Н. Гоголь. «Ревизор». Театр «Балтийский дом».
Режиссёр Александр Исаков

Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие происходят чудеса. Есть в Петербурге сцена, что прозябает в нищете и пришла от этого в полную негодность, так что полагает возможным собственные представления давать лишь полмесяца, в остальные же дни приглашать иные труппы, сцены не имеющие, а до зрителя охочие. И снискать бы ей ничем не омрачаемую славу доброго хозяина, что знает толк в заморских гостях, да и ближним соседям от порога не отказывает, да есть там, видишь ли, и свои актёры, от звания сего не отказавшиеся. И в постановщиках нуждающиеся тем паче, что немало их на зуб они перепробовали в былые дни, ибо не лишились они и привередности при своей бедности. Так они, душа моя Тряпичкин, расстались с режиссёром Гвоздковым, что славы им не принёс, и чересчур круто взявшегося за дело режиссёра Цейтлина, поразмыслив да посудачив, изгнали. Остался от Цейтлина один спектакль да разделённый, наконец, центральным проходом зрительный зал. (Прочие претенденты на престол вели себя скромнее и на этот решительный шаг не отваживались.)

Поэтому, как подобает мудрым и дальновидным гражданам, решили они призвать во владения свои такого руководителя, чтобы особенно не возносился, место своё знал и не докучал моралью строгой, как Пушкин А. С. некогда сказал.

Оригиналы страшные!

В. Яковлев (Городничий) и Р. Громадский (Ляпкин-Тяпкин).
Фото В. Васильева

Режиссёр Исаков был уже зело известен театральному Петербургу. За короткое время он поставил на разных сценах немыслимое количество сочинений. «Роберт-дьявол», «Норма»… виноват, уж и названий не помню. Они всё эдакие… Их все по-разному обзывают. «Шум за сценой», он же «Театр»; «Французские штучки», они же «Мужской род — единственное число»; «Праздник призраков», он же «Сеанс», он же «Неугомонный дух». И всё случаем, в один вечер, кажется, всё создал, всех удивил. Ты, быть может, душа Тряпичкин, думаешь, он только названия переписывает? Эх, Петербург… И ведь его хотели коллежским асессором сделать — солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьём. Совершенно, братец ты мой, приняли за главнокомандующего.

Без чинов, прошу садиться.

Оно, конечно, главнокомандующему не по рангу начинать с «французских штучек». «Ревизор» — комедия отменная, тоже разные водевильчики… Помнишь, душа моя, как один раз кондитер схватил за воротник по поводу пирожков… теперь совсем другой оборот. По петербургской физиономии и костюму приняли его чуть ли не за генерал-губернатора — и дают взаймы сколько угодно. «Ревизора» — пожалуй, хоть бы и «Ревизора». Помилуйте, и без того такая честь. Ах, какая засаленная бумажка.

«Не может быть! Нет там этого!»

«Читайте сами…»

Когда б ты был охоч до искусства сцены, душа моя, знал бы ты, скольких разнообразных «Ревизоров» перевидали российские подмостки! И что же? — следы многих из них обнаруживаются в новоиспечённом, у Исакова… То Городничий — В. Яковлев вспомнит затравленную пластику своего предшественника на этой злополучной должности — К. Лаврова, то зашуршат кринолинами сексуально озабоченные городничиха с дочкой, подобно «современниковским» дамам в дезабилье — Г. Волчек и М. Неёловой, то Бобчинский с Добчинским заговорят хором, как у… как в десятках других «Ревизоров». Разошедшаяся на «мильон» театральных анекдотов и сплетен, первая комедия русской сцены сегодня едва ли не самый опасный материал. Провоцирую¬щая «актуальность» сюжета про бюрократизм власти отдаёт неизбежной пошлостью (ещё на памяти предыдущий «балдомовский» опыт подобной «сатиры» — «Король преступного мира» — или, попросту, «Трёхгрошовая опера» с бомжами, неонацистами и рэкетиром Мэкки). А обо всём остальном «Ревизора» уже ставили — про страх, про чертовщину, про мёртвые души и про Русь-тройку, на которой, хоть три года скачи — ни до какой границы не доскачешь. Так что А. Исакову и нет нужды знать, кого он там повторяет — колея одна, сама вывезет в давно разошедшиеся на штампы общие места. Осип-бес, трусливый Лука Лукич, толстый и суетливый стукач Земляника, появляющийся в финале реальным ревизором Хлестаков. Всё это не почему — а просто так принято ставить на Руси «Ревизора».

С. Чернова (Марья Антонова) и Г. Смирнов (Хлестаков).
Фото В. Васильева

Однако же надо и своего добавить в общеизвестное, не всё же по хрестоматии работать. Положение обязывает… И Исаков ошарашивает нас неожиданным известием! Чрезвычайное происшествие! Чиновник, которого мы приняли за ревизора… нет, не то: автором письма «от Андрея Ивановича Чмыхова» был сам Антон Антонович Сквозник-Дмухановский! Глубокой тёмной ночью, распугивая являвшихся ему крыс, он нашарил чернильницу и сочинил сам себе это послание, дабы затем прочесть перед остолбеневшими подчинёнными! Ну, завертелась карусель, пошла писать губерния: Бобчинский с Добчинским, к невероятному изумлению Городничего, обнаружили в гостинице «инкогнито проклятое», и Антон Антонович вынужден был втолковывать ничего не разумеющему постояльцу, что он-де ревизор и должен ехать сейчас с ним, с Городничим, на новую квартиру…

«Не может быть! Вы это сами написали!»

