Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

И ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ. ПЕТЕРБУРЖЦЫ В РОССИИ

НА ЧУЖОЙ СТОРОНЕ

Коренной петербуржец Владислав Пази, окончив в начале 70-х ЛГИТМиК, покинул свой город, конечно же, «любимый до слёз», и связал свою судьбу с провинциальным театром. Ни один из вариантов столичного жизнеустройства, тогда бытовавших, ему решительно не подходил: ни диссидентский «кухонный» театр, где гонимость автоматически рифмовалась с гениальностью, ни томительное топтание в театральных прихожих в очереди за своим «куском пирога», который к тому же был надёжно поделён предыдущим театральным поколением. Владислав Пази не стал искать хитроумную нишу в отлаженной машине ленинградской театральной иерархии, как не стал презрительно и гордо из неё выламываться. Он заложил своих коней и двинулся в долгие, четвертьвековые странствия по русской провинции. Мурманск — Владимир — Омск… И далее — везде.

«Далее везде» в его случае оказался русский театр драмы в Бишкеке (тогда — Фрунзе). Там он задержался надолго, в общей сложности — на пятнадцать лет. Целая жизнь. Жизнь театра и театральной идеи. Южная окраина бывшей советской империи. Форпост русского психологического театра и ленинградской театральной школы, обдуваемый ветрами и песками Средней Азии.

Белое солнце пустыни… Бишкек, разумеется, никакая не пустыня, а столица Киргизии. Здесь всё смешалось невероятно: времена, нравы, люди, судьбы, нации, север и юг, летний зной и снежный холод гор. Запад и Восток (их диковинную и глубоко драматическую встречу Пази устроил в своём знаменитом спектакле «М. Баттерфляй»). В Театре русской драмы поют русские, украинские и еврейские песни, а мужа помрежа Аси, очаровательной киргизки, зовут и вовсе — Анатолий Большевикович… Здесь главный художник Георгий Белкин — потрясающий джазмен, родной брат Бэмса из «Взрослой дочери молодого человека». Он несколько сезонов подряд держал ритм в «Декамероне», отбивая джазовую партию на барабане, но свою «чаттанугу-чучу» он способен выдать в любой момент и на любых инструментах — чашках, ножах, спичечных коробках и т. п. — было бы вдохновение.

Самое популярное слово в бишкекском городском словаре — дружба. В центре города — гостиница «Дупек» (что эту самую дружбу в переводе на русский и означает), театр носит звание «ордена Дружбы народов».

В. Пази и Г. Белкин

В. Пази и Г. Белкин

Русский театр расположен в самом центре Бишкека, в Дубовом парке. Громадное чудище из бетона и стекла, зловещий оскал соцреализма, хранящий в своём железобетонном чреве вечную мерзлоту. Балетмейстер Сергей Стрельцов утверждает, что оно не прогревается в знойное среднеазиатское лето, когда асфальт плавится под ногами.

В условиях этой вечной мерзлоты в самом центре южноазиатского города петербуржец Владислав Пази и возводил свой театр.

Осенью 1994 года я застала финал этого «театрального романа». По чеховским меркам — последний, четвёртый акт драмы. Прощание. Тихо звучит музыка. Наши уходят.

Одному Богу известно, что будет с этим театром дальше, но той осенью я застала театр-дом с надёжно и добротно налаженной жизнью, по-семейному основательной и спокойной и, как мне показалось (а это невозможно разыграть) — счастливой. По всему было заметно, что это была не пылкая случайная связь, не авантюрный любовный роман — но театр-семья, где представлены все актёрские поколения и книга жизни читается на сцене без вымарок и купюр. Интеллигентно и со вкусом составленная афиша. Изучая репертуар, я не нашел никаких «французских штучек» (даром, что театр провинциальный) — тут умудряются обходиться без них. Шлягеры здесь уважают, но предпочитают делать их на другом материале — который год «гвоздём сезона» держится «М. Баттерфляй», удивившая во время гастролей публику Москвы и Петербурга.

