Друзей у Саши было мало. Так мне казалось. Знакомых много. Очень много. Разных. Больше, мне кажется, случайных. Театральных и нетеатральных. Именитых и возникавших в номере гостиницы на одну ночь или на один вечер, которых ни он сам, ни другие больше никогда не видели. Дружбу держать умел. Причём с людьми совершенно разными. Навсегда был нежен с влюблённой в его талант интеллигентной и бесконечно порядочной Е. Якушкиной и был совершенно своим с такими, как официант Дима из «Утиной охоты». Ни под кого не подстраивался. Всегда оставался самим собой. Интуиция точно подсказывала, кто чего стоит. Внутренних ощущений никогда не высказывал. Вернее, очень редко. Любил смену впечатлений, ночные приключения, порой не обходилось и без милиции. Понимал толк в застолье, в охоте, рыбалке. Был ли он оптимистом? Нет! Не был. Глаза были чаще грустные. Даже когда брал гитару и пел. Репертуар был не городской. Привезённый издалека. Оттуда. Из Сибири, где родился. Пел, кстати, превосходно! И на гитаре играл отменно! Но оптимистом не был. Скорее, наоборот. Отсюда «Утиная охота» — лучшая пьеса Вампилова. К смерти Саши всё это отношения не имеет. Смерть его — трагическая случайность.

Считаю, что нашему поколению — поколению «шестидесятников», 37 — 38-го года рождения, — особенно не повезло. Наши лучшие годы, главные силы ушли на изнурительную, неравную борьбу с новой системой террора. Теперь всё это умещается в такое незатейливое и коротенькое словечко — «застой». А за ним столько сломанных судеб. Исковерканных жизней. Кто-то уехал, кто-то сломался, кто-то спился, кого-то уже нет в живых, кто-то приспособился, кто-то скурвился, кто-то прошёл все испытания, дождался, казалось бы, независимости, свободы, гласности, но оказался беспомощным, не защищённым перед лицом нового времени, другой конъюнктуры, других ценностей, других идеалов, если их можно так назвать. Исключений очень мало — единицы! В счёт ли они? Наверно, в счёт!

Сказать, что Вампилов* погиб, не узнав, что такое признание, было бы неправдой. Саша ушёл из жизни, испытав признание и даже славу. Саша утонул в своё тридцатипятилетие… Что могло случиться, если бы жизнь его не оборвалась так рано и так нелепо? Мог бы спиться? Не исключено. Ничто не исключено…

* Свои заметки об Александре Вампилове Е. М. Падве написал для журнала «Искусство Ленинграда», где они должны были появиться в № 9 за 1991 год, уже после трагической смерти автора. Однако из-за материальных трудностей выпуск журнала был приостановлен.

7 сентября 1970 года: «Дорогой Саша! Где ты? Что ты? Совсем забыл свою глупую старшую сестру, которая с настойчивостью клинической идиотки продолжает „пробивать“ нашего „Старшего сына“. Наверное, тебе известно, что в Ленинграде большой успех. В Москве уже говорят. Мирингоф заявил мне, что он специально отправился в Ленинград смотреть спектакль. Кстати, В. Л. Андреев тоже хочет поехать в Ленинград для этой цели. Может быть, надо пригласить для постановки этого загадочного Ефима Падве? Вчера говорила с Симуковым, он говорит: „Приезжал Хамармер и рассказывал, что вся театральная критика Ленинграда единодушно признала, что родился новый талантливый драматург…“» Так писала Е. Я. Якушкина в одном из писем Александру Вампилову (Ему было бы нынче пятьдесят… //Новый мир. 1987. № 9).

Е. Падве на репетиции.
Фото П. Маркина

Поставить спектакль по пьесе А. Вампилова «Старший сын» в Ленинграде мне помог Николай Товстоногов. Именно помог, поскольку за мной тянулся шлейф режиссёра подозрительного, с замашками хулиганскими, хотя ничего, кроме песен Б. Окуджавы в спектакле «Зримая песня», поставить толком не успел. Но уже был кое-кому неугоден. Позволил себе проявить характер в ленинградском Театре имени Ленинского комсомола. Что-то не так сказал. И не тому. Сделал номер в капустнике, в Доме актера. Сочли, что безнравственный. Фамилия тоже не та. Короче, пришлось отваливать в город Таллин и там на два года притаиться. Чтобы забыли. С Николаем Товстоноговым дружбу сохранил. Он приезжал на мои таллинские спектакли. Он оказался верным товарищем и, став зав. литературной частью ленинградского Театра драмы и комедии на Литейном, уговорил Я. С. Хамармера дать мне поставить спектакль.