«Как же бы я стал писать?»

Городничий знает, что Хлестаков — не ревизор, и Хлестаков знает, в какую игру его втянули. Интриги, на которой испокон веку держалась комедия, нет — и играть почти что нечего. То есть… остаётся играть всё как было, не взятый с потолка гостиничного номера сюжет («иногда придёт фантазия сочинить что-нибудь…») — а то, что написано автором. По тексту. Недолго мудрствуя. Если ничем не мотивированный поступок Городничего ещё как-то и отзывается в логике его дальнейших поступков (так, сверхзадача его — по исаковской трактовке — спровадить самозванца как можно быстрее с глаз долой — из дому, из города, из губернии!), то в остальных персонажах смело, с первой сценической минуты заявленная трактовка не отозвалась нисколько. Стоило ли стулья ломать?

За исключением, конечно, Ивана Александровича Хлестакова (Г. Смирнов). Неспроста он и раньше — в каждой второй постановке — вылезал на финальной реплике в новом обличье (и здесь, кстати, вылезает. Почему? Нипочему). Городничий приволок его, несчастного, в свой дом, представил чиновникам: вот о ком я говорил вам, и на этом роль самозванца должна быть исчерпана. Однако ж Иван Александрович проспался и понял, какие купоны можно состричь с плывущей прямо в руки ситуации… О, он не дурак, своего не упустит, можно и за маменькой приволокнуться, и за доченькой, благо что обе готовы на всё (Н. Нестерова и С. Чернова и впрямь играют готовых на всё особ — ради столичной прописки, разумеется — а вовсе не этим франтиком обворожённых). Антон Антонович попробовал было указать ему на место — его же и шантажируют: кто меня выдал за ревизора? а? сейчас пойду твой обман раскрою! и вот уже Городничий барахтается в сетях наглеющего на глазах от вседозволенности и полной безнаказанности Хлестакова.

В. Яковлев (Городничий).
Фото В. Васильева

Да, такого наглого Хлестакова ещё не видела русская сцена! А почему он распоясался, с чьего попустительства? Да просто Иван Александрович почувствовал поддержку, понял, кто за ним стоит и ласково подбадривает: давай, брат, давай, дуй их в хвост и в гриву! Эх, закатили бы! Нет, это не Осип. Тот в исполнении Л. Михайловского вполне довольствуется традицион¬ной ролью мелкого плута при плуте большом. Настоящий «ревизор» тут, конечно, сам режиссёр. Это его художественный образ создаёт Хлестаков, появляясь в финале вестником новых несчастий — уже не всклокоченным парнишкой, а дельцом в строгом костюме и чёрных очках. Это он, режиссёр, любуется выходками своего юного подопечного, своего выученика: экий удалец, шалун-хлопотун! Так их, стриги овец, коли сами в петлю сунулись, будут помнить залетевшего на пикничок Ивана Александровича! То есть, может быть, А. Исаков и не имел в виду прославление зарвавшегося негодяя, чей неумеренный аппетит растёт как на дрожжах. Но прозрачное зеркало сцены выдаёт подспудные симпатии автора спектакля — те, что до конца неведомы ему самому… (См. незабвенный «Пикник на обочине».) В общем, А. Исаков не разгневался, а лишь слегка пожурил Хлестакова за его рваческие амбиции. Как писал Антону Антоновичу Андрей Иванович: «Я ведь знаю, ты человек практический и не любишь упускать того, что тебе в руки плывёт…» То есть, прости, друг мой, ведь это не Чмыхов писал, а сам Сквозник-Дмухановский! Как мы теперь знаем. А, кстати, зачем?

Отвечу тебе, любезный друг: не знаю. Этого ведь в тексте нет, это ведь надо поставить. Мотивы найти убедительные, обосновать их. То есть надо уметь работать с актёрами, с пространством, с мизансценой. Одной (даже самой безумной выдумки) на спектакль как-то маловато… Тем более, если она исчерпывается за десять минут…

Ну так кто же это первый выпустил, что он ревизор, тьфу бишь, как его, — режиссёр? Где эти пачкуны проклятые, что прибежали: «Приехал, приехал, и денег не плотит?»

И ведь некому сказать: «Погуляли здесь два денька, ну и довольно. Ведь вас, право, за кого-то другого приняли, неровён час, какой-нибудь другой наедет… настоящий… Плюньте на них, ей — Богу, Иван Александрович!»

А впрочем, народ гостеприимный и добродушный. Прощай, душа Тряпичкин. Скучно, брат, так жить; хочешь, наконец, пищи для души. Точно; нужно чем-либо высоким заняться. Любопытно, однако ж, знать, где ты теперь живёшь — в Гороховой или Почтамтской? Ты ведь тоже, я знаю, любишь часто переезжать с квартиры на квартиру и не доплачивать…