В доме-театре, построенном Владиславом Пази, жизнь по-семейному размеренная и надёжная, но тонус у неё — высокий, а ритм — напряжённо-рабочий: здесь привыкли выпускать три спектакля в сезон. Спектакли здесь, увы, имеют жизнь недолгую. И снимают их с афиши не тогда, когда они окончательно выдохнутся и разболтаются. Они прекращают своё существование по другим причинам: либо умирает, либо уезжает актёр. Дублёрство здесь не принято, как обходятся в хороших семьях без «побочных» романов. Как правило, замен режиссер не практиковал: ему были важны интонация и облик — уникальные и неповторимые — своих героев.

Н. Скляренко (Доротея) и Л. Любимова (Элина). «Прекрасное воскресенье для пикника»

Н. Скляренко (Доротея) и Л. Любимова (Элина).
«Прекрасное воскресенье для пикника»

Память об ушедших, уехавших, отошедших в мир иной тут хранят долгую, как это бывает в больших семейных кланах. К примеру, «Три сестры» сняли, когда уехала исполнительница Маши — до сих пор здесь переживают за бедную Машу Прозорову, которая вместо «в Москву, в Москву!» очутилась где-то на Кубани, вне профессии, с тяжёлым бытом.

Здесь целый вечер могут рассказывать, каким талантливым и непостижимым актёром был Игорь Аитов, игравший Кузьмёныша в спектакле «Ночевала тучка золотая», и как непоправимо сжигал себя — во всех смыслах — и сжёг-таки, и пепел, привезённый в ящике из Сибири, всем театром хоронили на местном кладбище… И каким фантастически ранимым был Эммануил Исаакович Праг, со смертью которого закончился любимый всеми «Декамерон», а умер он, не дожив до шестидесяти, как тут уверены, oт недостатка… любви и признания. О, актёры, птицы небесные! Ну как-то не так, недостаточно его похвалили во время гастролей, а он возьми да и умри прямо в аэропорту, не cxoдя с самолёта, а какой «Декамерон» без Прага?..

Из этого театра не исчезают бесследно, хотя, как во всех провинциальных театрах, текучесть и перемена лиц здесь высокая — что поделаешь, ну не способствует провинциальная сценическая жизнь оседлости! И всё-таки повторю: тут живут насущным хлебом сегодняшнего дня — люди и спектакли продолжают жить вне времени, в особом пространстве театральной памяти. Я не знаю, есть ли у Бишкекского театра будущее. У него есть прошлое — со своими легендами, устоями, традициями.

Каждый новый сезон в этом театре открывается премьерой русской классики: Чехов, Островский, Лесков, Достоевский.

В «Талантах и поклонниках» Владислав Пази объяснится в любви к провинциальному театру и провинциальна актёрам.

Разумеется, пьеса Островского толкует о театре вообще. И все актёры, в том числе и столичные, любят её особой любовью: это — про себя, про свою профессию, про её очарование и муку, про вечную радость театра и про его отраву, про странную, невыносимую, счастливую, зависимую жизнь.

Но в этом спектакле жизнь театра и судьба актёра увидены Пази в самом нищем, затрапезном, безжалостном их обличье.

«Таланты и поклонники». Сцена из спектакля

«Таланты и поклонники». Сцена из спектакля

Режиссёр, так заворожённо-приговорённо поклоняющийся красоте на сцене в самых невероятных, фантастических её проявлениях (и совсем не случаен в его творчестве многолетний союз с художницей Аллой Коженковой), — в «Талантах и поклонниках» сторонится вечерних, призрачных чар театра и всматривается в его жизнь трезвым дневным взглядом. На сцене ломаный деревянный забор, бесконечный и глухой, тумба с потрёпанными и пожелтевшими театральными афишами. Когда играет духовой оркестр, кажется, что жизнь не так сера и безобразна и деревья в городском саду тревожно и волшебно бликуют, кружатся в отблеске огней — то ли городских фонарей, то ли театральных софитов?.. Но стоит дать на сцену прямой свет, как драные афиши и глухие заборы с нищенским равнодушием свидетельствуют о ничем не прикрытом безобразии жизни

Как говорила одна актриса, героиня совсем другой пьесы: «Умей нести свой крест и веруй». Хорошо нести свой крест в освещенных столицах, под мельканье телевизионных камер на премьерах. Куда труднее нести этот крест и не бояться жизни в захолустье, на краю земли, где мокрый ветер разносит по городскому безлюдному парку обрывки вчерашних афиш.

