О театральных фестивалях, происходящих на свете, я писала бы в нашем журнале под рубрикой «…в лицах». Потому что у каждого из них — своя особая атмосфера, определяемая либо личностью устроителя (директора, инициатора…), либо «физиономией» города (улицы, здания…), где этот фестиваль протекает, либо оригинальностью концепции. Так или иначе, у каждого фестиваля своё лицо, и именно оно остаётся в памяти, когда сам фестиваль завершён, спектакли обсуждены (и часто — забыты…), ветер уже не треплет по мостовым смятые программки вечернего представления, гости уехали, хозяева отдыхают, а афишные щиты обещают аборигенам-местным жителям что-то новое…

В № 5 «Петербургский театральный журнал» писал о концепции международного фестиваля «Бонн-биеннале». Его организаторы Манфред Байлхарц, интендант боннского театра, известный немецкий драматург Танкред Дорсг — большой, седой, исключительно доброжелательный человек — и его жена, рыжеволосая Урсула Элер,— вот три лица, взявшие на себя труд и удовольствие раз в два года свозить в Бонн спектакли по современной драматургии. Скорее, это труд, чем удовольствие, потому что с драматургией в мире трудно; нынешние писатели, посвятившие себя театру, едва ли сравнятся с «отцами» драматургии XX века. Это заметно и по российским опытам: вряд ли в какой-нибудь литчасти лежат пьесы нового Володина, Вампилова, Петрушевской. И везде в мире, собственно, так же, поэтому литературные критерии отбора спектаклей «Бонн-биеннале» представляются изначально неполными. Кажется, это понимают и сами устроители: держа за критерий современность пьесы, они, тем не менее, стараются представить разноязыкому залу прежде всего текст сценический.

«Улица Крокодилов&кaquo;.Сцена из спектакля.
Theatre de Compllclte/Royal National Theatre, Лондон

…Но когда вспоминаешь «Бонн-биеннале», в памяти первым делом возникает огромный парусиновый шатёр, похожий на цирк-шапито. Он установлен в парке возле театра, немцы почему-то называют его «палаткой», по вечерам дорогу к нему освещают гирлянды праздничных электрических лампочек, и, может быть, поэтому вспоминается детство и приезд цирка…

Вечерний Бонн — бон — бон… Спадает жара, часам к двенадцати ночи, отсмотрев спектакли, все собираются в этой огромной «палатке», где по-немецки организованно кормят «комплексными ужинами» многочисленных гостей и участников и где за бесплатной кружкой пива, под пологом шатра или прямо под звёздным небом можно поговорить об увиденном за день на одном из присущих тебе тридцати восьми языков (именно таково было количество стран, участвовавших в фестивале).

«Ловушка». Сцена из спектакля Polnisches Theater, Вроцлав.
Фото С. Околовича

К вопросу о языке. Мой русский слишком слаб, чтобы выразить впечатление от спектакля московской студии «Школарусскогосамозвансгва» «Землянка» по В. Сорокину, представлявшему наш театр в Бонне, и от творческой встречи с Н. Колядой (на спектакль Театра им. Маяковского по его пьесе «Фарс только для взрослых или Сказка о мёртвой царевне» я не попала). Коляда зачитывал на встрече куски своей прозы, написанной, по признанию самого автора, в подражание Е. Харитонову, уже переведённой на немецкий и посвящённой тяжёлой судьбе его «подруг»-гомосексуалистов в советском Свердловске. «Школа русского самозванства» в стерильно белом оформлении, под музыку Вивальди и на чистом мате-перемате играла полубредовые-полуиронические абсурдистские диалоги как бы советских солдат как бы на фронте. Это был бессмысленный и беспардонный скучный стёб по поводу всего святого: любви, женщины, войны, Родины, Бога. Даже если забыть, что циничная пародия на военную тему игралась в Германии 24 июня (почему не 22? Вот где была бы классная «оттяжка»!), даже если перетерпеть восторги немцев по поводу того, что их переводчики нашли 26 немецких эквивалентов одного знаменитого русского глагола, — кое-чего вынести было физически невозможно. Богохульства. На рассуждениях о «влагалище Богородицы» я позволила себе покинуть зал и выйти на свежий воздух.

Всё-таки любят на вымытом шампунем аккуратном Западе русские нечистоты. И тут уж ничего не поделаешь.

«Землянка». Сцена из спектакля.
Театр «Школарусскогосамозванства», Москва.
Фото В. Бодянского

Любят и «загадочные» русские души героев несчастной российской истории: фестивальный успех снискал энергичный спектакль из Хельсинки «Махновщина» (пьеса Эсы Кирккопелто), и боннский спектакль «Анастасия и я»: конечно, о чудном случайном спасении наследника русского престола Алексея и его роковой кровосмесительной любви к своей сестре Анастасии, об их тайном браке, рождённом сыне и пр. В пьесе финна Пааво Хаавико и спектакле Катарины Лахти спутаны сведения из Фрейда и эмигрантской литературы, но эта малоправдоподобная, иногда вульгарная, иногда увлекательная версия была сыграна двумя хорошими актёрами — Ирис Крюгер и Винсентом Латтерсдорфом — и именно этим представляла некоторую ценность.

А «сделали» фестиваль два выдающихся спектакля. И, пожалуй, ещё два хороших. Не так мало.

