Н. Гоголь. «Ревизор». Театр «Балтийский дом».
Режиссёр Александр Исаков
Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие происходят чудеса. Есть в Петербурге сцена, что прозябает в нищете и пришла от этого в полную негодность, так что полагает возможным собственные представления давать лишь полмесяца, в остальные же дни приглашать иные труппы, сцены не имеющие, а до зрителя охочие. И снискать бы ей ничем не омрачаемую славу доброго хозяина, что знает толк в заморских гостях, да и ближним соседям от порога не отказывает, да есть там, видишь ли, и свои актёры, от звания сего не отказавшиеся. И в постановщиках нуждающиеся тем паче, что немало их на зуб они перепробовали в былые дни, ибо не лишились они и привередности при своей бедности. Так они, душа моя Тряпичкин, расстались с режиссёром Гвоздковым, что славы им не принёс, и чересчур круто взявшегося за дело режиссёра Цейтлина, поразмыслив да посудачив, изгнали. Остался от Цейтлина один спектакль да разделённый, наконец, центральным проходом зрительный зал. (Прочие претенденты на престол вели себя скромнее и на этот решительный шаг не отваживались.)
Поэтому, как подобает мудрым и дальновидным гражданам, решили они призвать во владения свои такого руководителя, чтобы особенно не возносился, место своё знал и не докучал моралью строгой, как Пушкин А. С. некогда сказал.
Оригиналы страшные!
Режиссёр Исаков был уже зело известен театральному Петербургу. За короткое время он поставил на разных сценах немыслимое количество сочинений. «Роберт-дьявол», «Норма»… виноват, уж и названий не помню. Они всё эдакие… Их все по-разному обзывают. «Шум за сценой», он же «Театр»; «Французские штучки», они же «Мужской род — единственное число»; «Праздник призраков», он же «Сеанс», он же «Неугомонный дух». И всё случаем, в один вечер, кажется, всё создал, всех удивил. Ты, быть может, душа Тряпичкин, думаешь, он только названия переписывает? Эх, Петербург… И ведь его хотели коллежским асессором сделать — солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. Совершенно, братец ты мой, приняли за главнокомандующего.
Без чинов, прошу садиться.
Оно, конечно, главнокомандующему не по рангу начинать с «французских штучек». «Ревизор» — комедия отменная, тоже разные водевильчики… Помнишь, душа моя, как один раз кондитер схватил за воротник по поводу пирожков… теперь совсем другой оборот. По петербургской физиономии и костюму приняли его чуть ли не за генерал-губернатора — и дают взаймы сколько угодно. «Ревизора» — пожалуй, хоть бы и «Ревизора». Помилуйте, и без того такая честь. Ах, какая засаленная бумажка.
«Не может быть! Нет там этого!»
«Читайте сами…»
Когда б ты был охоч до искусства сцены, душа моя, знал бы ты, скольких разнообразных «Ревизоров» перевидали российские подмостки! И что же? — следы многих из них обнаруживаются в новоиспечённом, у Исакова… То Городничий — В. Яковлев вспомнит затравленную пластику своего предшественника на этой злополучной должности — К. Лаврова, то зашуршат кринолинами сексуально озабоченные городничиха с дочкой, подобно «современниковским» дамам в дезабилье — Г. Волчек и М. Неёловой, то Бобчинский с Добчинским заговорят хором, как у… как в десятках других «Ревизоров». Разошедшаяся на «мильон» театральных анекдотов и сплетен, первая комедия русской сцены сегодня едва ли не самый опасный материал. Провоцирую¬щая «актуальность» сюжета про бюрократизм власти отдаёт неизбежной пошлостью (ещё на памяти предыдущий «балдомовский» опыт подобной «сатиры» — «Король преступного мира» — или, попросту, «Трёхгрошовая опера» с бомжами, неонацистами и рэкетиром Мэкки). А обо всём остальном «Ревизора» уже ставили — про страх, про чертовщину, про мёртвые души и про Русь-тройку, на которой, хоть три года скачи — ни до какой границы не доскачешь. Так что А. Исакову и нет нужды знать, кого он там повторяет — колея одна, сама вывезет в давно разошедшиеся на штампы общие места. Осип-бес, трусливый Лука Лукич, толстый и суетливый стукач Земляника, появляющийся в финале реальным ревизором Хлестаков. Всё это не почему — а просто так принято ставить на Руси «Ревизора».
Однако же надо и своего добавить в общеизвестное, не всё же по хрестоматии работать. Положение обязывает… И Исаков ошарашивает нас неожиданным известием! Чрезвычайное происшествие! Чиновник, которого мы приняли за ревизора… нет, не то: автором письма «от Андрея Ивановича Чмыхова» был сам Антон Антонович Сквозник-Дмухановский! Глубокой тёмной ночью, распугивая являвшихся ему крыс, он нашарил чернильницу и сочинил сам себе это послание, дабы затем прочесть перед остолбеневшими подчинёнными! Ну, завертелась карусель, пошла писать губерния: Бобчинский с Добчинским, к невероятному изумлению Городничего, обнаружили в гостинице «инкогнито проклятое», и Антон Антонович вынужден был втолковывать ничего не разумеющему постояльцу, что он-де ревизор и должен ехать сейчас с ним, с Городничим, на новую квартиру…
«Не может быть! Вы это сами написали!»