Пази объяснился в любви к провинциальному театру и провинциальным актёрам — с их чудачествами и амбициями, штампами и взлётами, с их трудной и неустроенной жизнью. Не случайно в центр спектакля выходит эпизодический, в сущности, персонаж, Мартын Нароков (JI Ясиновский): этот седой старик режиссёру не менее важен, чем главная героиня.

«Из тонких парфюмов соткана душа моя… Я и сам знаю, что чудак. А ты что, этим словом оскорбить меня, что ли, захотела?» — душа людей театра соткана из самых невообразимых, в том числе тончайших парфюмов, и все они чудаки, и этот старик всё про них, как никто, понимает, и всякому сценическому труду знает цену — от «примы» до чернорабочего сцены, каждый вечер забивающего гвозди, латающего бесчисленные дыры старого театра…

Л. Пыжова (Бабушка), Е. Иванов (Алексей Иванович), В. Москалев (Генерал). «Игрок»

Л. Пыжова (Бабушка), Е. Иванов (Алексей Иванович),
В. Москалев (Генерал). «Игрок»

Режиссёр даёт в спектакле два типа, две модели театра. Две, говоря булгаковским языком, «волшебные камеры». Есть театр Саши Негиной и есть театр Нины Смельской. И каждая получает у Пази свой бенефис. Одна играет пьесу «Кошелёкъ» с танцами и развесёлыми куплетами, демонстрируя, как сказали бы сегодня, модель коммерческого, «игривого» театра. Другая, играя в бенефис «Коварство и любовь», выбирает театр больших страстей и высокой драмы.

Режиссёр не устраивает конкуренции и не делает своего выбора. Он взволнован истинно драматическим даром Саши Негиной (Нина Скляренко), но ценит и искусство Нины Смельской (Людмила Проходова), её очаровательное умение быть легкомысленной и прелестной… Выбор делают героини — и каждая платит по своим счетам.

Пьяный трагик Ераст Громилов (А. Балбекин), провинциальный Мамонт Дальский, советует Саше своим рокочущим басом: «Офелия, удались от людей!» Негина и удаляется в финале — но не в монастырь, а в театр, в его «волшебную камеру» — только там ей дано преодолеть тёмное захолустье жизни, её глухую тоску и застарелую нищету, её вечно пьяные рожи и серые заборы. Перрон, вокзал, дешёвый оркестр — и только чёрная дорожка слезы проползёт по её щеке в сцене прощания. И неловкий Петя, стоя у ободранных афиш, ей прокричит вдогонку: «Я желаю только одного, чтобы ты была счастлива, Саша. Уж как-нибудь, будь счастлива…»

Уж как-нибудь, но будьте счастливы! — вот режиссёрская интонация, тихим обертоном звучащая в спектакле.

Но финал этих «Талантов» всё-таки не эффектный отъезд и не нелепый танец потерянного студента Пети под полуцыганскую музыку пропахшего гарью вокзала. Финал отдан режиссёром Мартыну Нарокову. У кого-то устраиваются, у кого-то рушатся судьбы, а этот старик, одновременно поэт и чернорабочий театра, подойдёт к покосившемуся деревянному помосту, осмотрит его хозяйским взглядом и станет приколачивать гвоздями расшатавшиеся доски. Мерный удар молотка и музыка, не перебивая и не упраздняя друг друга, на равных, прозвучат в конце этой истории, этого провинциального «театрального романа». Жизнь может сложиться или нет, случай и удача могут улыбнуться, а могут и отвернуться, но этот старик, этот неисправимый чудак будет тихо латать разваливающееся на глазах здание старого театра. Провинциального, окраинного, совсем не звёздного и не знаменитого.

