В мае 1923 года берлинское издательство «Геликон» выпустило новую книгу И. Г. Эренбурга — фантастический роман «Трест Д. Е. История гибели Европы», где рассказывалось о том, как американские империалисты задумали уничтожить Европу, и к 1940 году на месте цветущего континента образовалась безлюдная пустыня. Книга имела большой успех, летом её уже издали в СССР — сначала в Харькове, затем в Москве, — а в начале сентября И. Эренбург, живший тогда в Берлине, встретился с приехавшим туда Мейерхольдом. Всеволод Эмильевич роман успел прочитать, заинтересовался им и предложил Эренбургу сделать из романа пьесу, объяснив, что это должно быть нечто вроде циркового представления с агитационным апофеозом. Эренбургу заниматься этим не хотелось, но, зная настойчивость Мейерхольда и его свойство не отступаться от задуманного, он решил потянуть время и обещал подумать.

Впрочем, думать над этим он не стал и, спустя несколько месяцев, сразу после Нового года, отправился в большое турне по Советскому Союзу и в завершение его, 3 марта 1924 года, приехал в Ленинград. Тут Эренбургу пришлось вспомнить о разговоре с Мейерхольдом, ибо сразу по приезде ему попалась на глаза (скорее всего, показал кто-нибудь из знакомых) крохотная заметка из только что вышедшего в Москве театрального журнала «Зрелища», где говорилось, что «в Театре им. Мейерхольда принята к постановке инсценировка Подгаецкого „Трест Д. Е.“ по Эренбургу и по „Туннелю“ Келлермана. Драматическая переработка инсценировки проводится драматической коллегией режфака Гэктемаса. Ставит Вс. Мейерхольд. Участвует вся труппа и все студенты Гэктемаса. Постановку предполагается осуществить в текущем сезоне».

Эренбург 5 марта отправил Мейерхольду резкое послание, утверждая, что не является пока «классиком каким-нибудь», а вполне живой человек и «сам может делать из своих книг всё, что из них сделать возможно».

Вскоре в газетах стали появляться информации о предстоящих гастролях Театра Мейерхольда в Ленинграде, и в его репертуаре значилась премьера нового спектакля «Трест Д. Е.».

Тем временем подоспело ответное письмо Мейерхольда. По воспоминаниям Эренбурга, «ответ был страшен». «Если бы даже Вы взялись за переделку Вашего романа, — писал Мейерхольд, — Вы сделали бы пьесу так, что она могла бы быть представлена в любом из городов Антанты, но в моём театре, который служит и будет служить делу Революции, нужны пьесы тенденциозные, такие пьесы, которые имеют в виду одну цель: служить делу Революции. Напоминаю: от проведения коммунистических тенденций Вы решительно отказались, указывая на Ваше в отношении социальной революции безверие и на Ваш природный пессимизм. В течение всего этого сезона Вы не предлагали мне Вашей пьесы…»

Логика, надо сказать, несколько странная, если учитывать авторское право и элементарную порядочность. Но, видимо, Мейерхольду это было можно, ибо никаких действий в защиту прав на свой роман Эренбург больше не предпринимал. Он вновь уехал за границу и о дальнейших событиях узнавал уже оттуда.

15 мая труппа театра во главе со своим руководителем, народным артистом Республики В. Э Мейерхольдом приехала в Ленинград. В театре Консерватории начались ежедневные репетиции нового спектакля. Возникли затруднения с администрацией Консерватории, не разрешавшей приспособить сцену к специальным требованиям этой постановки, широко использующей механические эффекты с введением в монтировку спектакля движущихся конструкций. Однако премьера была объявлена на 7 июня. Затем этот срок перенесли на 14, а потом и на 15 и 16 июня. 13 июня состоялась генеральная репетиция спектакля.

В афише и прессе указывалось, что написана пьеса М. Г. Подгаецким на основании романов И. Эренбурга, Б. Келлермана, Э. Синклера и П. Ампа. Но уже первые рецензенты не смогли обнаружить в ней следов ни Синклера, ни Ампа, и в дальнейшем эти писатели в связи с постановкой вообще не упоминались. Что касается Б. Келлермана, то, как писали газеты, от него «не совсем обоснованно к представлению пристёгнута тема о туннеле, прорываемом между Ленинградом и Нью-Йорком, а всё прочее оказалось лишь примитивнейшим пересказом различных глав Эренбурга». Журнал «Жизнь искусства» отмечал к тому же, что «Подгаецкий напрасно считает себя автором „Треста“. Почти всё хорошее в пьесе идёт от Эренбурга: отлично звучит со сцены его всесокрушающий едкий юмор. Когда в конце пьесы с Эренбурга съезжают на Келлермана, то спектакль как-то вянет».

