А. Островский. «Лес». Театр «Особняк».
Режиссер Игорь Ларин.

Затрепыхался тюль, забегали по нему цветные огоньки. А под тюлем, оказывается, сидят на стульях странные цирковые люди. Бродяга с красным шариком вместо носа и галстуком-тряпкой на голое тело, ярко-рыжая клоунесса, какой-то фат в белом атласном фраке и гофрированной рубашечке. Почему-то в эту компанию вклинилась измождённо-благородная дама, видимо сбежавшая с одного из портретов

В. Серова. Все они собрались посмотреть фильм «Моя прекрасная леди». Вы, разумеется, поняли по моему описанию, о чём идёт речь? Ну, конечно: это «Лес» А. Н. Островского.

«Лес», да и вообще драматургия Островского, подталкивают режиссёров условного театра к цирковой, балаганной эстетике. Так было в знаменитой постановке Мейерхольда 1923 года, в «Мудреце» С. Эйзенштейна, уже в наши дни — у М. Мокеева в «Творческих мастерских». Игорь Ларин, представивший комедию в театре «Особняк», мог бы посвятить свой опус и Мейерхольду, и Эйзенштейну. Тут тебе и построение спектакля по типу монтажа аттракционов, и «бьющие в нос» цвета париков (о них чаще всего вспоминают в связи со спектаклем Мейерхольда), и главное — неожиданность сценических решений. Конечно, перед нами не тот цирк, где под куполом летают воздушные акробаты. Это тот цирк, где тигрица превращается в балерину, а режиссёр занимается эквилибристикой ума. Ларина привлекает психологическая клоунада, психологическая эксцентрика.

Т. Крехно (Гурмыжская).
Фото С. Семёнова

Вот вышел Пётр Восьмибратов (Дмитрий Поднозов) на свидание с Аксюшей (Ольга Тетерина). Он — клоун, мастер художественного свиста, как некогда перуанская певица Има Сумак, изображает голосом и свистом звуки леса. Но все его кунштюки не мешают передаче внутреннего состояния, работают на одно: показать ревность, полудетскую обиду и желание утвердить свои мужские права на Аксюшу со всеми её потрохами. Дело не в том, что Пётр выражает свою ревность, норовя отшлёпать возлюбленную по мягкому месту, а девица, в свою очередь, рвёт ему фалду потрёпанного фрака. Взаимоотношения этой парочки обрисованы достаточно ясно, хотя и не традиционными средствами.

Проще всего обвинить режиссёра в неоправданном оригинальничанье. Да, «Лес» — фантазия на тему пьесы Островского, как до этого у Ларина были «Сон о вишнёвом саде» — фантазия на темы Чехова и «Омрачение» — фантазия на темы Достоевского. Ларин брал знаменитый роман или драму и остранял их. Выстраивал на основе отдельных реплик, образов, мотивов новую историю — историю болезни Лопахина, Раскольникова. Остальные персонажи мелькали в пелене сна, зачастую не дифференцируясь, меняясь масками. Где кто, было не так уж и важно. Оба спектакля нельзя назвать интерпретациями — классические произведения здесь послужили лишь первотолчком для оригинальных вещей. Как, например, у Листа есть фортепианная соната «По прочтении Данте».

Т. Крехно (Гурмыжская).
Фото С. Семёнова

С «Лесом» ситуация иная. Фабула оставлена в неприкосновенности, структура пьесы тоже, и каждому исполнителю соответствует вполне определённый персонаж. Новая премьера Ларина неслыханно традиционна. Фантазия гораздо более, чем в предшествующих ларинских версиях, опирается на текст (исключая, быть может, начало, которое не кажется мне органичным).

«Ты женщина или тень? — спрашивает Аксюшу Несчастливцев. — А я желал бы теперь, в эту прекрасную ночь, побеседовать с загробными жителями». И действительно, Аксюша скользит по сцене, завёрнутая в серую кисею, изображая утопленницу: мысленно она уже бросилась в омут. (Ведь Аксюша — это, по существу, комический вариант Катерины из «Грозы».)

«Играешь, играешь роль, ну и заиграешься», — признаётся в минуту откровенности Гурмыжская (Тамара Крехно). Она и демонстрирует то маску декаденствующей дамы, отрешённой от всего земного, то женщину-вампир в тигровом халате с огромным кровавым ртом и вздыбленными волосами. Удивительно, впрочем, не это — а то, что при масочном способе существования актёров, «Лес» — самый лиричный спектакль Ларина.

Мы повидали разных Гурмыжских, исполненных в традиционной психологической манере, в жёстко-сатирической, гротескной (Елена Юнгер в Театре Комедии), однако никогда ещё в роли богатой помещицы так не звучала тема женской драмы, женского одиночества, неутолённой любви, как в этом фантасмагоричном спектакле.

Д. Поднозов (Пётр).
Фото С. Семёнова

Спору нет, Алексис Буланов (Сергей Шапошников) и подл, и пошл, и глуп. Только Гурмыжская- то, влюбившись в него запоздалой любовью, желая его, — вовсе не извращенка. Она, пожалуй, может показаться смешной в своём одеянии Коломбины, но объясняясь с Аксюшей, приоткрывает драму стареющей женщины, а не стареющей мерзавки. И та её понимает: Аксюшина любовь к пугающемуся сильного чувства Восьмибратову-младшему — тоже любовь односторонняя. О. Тетерина в первых эпизодах просто светится от счастья. Все неприятности с тётушкой девушку как бы обтекают, не задевая. А потом оказывается: её любовь не нужна. Тогда она, пройдя через душевную смерть, бросается в театр как источник спасения.

