О ФИЛЬМЕ «СЕНТЕНЦИЯ» ДМИТРИЯ РУДАКОВА

Премьера 17 декабря 2020 года

Фильм начинается с вида крутящейся бобины с магнитной лентой, на которой записан голос писателя Варлама Шаламова, читающего рассказ «Сентенция» из сборника «Левый берег» цикла «Колымские рассказы». В нем говорится, как среди «приискового грубого языка» автору вдруг приходит на память слово, «вовсе не пригодное для тайги», возникшее неожиданно, спонтанно, как проблеск какой-то другой жизни. И как только оно было произнесено, крутящаяся бобина с пленкой останавливается с громким щелчком. Сентенция. Правило жизни, цитируемое вне контекста. Короткий приговор. Последнее изречение.

В гулкую тишину
Входишь ты, как дыханье,
И моему полусну
Даришь воспоминанье.

«Сентенция» — это не фильм о писателе, не его биография и не иллюстрация его произведений в том смысле, в котором мы привыкли смотреть подобные фильмы. Это кино о бесконечном умолчании, осколках сознания, за полтора часа экранного времени складывающихся в гипнотическую картину преодоления уходящего времени, обрамленную беккетовским миром «В ожидании Годо»: Владимир (Валерий Жуков) и Григорий (Иван Краско) примут нового постояльца в свой на редкость аскетичный дом, где разговоры о дне недели и погоде лишь откладывают так и не высказанные слова — их надо услышать внутренним слухом.

Абсурдистская метрика — ключ к содержанию фильма Дмитрия Рудакова, в котором многие усматривают рассказ о последних днях писателя Варлама Шаламова (Александр Рязанцев). Формально — да: двое ценителей его таланта, Анатолий (Федор Лавров) и Андрей (Павел Табаков), пытаются собрать воедино разрозненное творчество своего кумира, навещая его в доме престарелых. Однако режиссер не стремится к подробному бытописательству в кадре, он аллегоричен в своей попытке преодоления уходящего времени, логика его рассказа раздроблена на эпизоды, как кажется на первый взгляд, не связанные друг с другом — они выстраиваются во внутренний сюжет, организованный скорее по принципу понятийного лексикона шаламовского мира, где непременно существуют жизнь, упорство и труд.

А. Рязанцев (Варлам Шаламов). Кадр из фильма

В коробке с фотографиями у Настасьи (Алена Константинова), дочки знакомой Шаламова, к которой приходят в поисках уцелевших рассказов писателя Анатолий и Андрей, обнаружится маленькая веточка стланника, низкорослого вечнозеленого кустарника, предвестника весны. Его принудительно давали в пищу всем заключенным в надежде восполнить нехватку витаминов. Витаминов никаких там не было, но Шаламов все равно употреблял его в пищу. Так заявляет о себе жизнь.

Ощупывая папку с собранными рукописями своими длинными старческими пальцами, Шаламов будет править их, пока способен шевелить губами, диктуя еле проговариваемыми, скомканными и даже едва угадываемыми словами свои последние стихи. Перед нами мощный пластический образ человека внутренний воли, из последних сил сопротивляющегося окончательному распаду личности, созданный Александром Рязанцевым. Итогом этого труда станет законченная книга, переданная Сюзанне (Мириам Сехон) для вывоза за рубеж.

Находясь на последнем издыхании, практически расчеловеченный и поддерживаемый то Анатолием и Андреем, то Владимиром и Григорием, которые, словно Диди и Гого, играют в карты и ждут Годо, произнося тот самый беккетовский текст, Шаламов сопротивляется небытию с упорством приговоренного к смерти, когда каждый шаг равноценен еще одному дню, а каждое высказанное слово преодолению вечности.

В этой связи обращение к пьесе Беккета «В ожидании Годо» как к смыслообразующему метафорическому контексту не кажется чем-то вычурным, эстетским и насквозь интеллектуальным. Беккетовский «театр абсурда» призван здесь связать и лагерную тему, и помещение писателя под конец жизни в дом престарелых, куда доставляет Шаламова инфернальный Всеволод — Поццо (Сергей Марин), — в единый ассоциативный нарратив. Сила этой метафоры в том, что абсурд, лагерь и дом призрения имеют в своем основании трагическую бессмысленность человеческого существования, которая проговаривается в фильме простой и назидательной сентенцией — «больше ни слова», чем лишает Шаламова способности излагать свои мысли вслух. И весь фильм, как и вся последняя часть жизни Шаламова, — это, по сути, преодоление этого приговора.

Здесь важен шепот пространства, поскрипывания, завывания ветра — из них потом будут выхватываться, вспоминаться именно те слова, которые сложатся в стихотворение, судьбу, ощущение жизни. А вся нелинейность этого повествования, построенного на аскетичном мизансценировании и сокуровской эстетике «взаимного проникновения герметических, замкнутых по отношению друг к другу универсумов», соединяется простыми рифмами, рассказывающими о той малой крупице духа, что способна противостоять беззвучной пустоте.

В. Жуков (Владимир), А. Рязанцев (Варлам Шаламов). И. Краско (Григорий). Кадр из фильма

В этом смысле Рудакову становится важным сказать о преступлении против самой природы человека, против его заточения в неестественную для него среду, против самой свободы существования. Эта сентенция аллегорически показана в эпизоде с молодым тигром, пойманным охотниками для зоопарка — неестественной для него среды. И тут же встык монтируется первозданная красота дикого леса — мира, которого лишилось животное.

Наказание за ослушание, те самые нашептанные стихи, будет смертельным — писателя привяжет ремнем к стулу и утащит за собой по коридору с каким-то страшным скрипом Всеволод. Поццо, пришедший за своим верным Лакки. И больше мы не услышим ни слова. Только эхо будет печатать на экране памяти последние строки:

Горсть драгоценных рифм
К твоему приходу готова,
Ртом пересохшим моим
Перешептано каждое слово.

Март 2021 г.