Целостного описания спектакля не осталось, но, по отдельным упоминаниям тех или иных деталей в многочисленных отзывах прессы и по некоторым воспоминаниям современников, можно попытаться восстановить более или менее полную картину.

Пьеса, положенная в основу постановки, состояла из 3-х частей, разбитых на эпизоды. В различных свидетельствах о спектакле количество этих эпизодов варьируется от 16 до 19. Наиболее часто повторяется число 17.

«Самый закоренелый враг нового театра, — писал рецензент „Красной газеты“, — не мог бы посоветовать Мейерхольду более неудачной пьесы». Впрочем, качество пьесы не очень волновало режиссёра. Отрицая в то время театр, который выполняет лишь эстетические, отвлечённо-художественные задачи, требуя от него общественного назначения, Мейерхольд с большой находчивостью и чувством современности мог преобразовать любой сюжет.. В данном случае он заключался в том, что американские капиталисты задумали разрушить Европу и для этого организовали специальный «Трест Д. Е.», которому удалось покорить весь континент за исключением территории Советского Союза, где в это время совместно с Коминтерном была создана под видом «Радио-треста СССР» организация для постройки туннеля между Ленинградом и Нью-Йорком. И в то время, когда «Трест Д. Е.» готов был торжествовать свою победу, прошедшая по этому туннелю Красная Армия вместе с американским пролетариатом захватывает Нью-Йорк.

По ходу пьесы показывалась ущербная, бездуховная жизнь американских миллиардеров, борьба во французском парламенте между фашистами и коммунистами, каннибальские нравы английского парламента, где в голодном помутнении один из лордов съедал другого, сатирическая картина вечера у польского президента, разлагающие танцы загнивающей буржуазии в берлинском кафе и прочие отрицательные явления капитализма. В противовес этому демонстрировалась яркая жизнь в СССР, где в клубе «Красный маяк» молодые спортсмены занимались жизнеутверждающими упражнениями, где с песнями проходили строем матросы и красноармейцы. Постановка была разработана с таким расчётом, что все эпизоды, происходящие в СССР, были выдержаны в бодрых, мажорных тонах в противоположность зарубежным эпизодам, показывающим упадок буржуазии, которая варится в соку фокстротов, джаз-бандов, биржевой игры и т. п.

Мейерхольд весьма остроумно придал всему спектаклю характер скетча. Рыхлая драматургическая масса укладывалась механически в рамки быстро сменяющихся моментов, вся пьеса расцветала прихотливым узором режиссёрской композиции. Тот же журнал «Жизнь искусства» отмечал: «Созданию „Треста Д. Е.“ как спектакля мы обязаны Мейерхольду и Эренбургу». А «Вечерняя Красная газета» через день после премьеры заявляла: «Постановка Мейерхольда — праздник полного освобождения театрального действия от тягостей литературного текста».

Вс. Мейерхольд был не только режиссёром, но и, вместе с И. Шлепяновым, художником этой постановки. Он внёс в неё много нового, необычного. Впервые на русской сцене в спектакль был введён джаз-банд, организованный будущим поэтом В. Парнахом (саксофон, ксилофон, рояль, скрипка, контрабас, большой барабан, шумовки и целый набор мелких ударных). В этом джазе пианистом был будущий кинодраматург Евгений Габрилович. В спектакле также участвовал духовой оркестр, гармоника, были акробатические танцы и эксцентрические этюды в постановке Касьяна Голейзовского. Музыка и танцы имели в спектакле большое значение. Для характеристики Франции играли современную французскую музыку — отрывки из симфонии Мило к пьесе Кокто «Бык на крыше»; Америка передавалась приёмами джаза, а СССР — мелодией песни «Смело, товарищи, в ногу», исполняемой духовым оркестром. Впервые частью спектакля стала демонстрация биомеханических упражнений. Огромное впечатление на всех без исключения, писавших о постановке, оставил ввод в спектакль хора матросов, появление которых зрительный зал встречал восторженными возгласами в честь Балтийского флота, отряда подлинных красноармейцев, церемониальным маршем прошедших по сцене, настоящих спортсменов, показавших спортивные игры.