Пьесу А. Вампилова «Старший сын» тоже принёс мне Николай Товстоногов. Прочитав её, я понял, что ничего другого ставить в Ленинграде не буду. Лита не было. Ждать я был не в состоянии. Уговорил Я. С. Хамармера начать репетиции без лита. Ужасное было время. Каждый день ждёшь, что репетиции закроют. Лита не дадут. И на что не давать? Что закрывать? «Старшего сына» — чудную, трогательную, добрую историю! Вот на что уходили наши нервы, наши силы. У Саши — в Иркутске. У меня — в Ленинграде. Как это бессмысленно, как горько, как обидно.

Переписки с Сашей у меня не сохранилось. Помню, что он очень волновался. Очень! Обо мне он понятия не имел. Я о нём тоже. Он в Иркутске. Я в Ленинграде. Я его боюсь. Он — меня. Мне, наверно, полегче. Я знаю его пьесу. Он про меня — ничего. Театральный слух у Саши был абсолютный. Это я узнал позднее. А пока он боялся режиссёрских выкрутасов. Его пьесы этого не терпят. Особенно «Старший сын». Такие пьесы не надо спасать, не надо украшать. Надо им доверять. Я об этом писал Саше. Что доверяю. Но он уже поимел дело с режиссёрами и словам не верил.

Георгий Александрович Товстоногов о своём первом знакомстве с Сашей рассказывал примерно так: «Я смотрел спектакль своего ученика Фимы Падве „Свидание в предместье“ („Старший сын“). На спектакле было очень много дружных реакций. Я тоже много смеялся. Моё внимание невольно привлёк сосед справа. Привлекателен он был только одним — полным отсутствием внешних проявлений. Настолько, что и я, и соседи стали на него поглядывать с подозрением, а потом с юмором. Он, как мне показалось, это заметил, но внимания не обращал. В антракте мне представили его. Это был драматург Александр Вампилов».

«Утиная охота». Сцена из спектакля.
Фото Ю. Богатырева

Моё знакомство с Сашей тоже было примечательным. Произошло оно утром, в день премьеры. В 9 часов утра раздался телефонный звонок. Это был Саша. Сказал, что он на вокзале и не знает, куда ему ехать. Я назвал адрес. «Приезжайте скорее ко мне домой». Я побежал в ванную, разбудив перед этим маму. Сказал, что приехал Вампилов. «Готовь скорей завтрак». Мама очень разволновалась. Она сильно за меня переживала. Звонок в квартиру раздался намного раньше, чем я ожидал. Я крикнул маме из ванной, чтобы она открывала. Слышу — какая-то пауза. Заминка. Прислушиваюсь. Никто не заходит. Наверно, думаю, кто-нибудь ошибся квартирой. Однако нет. Мама приоткрывает дверь в ванную и говорит: «Фима, там стоит водопроводчик, я вызывала, и говорит, что он — Вампилов. Я его не впустила. Что это всё значит?» Выбегаю из ванной, в трусах, не добрившись. На лестнице покорно ждёт тихий, худенький молодой человек. Для мамы драматург — европеец. Представительный. Хорошо одетый. У Саши во внешности ничего европейского. Наоборот. Костюм не смотрится. Висит. А в руках — вот это самое главное, что окончательно повергло маму в недоумение, — не сумка и не кожаный чемодан, а совсем маленький потёртый чёрный чемоданчик. Такие чемоданчики были модными в начале пятидесятых. Тогда они были только у избранных, а в семидесятых ими пользовались действительно только водопроводчики. Носили в них кранчики, смесители, отвёртки. Больше в них ничего не помещалось. В чемоданчике у Саши оказался коньяк, а в глазах было понимание и маминого замешательства, и моей неловкости. В глазах были покой и тепло. Все заулыбались и без паузы оказались за столом. После третьей рюмки мама прослезилась, на нас глядя, поскольку не пила, а мы поняли, что в этом вопросе у нас разногласий не будет. Но до вечера надо воздержаться. И вообще, до вечера решили расстаться, Чтобы не мучить друг друга вопросами. Зачем! Нервы и так на пределе. Всё решится вечером. Для Саши это первая постановка в столице, пусть в Москве, но всё равно в столице, в Питере! И для меня. Решалась наша судьба. Так нам тогда казалось.

Встретились мы перед началом, а потом в антракте. Я так переволновался, что мне уже было всё равно. Спектакль получился. Я это чувствовал. Но уже ни радости не испытывал, ни страха. Помог мне тогда Саша. Впечатлений он не рассказывал и реакций не проявлял. Это было лучше всего для меня. Он сказал, что у него всего 60 рублей, но банкет должен быть не меньше, чем на триста. Деньги мы с Николаем Товстоноговым достали. Банкет был на другой день. Это был изумительный вечер. Деньги Саша отдал через несколько дней. Но дело не в этом. До последних дней, когда он уже стал известен, даже знаменит, он считал своим долгом, куда бы он ни выезжал из Иркутска, заехать в Ленинград и устроить нам с Николаем застолье.