«Как же бы я стал писать?»
Городничий знает, что Хлестаков — не ревизор, и Хлестаков знает, в какую игру его втянули. Интриги, на которой испокон веку держалась комедия, нет — и играть почти что нечего. То есть… остаётся играть всё как было, не взятый с потолка гостиничного номера сюжет («иногда придёт фантазия сочинить что-нибудь…») — а то, что написано автором. По тексту. Недолго мудрствуя. Если ничем не мотивированный поступок Городничего ещё как-то и отзывается в логике его дальнейших поступков (так, сверхзадача его — по исаковской трактовке — спровадить самозванца как можно быстрее с глаз долой — из дому, из города, из губернии!), то в остальных персонажах смело, с первой сценической минуты заявленная трактовка не отозвалась нисколько. Стоило ли стулья ломать?
За исключением, конечно, Ивана Александровича Хлестакова (Г. Смирнов). Неспроста он и раньше — в каждой второй постановке — вылезал на финальной реплике в новом обличье (и здесь, кстати, вылезает. Почему? Нипочему). Городничий приволок его, несчастного, в свой дом, представил чиновникам: вот о ком я говорил вам, и на этом роль самозванца должна быть исчерпана. Однако ж Иван Александрович проспался и понял, какие купоны можно состричь с плывущей прямо в руки ситуации… О, он не дурак, своего не упустит, можно и за маменькой приволокнуться, и за доченькой, благо что обе готовы на всё (Н. Нестерова и С. Чернова и впрямь играют готовых на всё особ — ради столичной прописки, разумеется — а вовсе не этим франтиком обворожённых). Антон Антонович попробовал было указать ему на место — его же и шантажируют: кто меня выдал за ревизора? а? сейчас пойду твой обман раскрою! и вот уже Городничий барахтается в сетях наглеющего на глазах от вседозволенности и полной безнаказанности Хлестакова.
Да, такого наглого Хлестакова ещё не видела русская сцена! А почему он распоясался, с чьего попустительства? Да просто Иван Александрович почувствовал поддержку, понял, кто за ним стоит и ласково подбадривает: давай, брат, давай, дуй их в хвост и в гриву! Эх, закатили бы! Нет, это не Осип. Тот в исполнении Л. Михайловского вполне довольствуется традицион¬ной ролью мелкого плута при плуте большом. Настоящий «ревизор» тут, конечно, сам режиссёр. Это его художественный образ создаёт Хлестаков, появляясь в финале вестником новых несчастий — уже не всклокоченным парнишкой, а дельцом в строгом костюме и чёрных очках. Это он, режиссёр, любуется выходками своего юного подопечного, своего выученика: экий удалец, шалун-хлопотун! Так их, стриги овец, коли сами в петлю сунулись, будут помнить залетевшего на пикничок Ивана Александровича! То есть, может быть, А. Исаков и не имел в виду прославление зарвавшегося негодяя, чей неумеренный аппетит растёт как на дрожжах. Но прозрачное зеркало сцены выдаёт подспудные симпатии автора спектакля — те, что до конца неведомы ему самому… (См. незабвенный «Пикник на обочине».) В общем, А. Исаков не разгневался, а лишь слегка пожурил Хлестакова за его рваческие амбиции. Как писал Антону Антоновичу Андрей Иванович: «Я ведь знаю, ты человек практический и не любишь упускать того, что тебе в руки плывёт…» То есть, прости, друг мой, ведь это не Чмыхов писал, а сам Сквозник-Дмухановский! Как мы теперь знаем. А, кстати, зачем?
Отвечу тебе, любезный друг: не знаю. Этого ведь в тексте нет, это ведь надо поставить. Мотивы найти убедительные, обосновать их. То есть надо уметь работать с актёрами, с пространством, с мизансценой. Одной (даже самой безумной выдумки) на спектакль как-то маловато… Тем более, если она исчерпывается за десять минут…
Ну так кто же это первый выпустил, что он ревизор, тьфу бишь, как его, — режиссёр? Где эти пачкуны проклятые, что прибежали: «Приехал, приехал, и денег не плотит?»
И ведь некому сказать: «Погуляли здесь два денька, ну и довольно. Ведь вас, право, за кого-то другого приняли, неровён час, какой-нибудь другой наедет… настоящий… Плюньте на них, ей — Богу, Иван Александрович!»
А впрочем, народ гостеприимный и добродушный. Прощай, душа Тряпичкин. Скучно, брат, так жить; хочешь, наконец, пищи для души. Точно; нужно чем-либо высоким заняться. Любопытно, однако ж, знать, где ты теперь живёшь — в Гороховой или Почтамтской? Ты ведь тоже, я знаю, любишь часто переезжать с квартиры на квартиру и не доплачивать…
Комментарии (0)