* Начало публикаций рассказов Р. Габриадзе — в №№№ 0-7. В диалоге принимает участие М. Дмитревская.

Резо Габриадзе. Ещё не приехал Нейгауз, ещё не наступила весна, ещё в саду не заквакали лягушки, ещё в бывшем бомбоубежище не скопилась талая вода, но именно в этот период директор филармонии Давид Сарджвеладае уже красил зубной пастой парусиновые туфельки: в городе, пахнущем сыростью, он чувствовал начало сезона.

И появился фокусник Элиабам Мустафа Бабахиди! На филармонии с открытыми окнами возникла афиша «Проникновение в чужие мысли». Нейгауз никогда не согласился бы играть в таком холодном здании. На это был согласен только Бабахиди. Это был очень простой человек, похожий на актёра Пуговкина. Он носил белый шарф и оранжевую чалму, у него были два ассистента, очень простые русские парни, я видел их в городе, они только что вернулись с фронтов, видимо, где-то в Ростове встретились с Бабахиди и теперь работали вместе. Время от времени, думаю, он их менял. А ещё была у них дама.

Марина Дмитревская. «Каучук».

Р. Г. Откуда Вы это знаете?! У дамы были золотые трусы, золотой лифчик и золотые волосы. И вот все вместе они давали концерт, а мы страшно волновались. В летнем саду, в филармонию, построенную мадам Кикачейшвили, набивалось всё общество.

М. Д. Это здание уже описано в рассказе «Эссебуа».

Р. Г. Да, именно в том здании выступал Элиабам-салам Бабахиди. Медитация, проникновение в чужие мысли и чувства.

М. Д. С помощью женщины в золотых трусах?

Р. Г. Нет, женщина была красотой, отдохновением. Напряжение во время мистического сеанса в публике бывало такое сильное, что его надо было разряжать, и тогда мы смотрели на её золотые трусы, золотые ноги и очень густо, будто ложкой, намазанные помадой губы. Мы смотрели на неё, на некоторое время возвращались к сказочной реальности, а потом снова проваливались в мистику. Бабахиди говорил: «Сейчас прошу троих на сцену». Стесняясь и посмеиваясь от стыда, трое выходили на сцену. Ассистенты завязывали им глаза, и Бабахиди говорил: «Думайте, думайте, думайте… У кого сейчас в кармане кошелёк… Не отвлекайтесь, у вас посторонние мысли… Думайте о кошельке…» Он нервничал, несчастные на сцене совсем терялись…

М. Д. Потому что кошелька в кармане не было ни у кого…

Р. Г. Но Бабахиди говорил: «Думайте, не обращайте внимания на эту девушку, думайте, не стесняйтесь…» Так он дорывался до замечательно стеснительного доктора Исаака Миновича и доставал у него из кармана кошелёк. «Здесь есть пятнадцать рублей!» 15 рублей — была миллионная сумма для нашего города, она была только у врача. Исаак Минович краснел, толстые его очки начинали потеть, он ронял шляпу под стул, лез за шляпой и убегал из зала. Тогда Бабахиди брал какую-нибудь девушку: «Думайте о самой тайне вашей души!» В общем, такие вещи он делал с нами. Зал был наэлектризован, жена генерала, командующего Кутаисским гарнизоном, блондинка Валентина — в прозрачном пеньюаре из будущего ГДР — всё рвалась на сцену, но генерал был строг, вставал и почти насильно выводил Валентину из зала, потому что представлял себе, что бы случилось, если бы весь мир узнал, о чём думает Валентина!..

М. Д. А Вы выходили на сцену?