…Известие о смерти Саши застало театр и меня на гастролях в Архангельске. Мы собрались в трёхместном номере, все участники спектакля. Мне кажется, во всех театрах страны, где знали Сашу, вечером, после спектаклей никто не разошёлся. Мне кажется, что все плакали и никто не напился. Конечно, пили, но были трезвыми. Поминали, вспоминали, не верили.

Е. Падве на репетиции.
Фото Ю. Белинского

Пятидесятилетие А. Вампилова праздновали широко. Было задействовано телевидение, театры, творческие Союзы. Многие делегации, режиссёры, писатели, друзья выехали в Иркутск. Ленинградское отделение СТД тоже провело вечер памяти А. Вампилова. На вечере был показан фильм о нём. Конечно, не игровой. Слава богу, что не игровой. Собранный по крохам. С любовью. Плёнки старые, любительские. Недопроявленные или перепроявленные, нерезкие, снятые рукой неумелой, порой нетрезвой. Хороший фильм. Саша снят в своей среде — у костра, в походе, на лодке. Я всегда завидовал Саше. Завидовал, что у него есть далёкий Иркутск, друзья, тайга, Байкал, охота. Его это спасало от отчаяния, от чиновников, от суеты, от «расцвета упадка» (кстати, это тоже его выражение). Тогда спасало. Но спасло бы дальше?

Мне трудно представить его в среде сегодняшних драматургов, режиссёров, актёров, которые только что вернулись из Америки, Японии, ФРГ или собираются туда. Был бы он среди «шестидесятников», которые вновь бросились в перестройку, или отошёл бы в сторону? О чём бы писал? С кем дружил? Где бы жил?

Саша написал Зилова в «Утиной охоте» внешне на себя непохожим — крепким, уверенным в себе, имеющим успех у женщин, как говорится, с первого взгляда. Зилов из другой среды. Он из среды технической интеллигенции, если среду Зилова вообще можно причислять к интеллигенции. Но внутренний кризис Зилова, его отчаяние, его поиск красоты был Саше совсем не чужд, если не близок.

В сцене новоселья в «Утиной охоте» к Зилову приходят его друзья. Саяпин просит Зилова и тех, кто пришёл раньше, отгадать, что собирается ему подарить. Все гадают. Ничего не получается. Тогда Саяпин спрашивает, что Зилов больше всего любит? Опять начинают гадать. Кричат — работу, друзей, жену, любовницу. Все дружно смеются. Саяпин разворачивает свёрток. Там охотничье снаряжение. Зилов не ожидал. Он кричит: «Ба!.. Угодил…» Все в восторге. Саяпин, кажется всем, попал в цель. Зилов надевает на себя патронташ, деревянных уток и в таком виде идёт к столу. Все счастливы. Веселье продолжается. Только никто не понимает, да и сам Зилов тоже, что утиная охота для него — это не стрельба по уткам. Он, как потом выясняется, и стрелять-то не умеет. Он всё время мажет. Для Зилова охота — это тишина, туман, рассвет, сон, рождение заново, поиск той гармонии, которой он не может найти в работе, в компании, в семье. Драма его глубоко личная и глубоко социальная. Такие судьбы есть в каждом поколении любого столетия. Саша писал о своём.

Мне рассказывали, что в одном из театров, где поставили «Утиную охоту», Зилов в финале без промаха стреляет по уткам. Я не видел этого спектакля. Может быть, он очень хороший. Но эта версия мне кажется облегчённой. Эффектной, но не больше. Вампилов спасает Зилова от самоубийства не для того, чтобы он стал таким, как официант Дима. Тогда всё очень просто. И никакого наказания. Ремаркам А. Вампилова и тексту Зилова здесь нельзя доверять буквально. По-моему, утиная охота больше Зилову не нужна. Она потеряла смысл. Как и вся жизнь. Его ждёт пустота, которую уже ничем не восполнишь.

Когда мы перечисляем наши общие потери в литературе, театре, кино, то звучат, как правило, имена В. Высоцкого, В. Шукшина, О. Даля, А. Миронова. Мой отсчёт потерям начался раньше. Он начался в ночь с 17 на 18 августа 1972 года, с А. Вампилова. Все они «шестидесятники». Все разные. Все жили на пределе. Во всём на пределе. До пятидесяти не дотянул никто. А если бы дотянули? Дотянули бы до того времени, за которое боролись, страдали, верили. О чём бы они сегодня писали пьесы, рассказы, романы?

«Три сестры» А. П. Чехова заканчиваются возвышенными чувствами и земными словами. Словами Ольги: «Если бы знать, если бы знать». Кстати, А. П. Чехов был любимым писателем А. Вампилова.