Наиболее сильным впечатлением (не для меня) стала знаменитая к тому времени лондонская постановка «Улица Крокодилов» режиссёра Симона Мак Барнея, благословлённого, как уверяют, Питером Бруком (Theatre de Complicite/Rjyal National Theatre). Графичный, виртуозно-ритмичный спектакль — фантазии на темы прозы Бруно Шульца — построен как гротесковый сон героя, вспоминающего (где вспоминающего? в гетто?) жизнь многочисленной еврейской семьи, родственников и подруг, лавочку, в которой отец отмеряет покупателям аршины тканей… «Улица Крокодилов» могла разбудить различные художественные ассоциации: здесь явно витал Кафка, но мне почему-то подумалось, что, может быть, в молодые годы Мак Барней мог видеть на Эдинбургском фестивале спектакли молодого Р. Стуруа и воспринять тот театральный язык…

Район Фонтсере (Дон Йосеп), Пилар Саенц (Мерсе). «Национальный театр». Театр Els Joglars, Барселона

Францу Кафке, его мучительной, патологической жизни — в холодном поту несчастных любовных увлечений и неизбывных комплексов — был посвящён и очень содержательный, мастерский польский спектакль Ежи Яроцкого «Ловушка» по пьесе Тадеуша Ружевича (Polnisches Theater, Wroclaw). Имена, как говорится, свидетельствуют… «Ловушка» — один из двух хороших, просто хороших спектаклей. Второй в этом ряду — голландский «Считай свои раны» по пьесе Герардиана Риндерса в его же постановке (Toneelgroep из Амстердама).

А самым выдающимся (не вторым, а первым) явлением фестиваля стал для меня «Национальный театр» из Барселоны. «Национальный театр» — не название театра, а имя пьесы и спектакля Альберта Боаделлы (театр Els Joglars).

…Хорошо бы представить себе старый испанский ковёр — тусклый, выцветший, как полотна классических испанцев… Не потому, что огромный ковёр покрывает сцену заброшенного театра, где происходит действие, а потому, что сам спектакль «выткан» из благородных театральных сюжетов, узоров, предан им, красив гаммой живописного цветового угасания…

Это поразительная по образности, глубине, вкусу эпическая и одновременно поэтическая фреска (или этюд? или оратория? кажется, здесь пригодны все жанровые определения, тем более, что спектакль — сплав живописности и музыкальности) о природе Театра, о его обмане, тайне и вульгарности, о низком искусстве, вырастающем из грязи — к небесам.

В старом заброшенном, приготовленном на снос (национальном?) театре, где трепещет лёгкое пламя свечей, старый музыкант Дон Йосеп (Рамон Фонтсере) собирает бесприютных бомжей, чтобы поставить с ними «Риголетто». Вот он — низ театра, того театра, который, собственно, обитает везде: толстая уборщица Мануэля Костадива распевает арии Чио-Чио-сан как божественная оперная примадонна (Бетона Алберди поразительная оперная актриса, похожая и внешне и по мощи дарования на Монсеррат Кабалье) Правда, обмахивается она при этом не веерами, а щёткой, но это не лишает её «театр» величественного обаяния.

Рамон Фонтсере (Дон Йосеп), Бегона Алберди Мануэле Костадива). «Национальный театр». Театр Els Joglars, Барселона

Йосеп объясняет уличным бродягам, что такое Театр представления, имитируя сердечный приступ; он учит их органической правда театра — «смотреть и нюхать» («Не вздумайте мыться!»); он вывертывает руку горбуну — и у того прорезается замечательный оперный голос, и он поёт за Риголетто (потом, пытаясь повторить голосовой «полёт», горбун сам станет заламывать себе руку, вспоминая акт божественного режиссёрского насилия). Йосеп выволакивает пьяную «Монсеррат», та, протестуя против правил, скидывает с пюпитра ноты и поёт без них так!!! Наконец, пытаясь прочувствовать сладость власти над залом, уличные «актёры» включают запись аплодисментов — и… Театр — низкое искусство, и наслаждение зрительским успехом — тоже. Боаделла находит ему наивный и едкий, «низкий», а точнее — низовой, физиологический эквивалент: у актёров-мужчин оттопыриваются ширинки…

«Национальный театр». Сцене из спектакля.
Театр Els Joglars, Барселона

Может быть, по темам это похоже на «Репетицию оркестра», в спектакле явно присутствует «феллиниевское» — яростные усилия Йосепа объединить эгоистические воли волей художественной. Законно-беззаконное искусство постепенно овладевает пространством запущенного «храма».

«Бонн-биеннале» — мощное общеевропейское театральное мероприятие — даёт чёткое представление не только о том, что идёт на сценах мира. Оно даёт представление и о том, что знают, чего хотят сегодня европейские театралы. Скажем, в Бонне я узнала: имя драматурга А. Володина неведомо тамошним профессионалам разных возрастов. Можно ли представить себе, чтобы мы не знали Брехта?.. Но отсутствие Володина в «анналах» европейской театральной памяти объяснимо: нежные его пьесы существуют в естественном противоречии с лапидарностью, рационализмом, определённостью, социальностью европейского театра.

Фестиваль «Бонн-биеннале» «накрывает» вас с головой обилием и разнообразием спектаклей и околотеатральных впечатлений — как та «палатка», где по вечерам кормят ужином, чтобы вы не были голодны и могли спокойно, за полночь, делиться с коллегами впечатлениями. Под звёздным небом страны Иммануила Канта.