Однако наиболее необычным, интересным и плодотворным явилось то, что в основу спектакля Мейерхольд положил так называемые «движущиеся заборы» (которые своим движением выявляли динамику развития действия пьесы). Бесчисленные картины спектакля, развёртывающиеся в разных концах света, шли с помощью одних и тех же комбинируемых плоскостей, двигающихся на роликах. Две движущиеся плоскости, опущенный электрический фонарь и режиссёрская будка, оклеенная реальными афишами, давали ощущение городской улицы. Щиты, выстраиваясь то углами, то в ряд, то параллельно друг другу, мгновенно превращали пространство: из улицы — в трансатлантический пароход, из парохода — в шахту, в кафе, в парламент, во внутренность туннеля и в коридоры Совнаркома. Быстро меняя место действия, следуя за погоней актёров, стены эти доводили стремительность спектакля до бешеного, пляшущего темпа.

К диалогу непременно прибавлялись гигантские шаги, качание на качелях, гам, выстрелы, взрывы, игра света, резкая музыка, пряные эстрадные танцы. В области актёрской игры был осуществлён новый приём трансформации, который давал возможность одному актёру исполнять одновременно несколько ролей. Э. Гарин в одном из первых эпизодов играл семь ролей, И. Ильинский (тоже в одном эпизоде) — четыре, М. Жаров — три. В общем, в пьесе при участии 15 основных актёров на сцене появлялось более 60 персонажей. Трансформация осуществлялась при помощи специальных костюмов, а руководил ею известный в то время и единственный тогда в России трансформатор Кронкарди.

Для придания спектаклю остроагитационного характера широко использовал Мейерхольд возможности агитэкранов. Один из них, расположенный над сценой, содержал названия эпизодов и общие лозунги к действию пьесы, а на двух боковых появлялись телеграммы борющихся трестов и карты, показывающие их работу.

Тексты для этих экранов составлял сам Мейерхольд. Тут были цитаты из произведений Ленина, Зиновьева, Троцкого, встречавшиеся аплодисментами, портреты вождей, диаграммы, цифры, схемы роста рядов комсомола и Коминтерна. Перед спектаклем все эти тексты давались на просмотр партийным органам. Тексты лозунгов связывались непосредственно с действием пьесы. Так, например, когда главный герой Енс Боот посылал на СССР бомбы, начинённые ипритом, на экране вспыхивало: «Доброхим защитит СССР от капиталистического нападения». Стоило Енсу Бооту задумать очередное разрушение, а экран уже горел словами: «Привет Пятому съезду Коминтерна!» Когда же погибала Франция и предприимчивые американцы водружали на её развалинах свой флаг, экран комментировал это указанием: «Колониальная политика США».

По отзывам прессы, спектакль напоминал кинофильм: так велико было в нём количество эпизодов и такой у него был стремительный темп.

При всём этом пресса отмечала в спектакле движение в сторону сценического реализма, сохранение полного реализма в костюмах и гриме. Что, впрочем, не мешало критике давать и такие советы: «Часть красноармейцев вошла в Нью-Йорк вооружённая берданками. Вероятно, эта гарнизонная кочерга была взята из бутафорских мастерских. Не мешало бы брать из казармы трёхлинейки. Уместна была бы и пара пулемётов. Берданкой Нью-Йорк не возьмёшь».

Большую силу постановке придало созвездие замечательных артистов, занятых в спектакле. Эраст Гарин, который, в частности, в одном действии играл сразу семь ролей различных изобретателей; Мария Бабанова, с лёгкой музыкальностью танцевавшая и певшая, играя парикмахера в пустыне, дирижёра джаз-банда, танцовщицу в баре.

Игорь Ильинский дал великолепную маску мясного короля Твайвта — низкий лоб и вздёрнутый нос, рот до ушей, на голове редкая щетина, через которую просачивается идиотский череп с ложбинкой пробора, оплывшая фигура с вздыбленным животом и с прерывистым, задыхающимся от жира похрюкиванием. Менее удачно у него вышли маски эмигранта-профессора и берлинского рабочего, зато очень хорошо — польского президента. Борис Захава в роли лорда Хэга в эпизоде «ужин лордов» преднамеренно затягивал темп, что давало возможность одновременно со сценой из «театра ужасов» дать ряд психологических наблюдений над состоянием голодного человека.