Может быть, лучший спектакль Пази из виденных мною на сцене бишкекского театра — «Прекрасное воскресенье для пикника» Т. Уильямса.

А. Нуриев (Сонг Лилинг) и С. Матвеев (Рене Галлимар). «М. Баттерфляй»

А. Нуриев (Сонг Лилинг) и С. Матвеев (Рене Галлимар). «М. Баттерфляй»

Т. Уильямса русская сцена давно полюбила, а в особенности — актрисы, находящие в героинях американского драматурга особое душевное родство, природу, во многом близкую природе актёрской. Русские актрисы всегда любили героинь Уильямса за особый дар тончайших нервных вибраций, за душевные смещения и странности, изломанность и непредсказуемость — вот уж чья душа соткана из сверхтонких парфюмов! — которые так заманчиво передать на сцене. Но русская же сцена выработала и устойчивый стереотип уильямсовского спектакля, часто опасно балансирующего на грани культивируемой истерии, напропалую педалируемых «странностей» и «надломов»…

Владислав Пази нашёл безошибочную и счастливую форму, которая его спектакль художественно подстраховала. Жанр спектакля он обозначил в программке как «джаз-квартет» и «привил» уильямсовской драме музыку джаза, «музыку толстых», как называли его в нашей стране в 30-е годы, эту музыку тонких и душевно не защищённых, музыку, в которой сплелись великая тоска и одновременно великое преодоление этой тоски.

Собственно, про это он и поставил свой спектакль — не про четыре женских одиночества, а про то, что искусство есть преодоление тоски и одиночества, экзистенциального трагизма человеческого существования.

Четыре драматические актрисы играют в спектакле по правилам джаз-квартета. Они одновременно и несчастные обитательницы сумасшедшей квартиры, и джаз-музыкантши, устроившие свой сейшн на задворках жизни. В спектакле не просто звучит музыка Армстронга, Тонни Беннета, Джерри Маллигана; это музыка — не фон для драматической игры, она сама властно диктует способ существования, даёт выход четырём затравленным жизнью, оттиснутым на её обочину «странным» женщинам. Их страхи и странности, их одиночество не упираются безнадёжно в тупики отчаяния, как им положено было бы по сюжету, но находят истинно музыкальное разрешение, внесюжетный — джазовый! — выход.

Все психологические вибрации и переходы в спектакле «настроены», виртуозно налажены — но ещё на сцене отлажен механизм «театра в театре», двойной игры. Все свои страхи и «сдвиги», все душевные болезни героини преодолевают в джазе, игре, музыкальном преображении.

Л. Ледяйкина (Боди). «Прекрасное воскресенье для пикника»

Л. Ледяйкина (Боди). «Прекрасное воскресенье для пикника»

Вот Боди (Л. Ледяйкина), домашняя квочка, хлопочет на кухне, готовясь к «прекрасному воскресенью» — но вот она же берёт цыплёнка и начинает играть на нём, как на трубе, и она уже не кухонная клуша с нереализованным инстинктом материнства, но — музыкант, и нет никого её прекраснее и невесомее… И Софи (Л. Любомудрова), сумасшедшее затравленное существо, вдруг начинает танцевать под нежное немецкое пение Боди, и её странный танец-кружение словно одолевает тёмную душевную болезнь. Доротея (Н. Скляренко), мечтающая о прекрасном принце, затевает танец с белой тюлью, которая в её трогательном воздушном театрике мгновенно превращается в роскошное свадебное платье — и никакое финальное крушение иллюзий не сможет отобрать у неё этих счастливых минут.

«Мы будем ездить на автомобиле!» — пообещает Элина (Л. Любимова), чёрная женщина-змея в котелке и фрачной паре, похожая на трагического клоуна — и вот они уже едут, и ветер свистит за спиной, и все мечты о большой красивой жизни сбываются здесь, в крохотном «комнатном» театре, где шторы входных дверей вдруг оказываются театральным занавесом, а тесная квартирка и есть та «волшебная камера», на пятачке которой можно прожить другую жизнь, которая, несомненно, счастливее, милосерднее, талантливее настоящей.

