Если у мастера замкнутую систему олицетворяли актеры, ходящие строем в абрисе куба с высоко поднятыми над головами обезличенными гапитами, то у ученицы — актеры в гриме мимов пытаются раздвинуть границы куба, который неизменно возвращается к своей первоначальной форме, не давая возможности его обитателям вырваться наружу. Однако дальше режиссер выстраивает спектакль в обобщенно-притчевом ключе: об абстрактном бегстве абстрактного человека из абстрактно-скучного (не страшного и не ужасающего, а именно обыденно-скучного) мира.

М. Морозов в спектакле «Похороните меня за плинтусом». Фото из архива театра

Вообще это тоже общая тенденция этого курса: они стремятся к обобщениям, говорят не о конкретных историях, а как бы о мире в целом. Кажется, что сегодня не время глобальных идей, мир не мыслит на уровне нормативно-оценочной дихотомии, заданной христианством: добро и зло, любовь и ненависть, святость и грехопадение и т. д. Кажется, сегодня время персоналий, локальных историй, которые, с одной стороны, проще, чем философские обобщения, а с другой, представляют картину сложного многосоставного мира, вышедшего из бинарных оппозиций. Однако реальность за окном молодых режиссеров совсем не интересует. Как они говорили на обсуждениях, им надоела ирония и хочется говорить серьезно (ну почему бы и нет, никто не утверждал, что ирония сегодня — единственный способ говорить со зрителем), им интересны 1970-е (это тоже ок, но вряд ли интерес к 70-м должен проявляться в советской риторике), и многие из них считают себя людьми аполитичными, живущими в своем тихом и уютном творческом мирке (тоже вообще-то имеют на это право). Даже в тех работах, что, кажется, напрямую рифмуются с днем сегодняшним, — «Смерти Тарелкина» Дмитрия Скрябина и «Рассказе о семи повешенных» Олега Пинжова — реальность исключается, она подменена общефилософскими идеями. Режиссеры, берясь за крупные темы, не всегда справляются с инсценировками (в случае, когда они работают с прозой) и режиссерским разбором, теряя нить повествования. Проблемы с событийным анализом, прослеживающиеся во многих спектаклях, приводят к тому, что истории тонут в избыточности красивых метафор: режиссеры умеют работать с предметами, фактурами, но не справляются с историями.

«Один в океане». Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Как и мастер, студенты занимаются театром синтетическим, где на первом плане оказывается драматический артист, а куклы, предметы, фактуры становятся лишь дополнительными режиссерскими инструментами. Заметно, что работа с предметами и фактурами им удается лучше, чем работа с куклой, где нехватка технического арсенала кукловода оказывается губительной. Так, в спектакле «Сказка о мертвой царевне» Елизаветы Гордеевой герой-кукла скользил по льду. Кукловоду удалось передать легкость и плавность движения, «оживить» персонаж, но при переходе в живой план кукла была брошена артистом грубо и небрежно — что, конечно, разрушило созданный до этого эффект.

«Рассказ о семи повешенных». Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Небрежность в вождении куклы стала приемом в спектакле Владислава Тутака «Родькин чердак» по роману Достоевского «Преступление и наказание». Помещая зрителей в тесное и неуютное пространство под большой сценой БТК, режиссер заставлял их как бы оказаться внутри головы Раскольникова и в то же время почувствовать себя в могиле. Все действие разворачивалось над головами зрителей: бегали актеры с бледными лицами, куклы-старухи трогали нас за плечи, сыпался пепел, с колосников спускался огромный картонный герой мунковского «Крика», а в финале нас буквально заколачивали в этом подвале — страх и душевные метания Родички тут передавались с помощью задействования всех органов чувств. Здесь необязательно было все видеть и все слышать: разорванность восприятия и симультанность происходящего работали на создание эффекта тяжелого мучительного сна, лихорадочного бреда.

Аккуратно работала с куклой Алена Волкова в камерной постановке «Донг с фонарем на носу» по стихотворению Эдварда Лира. Это нежный и трогательный спектакль, построенный на работе с фактурами: деревом, водой и стеклом.

«Родькин чердак». Сцена из спектакля. Фото из архива театра

По итогам фестиваля несколько спектаклей были приняты в репертуар БТК, три режиссера получили приглашение на постановку в Няганский ТЮЗ. В этом плане БТК. Generation свою миссию выполнил, обеспечив молодым режиссерам плавный вход в профессию. Рассуждать сейчас о будущем этих ребят было бы странно: большинство из них еще не вышли из-под крыла мастера, и творческая связь с Кудашовым очень сильна, из-за чего разглядеть их персональный авторский стиль пока достаточно сложно. В прошлом году этот курс осваивал детскую литературу, и их работы уже замечены профессиональным сообществом: спектакли Романа Бокланова «Меня удочерила Горилла» и Ксении Павловой «Маленький концерт для фортепиано с медведем» вошли в программу «Детский Weekend» фестиваля «Золотая маска» в 2021 году, а спектакль Владислава Тутака «Лев и птичка» — в программу «Маска Плюс». Вообще кажется, что этому курсу повезло: едва ли в РГИСИ есть мастерская кукол, в которой учиться было бы интереснее, чем у Кудашова. Это, конечно, суждение оценочное, но я его себе позволю. Ребята все пять лет имели возможность находиться в театре, их спектакли входили в репертуар, они не сидели в заточении в мастерской в институте и имели возможность осваивать профессию не просто ученически, но и на практике, на сцене. И БТК. Generation пока что единственный в Петербурге пример создания для выпускного режиссерского курса реальных возможностей для дальнейшей работы.

Февраль 2021 г.