У. Шекспир. «Ромео и Джульетта».
Театр «Мастерская».
Режиссер Григорий Козлов, художник Николай Слободяник

Вдохновение, приди!

Не приходит.

Вдохновение, приди! Преврати в слова — звуки, мелодию, смысл. Чтобы написать Post scriptum — то, что не вмещается в основной текст спектакля «Ромео и Джульетта», то, что есть там помимо… Помимо «домашней Вероны» — с массой студенческих этюдов на темы «итальянского дворика», которыми долго начинают спектакль, помимо традиционных драк-боев (хотя тела, сплетенные в некий «Лаокоон», — это очень красиво!), помимо избыточной изначальной милоты юной Джульетты с куколкой, жирного кривляния слуги (Михаил Гаврилов) и традиционной тучности прекрасной Кормилицы (Ксения Морозова), помимо сладкой декоративности сцены венчания…

Вдохновение, ау!

Приходит. Оно приходит с двумя несочетающимися музыкальными стихиями, которые содержательно сосуществуют в «Ромео и Джульетте» Григория Козлова. Они, собственно, и есть сразу два ключа, отпирающие двустворчатые двери в спектакль.

К. Куца (Джульетта), Ю. Насонов (Ромео). Фото В. Басковой-Карповой

Одна створка открывается в прологе, заменяющем классическое «Две равно уважаемых семьи…». Стоя во фронтальной мизансцене, все герои поют «Полюбил Ромео, сын Монтекки, юную Джульетту Капулетти» и дальше резко, отрывочно чеканят рефрен: «Ах, как они любили, ах, как они любили!» Мало кто знает эту песню на слова Р. Рождественского из начала 70-х, из прекраснейшего телефильма Ленинградского телевидения «Проводы белых ночей» (дебют режиссера Юлиана Панича), где ее пел Юрий Каморный, а удивительным образом слушала Галина Никулина. Ну, а кто знает — поймет, что это — про «ту самую» любовь и что этой песней Григорий Козлов дает программную отсылку к своей юности, к короткой вспышке советского романтизма, когда скепсис был не в моде, ирония — только романтическая, а лирика (как и лирики) существовала не стесняясь. Думаю, Козлов один из немногих, кто сохранил и транслирует неугасшее, искреннее желание идеального. В том числе транслирует из спектакля в спектакль любовь и желание любви. В этот раз он заканчивает историю Высоцким: «Когда вода всемирного потопа…». И хотя стилистически это совсем лишнее, но по сути не лишнее, потому что Высоцкий — это тоже «наше все» и поет он про любовь как главную ценность, которая хрупка, нага, не защищена и плохо выживает в мире после всемирного потопа, даже если в нем нет вражды, а есть итальянский дворик с мирными веронцами.

К. Куца (Джульетта). Фото В. Басковой-Карповой

Вторая створка — это гениальный Прокофьев, тема вражды, сопровождающая действие, которая всегда действует безотказно, и когда на балу у Капулетти гости в танце движутся под нее черно-белой шеренгой — это красиво и емко. Вражды семей в спектакле как раз нет, есть мирные и робкие ребята в шапочках и кепках, задиристый мальчишка Меркуцио (Илья Колецкий) и один-единственный веронский «фашик» Тибальт (Антон Момот). Здесь не про вражду, здесь речь о любви, понятной сегодняшнему юному зрителю, а я глубоко уверена, что целевой зритель этого спектакля — подростки в самом не тронутом пошлостью и сложностью жизни возрасте, когда мечтается об идеальном. Этому миру Прокофьев дает классический строй.

О. Абалян (Капулетти), К. Куца (Джульетта). Фото В. Басковой-Карповой

«Ромео и Джульетта» — спектакль об отчаянном «Ах, как они любили!», о досрочном и истовом взрослении, об истерике первой любви, о протесте против мира взрослых. Вот мальчика Ромео воспитывает у левой кулисы Лоренцо (Григорий Воронин), вот у правой — Кормилица учит девочку Джульетту рукоделию, а вот — внезапно самостоятельная жизнь, в которой дети не умеют ориентироваться. И тут Кристина Куца становится уже не так мила и прелестна, ей не до красоты, она зубами и руками вырывает и защищает свою любовь к веселому Ромео. Она целиком оправдывает знаменитое «нет повести печальнее на свете, чем повесть о Джульетте и ее Ромео», фиксирующее «любовную креативность» и активность Джульетты во всей этой истории. Почему-то на спектакле все время вспоминалась история псковских подростков Кати Власовой и Дениса Муравьева, застрелившихся три года назад в забаррикадированном доме, затравленных, окруженных взрослыми.

Г. Воронин (брат Лоренцо), К. Куца (Джульетта), Ю. Насонов (Ромео). Фото В. Басковой-Карповой

Прекрасна сцена в склепе, когда выпивший яд Ромео еще жив и в последнюю минуту видит проснувшуюся Джульетту. Синхронно: она поднимается — он опускается, они меняются местами. Но она видит его — живого, а он понимает, что поторопился. Одна секунда, решившая все, даже полсекунды, но они успевают посмотреть друг на друга и уйти вместе — встретившись. Вот и трагедия.

Главное в спектакле то, что существует поверх истории, — чистота интонации, превращающая даже общеизвестное в искреннее высказывание. То, что Григорий Козлов всегда так умеет делать.