У. Шекспир. «Ромео и Джульетта».
Театр «Мастерская».
Режиссер Григорий Козлов, художник Николай Слободяник

Артисты «Мастерской» обязаны своему мастеру, а мастер обязан своим молодым артистам тем, что новый спектакль совершенно не подвержен опасности стать коллекцией общих мест о вечной любви. Этот сплав не раз уже становился движущей силой постановок театра, но в «Ромео и Джульетте» достиг своего дистиллированного выражения: бескомпромиссность юности поддержана всеведением мудрости, рождая на выходе спектакль тотального и отважного идеализма, романтизма и редкой чистоты помыслов. Любовь как вечная категория, давно мы такого не видали.

Григорий Козлов выстраивает, наверное, самый лаконичный свой спектакль последних лет. Его «Ромео и Джульетта» — история простых линий, очевидных параллелей и прогнозируемых вихрей. Ясность рисунка здесь — принципиальная часть содержания, выраженная через визуальный ряд.

Г. Воронин (брат Лоренцо), Ю. Насонов (Ромео), К. Куца (Джульетта). Фото В. Басковой-Карповой

Графичность спектакля задана сценографией. Кассеты двухъярусной конструкции за подвижными сетками позволяют дробить происходящее за ними в любой комбинации, открывая целое, часть или вовсе ничего. Их сетчатый фасад укрывает или, наоборот, разоблачает то, что за ними. Это и балкон Джульетты, и дом, где происходит бал, и палаты князя, и городской ландшафт. Придуманные художником конструкции поддержаны режиссерской идеей о хлещущей молодой энергии, и не раз Ромео, Меркуцио и Тибальт будут летать между балками этого города-дома, демонстрируя чудеса почти цирковой акробатики.

Наклон сцены к зрителю только ярче обнаруживает графическую игру: вся сцена разбита на световые квадраты, включающиеся в нужном месте и в нужный момент, ведущие свою шахматную партию будто вопреки привычному разделению на черное и белое. У авторов спектакля нет намерения подчеркнуть различность Монтекки и Капулетти. В начале и финале спектакля они вместе торжественно вышагивают из зала на сцену, четкими поворотами будто копируя прямые углы сценической конструкции. Здесь носят черные куртки и белые рубашки, черные камзолы и белые платья вне зависимости от клановой принадлежности. И разве что кепки и шапки в одной-единственной сцене позволят увидеть различие в отношении к козырькам.

Страстное противостояние Монтекки и Капулетти, больше напоминающее противостояние внутри единой стаи, здесь не более чем перевертыш страстной любви. Страсть — это там, где невозможен компромисс, где все только по восходящей, в ускоренном режиме, приближающем только одно — смерть.

Симметрия, замысленная режиссером как основа этого спектакля, проявлена буквально. Слева на авансцене Лоренцо наставляет мальчика Ромео, справа Кормилица — девочку Джульетту. Князь, Ромео и Джульетта — по центру, родители — на флангах. И даже блистательно выстроенные пластически драки — центрично организованный хаос, подобный птичьей мурмурации.

Сцена из спектакля. Фото В. Басковой-Карповой

Финальная сцена обхватившего погибших Ромео и Джульетту Лоренцо рифмуется с сотнями живописных пьет. Чистая трагедия во имя вечной любви все еще существует, и ее не затмить ни традициями, ни опытом, в том числе и театральным. «Я поля влюбленным постелю», — поет режиссер словами Владимира Высоцкого, потому что он знает и верит, что «живу» — это только когда «люблю».