Режиссёр будто выхватил эти женские жизни из темноты одиночества, глухого отчаянья и дал им — в джазе, игре преобразиться, расцвесть, утешиться, отплакаться. Чтобы потом, в финале, понять: «Мы просто должны жить. Это все, что жизнь может нам предоставить и потребовать от нас».

Свой последний сезон в Бишкеке Владислав Пази открыл премьерой «Игрока» по Ф. Достоевскому.

Мне показалось, не случайно выбор пал на «Игрока». У Достоевского всегда ведётся мучительный спор человека с судьбой, — в этом романе человек ставит свою жизнь на карту в самом буквальном смысле. Для режиссёра и его труппы в прощальном спектакле на сценическую карту тоже в каком-то смысле была поставлена жизнь. Их общая жизнь, прожитая в этих стенах, на этой сцене.

Сценическое пространство, сочинённое художником Георгием Белкиным, — замечательно ёмкая, отточенная до формулы метафора романа, выраженная в словах Алексея Ивановича, молодого учителя: «Я поставил на карту всю жизнь свою». На сцене нет отдельно — человека и отдельно — игорного стола. Всё трагически совмещено. Центр сцены, выстланный зелёным сукном, расчерченным, как игорная рулетка, и есть тот магический круг, на который поставлена жизнь героев. Они в пространство этого круга словно выталкиваются какой-то дьявольской силой. Сверху сцена освещена огромным кругом лампы. Это — странная лампа, она зловеще нависала над героями и ничего на самом деле не освещает. Почти всё действие этого чёрно-белого спектакля происходит в полумраке, под редкое мерцание лампочки. Душевное пространство романа — кружение человеческой души в потёмках судьбы.

Сцена «Игрока» свободна от быта — кажется, здесь властвует чистое бытие. Человек выходит из темноты, делает ставку и — в темноту уходит. На сцене не Гамбург и не Париж и не любимый Достоевским Петербург, и не упоминаемая героями в их «дальнем зарубежье» Москва. На сцене мистический город Рулетенбург. Двенадцать стульев выставлены в круг, и сидящие на них люди в зловещем ритме сомнамбулического танца вращают колесо судьбы (балетмейстер Николай Реутов).

«Таланты и поклонники». Сцена из спектакля

«Таланты и поклонники». Сцена из спектакля

В этом инфернальном Рулетенбурге юная душа, Алексей (Е. Иванов) мечется с гибельной страстью и восторгом. Ступив на магический зелёный круг, Алексей уже не может с него сойти, тот затягивает его с дьявольским азартом: «Вот вырвусь из порядка и закружусь, закружусь…»

Но точно так же и все остальные русские герои спектакля «вырваны» из житейского порядка. Но русские герои Достоевского — все как один — эксцентрические игроки — каждый обещает «что-нибудь необыкновенное». Не только у Бабуленьки и Алексея, тут у каждого своя «эксцентрика» сжигающая человека страсть, тут каждый ходит на грани душевного помутнения и срыва.

И Генерал (В. Москалёв) с его безумной любовью к мадемуазель Бланш. И Полина (Н. Скляренко), которая не только влюблённого в неё героя терзает, но и себя не щадит, сгорает, бледная и измученная, раздираемая тайными страстями мучительница.

Все русские герои спектакля словно бросают себя под колёса мчащегося поезда. И всё спускают дотла, чтобы потом, как Бабуленька, замереть, перекреститься в темноте под одиноким лучом прожектора и сказать на выдохе, с тишайшей горечью: «О, Господи…»

Внутри суконного зелёного круга происходят не только «эксцентрические», но и тихие сцены спектакля, как известно, важнейшие для Достоевского. Отсюда, из круга, Полина, прощаясь, скажет Алексею: «Я не люблю вас». А потом сама выслушает, как де Грие (С. Матвеев) объявит ей о разрыве.