Р. Г. Нет, Вы что! Я был робкий! Выходили отчаянные люди, совсем пропащие! Нескромные, почти как москвичи, отчаянные, таких в дом нельзя пускать. Выйти к Бабахиди — значило отказаться от традиций, от семьи, от скромности. Это были ужасные люди, не краснели. Мой дядя, между прочим, однажды вышел. Но он, после того, как побывал в армии где-то под Горьким, совсем потерял ум. И русскому не выучился, и память потерял. Когда он вернулся из армии, он хотел нам показать, что он бывалый человек. Бабушка в этот момент доила корову, а я стоял в его сапогах. Он босой зашёл в хлев и говорит бабушке: «Браток, молочка!» Бабушка не поняла, переспросила меня (я был между ними переводчиком), я говорю: «Он сказал, что ты — его брат». Бабушка сказала: «Вайме!» — а корова ударила копытом и хотела опрокинуть ведро (коровы так часто делают от возмущения). Потом бабушка сказала, что, видно, дела совсем плохи, если родной сын думает, что она — его брат… Потом он футболистом стал… Ну, вот, вернёмся к Бабахиди. Впрочем, о нём, наверное, не стоило бы рассказывать тоже, если бы не два его ассистента. Они очень помогали ему: незаметно совали в шляпу зайчика или голубей, подсовывали в карман зонтик — словом, обслуживали его фокусы. Бабахиди показывал нам графин чистой воды, приглашал даже попробовать, давал своим ассистентам два пустых бокала. Девушка в золотых трусах вакхически восклицала: «Хванчкара!» — и, стоя на табуретке, наливала воду в бокалы. Вода становилась красной! (Ну кто мог знать, что туда предварительно насыпана марганцовка?!) Ассистенты выпивали «Хванчкару» и изображали из себя пьяных, что удавалось им без труда. Можно сказать, что, регулярно употребляя марганцовку, они были самыми внутренне стерильными людьми в Кутаиси (sterilis — лат.). Но не внешне. Я встречал их в городе, этих ассистентов: на одном была медаль «За оборону Кавказа», какой-то сапёрный значок и колодка нескольких орденов. Другой был не из военных, а какой- то неопределённо спившийся. Они всё время кругами бродили около Зелёного базара, где вино иногда было дешевле, чем у Пьяного базара (у нас было два мощных базара).

М. Д. Зелёный — потому что там продавали зелень, а Пьяный?

Р. Г. Потому что там много пили. А на Зелёном, между прочим, бывал Александр Дюма, и это великий базар, потому что сам Александр Дюма написал о нём, что ничего печальнее и беднее в мире он не видел, а Дюма объехал весь свет.

М. Д. А Вам казалось, что это богатый базар?

Р. Г. Конечно, там цыганка продавала рубиновых петушков на палочке… Но вспомним об ассистентах. В тот день они появились на сцене, Марина Юрьевна, после Пьяного базара и совершенно пьяные. На них обычно были чёрные смокинги и огромные оранжевые шаровары, в которые чего только они не прятали! Зайцев, голубей, арбузы — весь реквизит был у них в этих штанах. Но в этот день, пьяные, они не могли ничего спрятать, как это требовалось, и всё проделывали очень простодушно: без тайны и лукавства, прямо на виду у зрителей, в шляпу сажали зайца. Бабахиди начал нервничать и сорвался: «Вы подлецы! На что смотрит милиция!» Он страшно расстроился, потому что все фокусы были испорчены: из широких штанин они доставали букеты цветов и совали сзади Бабахиди, а он, держа зайца за уши, топал ногами и кричал на них, что посадит их, что он сам воевал на Первом Белорусском, и так далее. И вот мой город, к чести его, нашёлся, и вся публика начала кричать: «Прости их, прости!» Вот что за зрители были в Кутаиси. Сейчас публика безжалостна, она не умеет прощать, она сейчас — как в Риме: «Казни!» А наша публика этого не делала, она сочувствовала этим пьяницам-ассистентам Бабахиди. И когда он услышал это: «Прости!» — с ним случилась истерика, и после этого я не видел больше в нашем городе неповторимого Бабахиди, он исчез сразу, потерялся, как ложка без ручки. Ассистентов судили народным судом в суде ЗКВЖД у вокзала по статье, номера которой я за давностью лет не помню, и прямо оттуда, через задние двери суда, отправили в лагеря на пять лет. Об этом писала газета «Индустриалури Кутаиси», заметка называлась «Оскорбители публики». Гово-рили ещё, что, получив по пять лет, они были счастливы. Дальнейшее мне неизвестно.