Ларинский спектакль — про женщин. Четыре женщины — четыре печали. Уж на что Улита (Елена Севрюкова) всегда казалась отвратительной: прихлебательница, доносчица, вымогательница, лгунья — и та живёт мечтой о романтической любви. Врать не буду, она не поднимается в своих желаниях и злодействах до масштаба леди Макбет, но и одноклеточным существом её не назовёшь. Млея от восторга, она предаёт Несчастливцева. Ещё бы им не восхищаться! Такой импозантный, загадочный мужчина с таинственным шестом. Разложил шест, а это — складная лестница. И медленно, величаво полез на голубятню (ну вылитый Жан Маре карабкается на бастион). Мало того, лесенку поднял за собой, словно подъёмный мост. Остался в «башне» одиноким рыцарем, «железной маской». И как же его не предать, если такой роскошный мужчина всё равно Улите не достанется!

Я не случайно говорю о четырёх женщинах, хотя у Островского их три. Четвёртой оказывается… Аркашка Счастливцев (Наталья Эсхи). Не знаю, возникла ли такая концепция от малочисленности мужской труппы «Особняка» или от современной идеи художника видеть в самоотверженности, в страстности женщин единственную опору в разрушающемся обществе. Хотя, если быть точным, в женской же активности другие сегодня видят и причину гибели. В любом случае, женщина —детонатор политических, социальных, психологических взрывов. От женщины никуда не денешься. Она может мучить, утомлять, раздражать, однако ж Несчастливцев всюду носит её в своём многофункциональном театральном сундучке. Аркашка в спектакле и муза, и «мальчик для битья», и незаконная возлюбленная. Естественно, для трагика Несчастливцева главное — дело. К Аркашке-сорванцу он снисходит. Аркашка — этакая карманная жена в мужских штанах на лямочках. Достаточно привлекательная со своими золотистыми локонами, чтобы не без гордости представить её при случае родственникам и знакомым, но недостаточно поэтичная, чтобы обожать без памяти. Аркашка-то влюблена (влюблён?) по уши. Это ясно. В подобном контексте особенно обидно звучит размышление Несчастливцева, как было бы эффектно во время представления швырнуть Аркашку в окно.

Н. Эсхи (Аркашка).
Фото С. Семёнова

Резонно возникает вопрос: а что происходит с самим центральным героем, то есть Несчастливцевым? Игорь Ларин принял главный удар на себя, взялся за роль трагика-правдолюбца. Кому как не ему собрать воедино разнохарактерные эпизоды? Ларин, конечно, по амплуа — не громыхающий трагик, поэтому традиционная трактовка для него не годится.

Однако Ларин выбрал более высокую или более низкую (смотря откуда смотреть) долю. В минуту полного отчаянья Аксюши он является всё из того же волшебного сундука лукавым Мефистофелем и соблазняет её продать душу театру. Устоять перед ним нельзя. Они спускаются вместе в театральную преисподнюю. Из-под сцены раздаётся монолог Гамлета. Вскоре «свихнувшаяся» на театре Аксюша и сама выйдет в образе Офелии.

Тема социальной справедливости становится совсем несущественна. Эпизод с деньгами Гурмыжской из финала — это не устройство семейного счастья Аксиньи, а воландовский сеанс чёрной магии с фейерверком. Пафос обличительства лицемерного мира («Вы комедианты, шуты, а не мы») здесь неуместен. И бедные, и богатые — комедианты. Каждый выбирает себе роль, придуманную другими. Из театра они вышли, в театр и вернулись. Только в театре возможно найти любовь, страсть, увлекательность, оригинальность, романтизм. Театр уравнивает всех и примиряет. Несчастливцев уводит вереницу персонажей Островского вниз, в свой бездонный, безразмерный сундук — театр. Вероятно, он будет их носить за спиной, вместе с Аркашкой. Аркашка, любя щегольнуть иностранными словами, говаривал: «Адью, мон плезир». Может быть, Ларин назвал свой театр одного актёра «Монплезир» (в котором подвизается в свободное от «Особняка» время… или наоборот), вспоминая Аркашку, а может быть, и нет. Факт тот, что в последние сезоны Ларин искал «своё удовольствие» в литературных моноспектаклях на разных площадках. Подготовил для пушкинского фестиваля «Скупого рыцаря», играл старые спектакли в Театральном музее, Театре на Литейном, «Балтийском доме». И только на периферии готовил большие постановки: «Дюймовочку» в Иркутском драматическом театре, новую, двухактную версию «Петрушки» с екатеринбургским Балетом-плюс. «Особняк» же в это время искал «своё удовольствие» с другим режиссёром, А. Лебедевым (постановки «Двойник» и «Газета „Русский инвалид“ за 18 июля»). На «Лесе» их удовольствия объединились и, судя по тому, как был забит до отказа уютный зальчик на Петроградской и как живо реагировал зритель, публика тоже получила «своё удовольствие». Поэтому мы приветствуем премьеру простыми русскими словами: «Бонжур, мон плезир!»