В финале спектакля герой признаётся: «Есть что-то необыкновенное, когда один, на чужой стороне, ставишь один гульден…» В. Пази поставил спектакль о том, как человек бросает на карту не гульден, не франк, не рубль — бросает самого себя. И «чужая сторона» в его спектакле — понятие не топографическое, её не отметить точкой на земном шаре. Трагическая мысль этого спектакля в том, что весь мир и, может быть, сама жизнь становятся для человека чужой стороной. И человек остаётся один на один с судьбой в потёмках выстуженной жизни…

К своим пятидесяти годам Владислав Пази вернулся в свой город, после среднеазиатского зноя узнавая «декабрьский денёк, где к зловещему дёгтю подмешан желток…» Но любимый город не сразу его признал. Очевидно, ещё и потому, что слово «дупек» (дружба) в Петербурге не столь популярно, как в Бишкеке.

«Игрок». Сцена из спектакля

«Игрок». Сцена из спектакля

Осенью, возвращаясь после спектаклей в гостиницу «Дупек», я не успевала «вернуться до темноты»: среднеазиатский город был в кромешной мгле. Я не знаю, как сегодня в Киргизии с электричеством и освещён ли вечерами Бишкек. Мне кажется, кроме нехватки электричества, в этом городе и его русском театре не хватает режиссёра Владислава Пази. В частности, мне доподлинно известно, что, кроме всего прочего, этот режиссёр совершенно неподражаемо танцевал на театральных банкетах еврейский народный танец, под названием «семь-сорок». Там он был — чуть ли не общенациональной фигурой примирения. Так, после ошской трагедии на ритуал примирения киргизского и узбекского народов в качестве «русского брата» пригласили Владислава Пази, и он, похожий на рыжего раввина, примирял враждующие стороны на чистом киргизском языке и благословлял их на долгий мир…

Здесь мои братья и сёстры по критическому цеху то и дело сокрушаются по поводу его провинциализма: уровень провинциальной режиссуры, следы провинциального театра… Особо этим опечаленных хочется спросить: многие ли из них знают, что за жанр такой диковинный — гидаю-дзёрури? И как это может сегодня выглядеть на петербургской сцене? И соотноситься с театром кабуки?

Пусть спросят у Пази. Он и правда второй сезон подряд удерживает уровень «провинциальной» режиссуры, то есть:

— простодушно и непоколебимо полагает, что должен ставить три спектакля в течение сезона — и ставит их, лишая себя столичной роскоши рассуждать о кризисе, финансовой катастрофе культуры и т. п.;

— на его спектакли не попасть, потому что провинция приучила его делать «театр для людей», то есть оставаться на сцене увлекательным и волнующим — окликает ли он тень мелодрамы в «Даме с камелиями» или фантазирует на темы японского классического театра, устроив вместе с Аллой Коженковой в зале Театра имени Комиссаржевской (известного, признаем, своим консерватизмом и умеренностью) настоящий восточный храм.

В отсутствии единственного и постоянного театра-дома он создаёт таковой на территории отдельно взятого спектакля. А вообще-то куда интереснее было бы поразмышлять о провинции как о теме творчества этого режиссёра — теме, которая проходит сквозь все бишкекские спектакли. Провинциальность как душевное и духовное состояние, вытесненность на обочину жизни, блуждание человека в душевных потёмках, житейских несчастьях, темноте…

Тоска, глухие заборы и пошлый вокзал в «Талантах и поклонниках»…

Замкнутый комнатный театрик-душегубка, в котором живут героини Теннесси Уильямса…

Вся жизнь — «чужая сторона» для русского человека в «Игроке»…

А ещё интереснее посмотреть, как герои Островского, Достоевского, Уильямса преодолевают это состояние, как цепляются за жизнь, как радуются празднику или иллюзии праздника, как готовятся к «прекрасному воскресенью для пикника»… Ведь, как справедливо полагают героини этого спектакля, «воскресенья всегда не такие, как обычные дни», и самое главное — несмотря ни на что, «мы вернёмся до темноты»…

Комментарии (1)

  1. Ольга Жигулева

    Ностальгия…

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.