Николай Охлопков играл матроса Чуба, Лев Свердлин отлично танцевал чечётку, Макс Терешкович был великолепен в главной роли Енса Боота. В спектакле участвовали также Зинаида Райх, Михаил Жаров, Василий Зайчиков, Михаил Лишин, Алексей Темерин, Михаил Мухин и другие актёры, уже завоевавшие к тому времени большую известность или ставшие впоследствии знаменитыми.

Премьера, несколько раз откладываемая, состоялась в Ленинграде 15 июня в Большом зале Консерватории. Билеты стоили от 60 копеек до 5 рублей. На следующий день, 16 июня, был ещё один спектакль. Потом дважды, 18 и 19, его показали для Совета Союза, и два последних спектакля для обычной публики состоялись 21 и 22 июня, после чего театр уехал в Москву показывать этот спектакль делегатам собравшегося там Пятого конгресса Коминтерна, одного из главных героев спектакля. 3 июля в Москве состоялся закрытый показ для делегатов конгресса и приглашённых. Успех был огромный, и в заключение актёры и публика вместе спели «Интернационал».

Эренбург, находясь в это время в Италии, живо интересовался спектаклем. Он просил написать о виденном свою приятельницу, ленинградскую поэтессу Елизавету Полонскую, её брата, театрального критика А. Г. Мовшенсона. Спрашивал и мнение другой своей ленинградской знакомой, поэтессы Марии Шкапской, и просил: «Если у Вас есть рецензии, будьте трогательной — пришлите».

Рецензий было много. Больше десятка газет и театральных журналов Ленинграда и Москвы неоднократно высказывали своё мнение о постановке Мейерхольда. «Пусть победа Мейерхольда в „Д. Е.“ не полная, — писала ленинградская „Красная газета“, — сама его работа завоёвывает новые области; пусть дом ещё не готов и в нём нельзя жить — это новая постройка, из нового материала и новой кладки». «Ленинградская правда» называла спектакль «вехой в истории русского театра», «Правда» — «самой современной, злободневной постановкой наших дней», журнал «Жизнь искусства» — «мощным ударом по старому театру».

Помимо Ленинграда и Москвы на спектакль откликнулись газеты Одессы, Харькова, Тбилиси и даже парижские «Последние новости».

Впрочем, были не только восторги. В. Маяковский на диспуте, устроенном в театре 18 июля, спектакль разругал, в особенности пьесу, которая, по его мнению, была «абсолютный нуль». Переделывать беллетристическое произведение в пьесу, — сказал Маяковский, — может только тот, кто выше их авторов, в данном случае Эренбурга и Келлермана«.

Маяковский оказался прав. Первоначальную положительную оценку критиков спектакль заслужил лишь благодаря новизне и необычности различных режиссёрских приёмов, чёткому и слаженному поначалу действию актёров и механизмов да ещё сиюминутной актуальности лозунгов и призывов. Когда же это ушло, от показавшейся поначалу блестящей постановки ничего не осталось.

Яркий спектакль довольно быстро завял. Через год летом 1925 года, В. Мейерхольд вновь привёз «Д. Е.» в Ленинград Но это был уже совсем другой спектакль. «Хочется указать на современное, весьма печальное состояние этой постановки, — писала „Ленинградская правда“. — Не говоря уж об отсутствии многих исполнителей, заменённых несравненно худшими дублёрами, чисто техническая часть спектакля расшатана вконец. Скрежещущие, еле ползущие щиты, постоянные затемнения, опаздывания, ничем не объяснимый замедленный темп некоторых эпизодов, влекущий за собой непроходимую скуку, — вся эта недопустимая расхлябанность совершенно неожиданна для театра Мейерхольда. Нужно пожелать театру возобновить постановку „Д. Е.“ в её первоначальном виде».

Но это было невозможно, и лучше других ситуацию понимал сам Мейерхольд Приехав в 1927 году в Ленинград, он публично признал свою неправоту в отношении Эренбурга. Выступая 18 сентября в актовом зале Дворца труда перед клубными работниками города и отвечая на записки, Всеволод Эмильевич сказал: «„Д. Е.“ — весьма посредственная пьеса. Пусть радуется моему заявлению Илья Эренбург, с которым мы поссорились, ибо он сам претендовал на переделку своего романа в пьесу, а я отказался от его услуг».