В. Шекспир. «Макбет» (перевод Б. Пастернака). БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Темур Чхеидзе.

Помню, учась в институте, мы ужасались шекспировским ремаркам: «Ведьмы исчезают. Входит войско. Битва». И т. п. На первом курсе нам казалось: осуществить их будет нелегко. На втором мы думали: чертовски трудно. На пятом понимали: практически немыслимо. Невозможно. Шекспир, считали мы, абсолютно безответственный драматург.

…Где-то позади хлопают двери, и ты, повинуясь естественному человеческому инстинкту, поворачиваешь голову… Меня это совершенно завораживает: из задних дверей по проходу в зрительный зал в буквальном смысле этого слова входит войско: несметное количество молодых мужчин поднимается на сцену и тут же исчезает в темноте, в глубине, где-то за пределами её… Куда, откуда, зачем — несущественно. Бродят в поисках битвы? Не знаю. Их выход прервал сцену с ведьмами; и Макбет, и Банко тоже, разумеется, вместе с нами глядят на войско, а потом… Когда и мы, и оба славных тана снова оборачиваются к ведьмам — их нет, разумеется. Ибо сметены войском. Или поглощены землёю. А быть может, рассеялись в воздухе? Ведьмы исчезают. А как — неизвестно. Но исчезают совершенно по-шекспировски.

А. Толубеев (Банко) и Г. Богачев (Макбет).
Фото Б. Стукалова

А кстати, как они появились? Из чего сотканы? Из какого материала? Нет, нет, вовсе не традиционные болотно-марлевые пузыри земли, — какие-то разноцветные кумушки: две карнавальные девки и старуха… Явились, будто из сказок, что на сон грядущий рассказывали Макбету простодушные бабки и няньки. О чём были сказки? Да всё о том же: о богатырях, перед которыми и океан расступается, и звери дикие, урча, у ног ложатся, и горы с места сдвигаются… О монстрах непобедимых. О чудесах. Вот из этих-то сказок и соткались вещуньи. А кто они: духи или фантомы — несущественно. Точно выбрали жертву и вошли к ней в доверие. И слепая впоследствии вера Макбета в Бирнам и Дульсинан сродни доверчивости дитя: волшебным свойствам шапки-невидимки и золотых башмаков. В вещуньях этих нет ни капли таинственности, но ведь они — с той стороны бытия. А значит, грань между земным и неземным не так уж существенна и пропасть между смертью и существованием не так уж и глубока. Итак, соблазняют Макбета, нашёптывая простые ответы на непростые вопросы, апеллируя к ребяческим снам, стирая грань между тем и этим миром. И Макбет заглатывает наживу.

Макбет Геннадия Богачева проходит путь от милого мелкого удачливого вояки до бесстрашного, бесшабашного воина, богатыря, бросающего вызов людям и нравам. Именно мелкая душа поначалу не позволяет этому Макбету отдаться стихии разрушения, окунуться в хаос его. Будущего головореза и короля приходится подталкивать. Уговаривать. Обольщать. Принуждать. Но, единожды вступив на этот путь, он чувствует: убийца, кровавый деспот, тиран — единственная доступная для него карьера. И, надо сказать, он любит свою работу.

Г. Богачев (Макбет) и А. Фрейндлих (Леди Макбет).
Фото Б. Стукалова

Путь злодейств, которые не разрушают, но формируют душу… От преступленья к преступленью образ короля крепчает: болезненный стал здоров, пугливый — бесстрашен. У него меняются манеры: в финале спектакля, надо сказазать, они мне нравятся. Самоотверженный головорез, сочетающий жестокость ребёнка и ребячливую веру в волшебство. Макбет Богачева не нуждается ни в сочувствии, ни в подпорках для совести, он прямо и открыто глядит людям в глаза, как это ни странно для такого негодяя. И этот человек в финальной сцене спектакля вызывает не просто сочувствие — сострадание. Разумеется, путь его безнравственен. Но тем интереснее следить за метаморфозами героя. Героя будто бы и трагического. Презирающего смерть. Отвергающего страх. Отторгнутого людьми и природою…

Темур Чхеидзе не позволяет мне поплакать над судьбою обманутого тана — гибель Макбета вовсе не величественна. Она решена в фарсовом ключе: поднятая над всеми бутафорская голова поверженного тирана, передача её мёртвой леди — это уход из жизни ее воина, не трагического героя, не Богочеловека — паяца, «комедианта,, паясничавшего полчаса на сцене». А следовательно, пафос спектакля, пафос этой кровавой истории связан не с королём Макбетом…

К. Лавров (Дункан) и М. Морозов (Малькольм).
Фото Б. Стукалова

Но с кем же тогда? С армией обиженных танов, что хитростью повели Бирнамский лес на Дульсинанский замок? С Макдуфом? Малькольмом? Дональбайном? Россом? Но в этом спектакле они и вовсе лишены глубины… Так… не повстречавшие еще своих демонов Макбетики. Нет, хрестоматийное шекспировское добро, что идёт освобождать от разбушевавшегося паяца стонущую землю, и не может претендовать сегодня на положительный пафос спектакля. Тогда кто же? Кто?

Быть может, леди? Или, вернее, ее дух, тщетно взывающий к королю, обернуть время, переиграть прошлое? Пожалуй, нет… Леди Макбет Алисы Фрейндлих — часть больной совести самого героя. Часть, которую он отчуждает, освобождаясь от мучивших недугов… Душа ли его, совесть ли, — но это прошлое, ненужное давно, отброшенное, вызывающее лишь сентиментальное чувство: грустно смотреть на собственный больной дух, что бродит по залам замка… Грустно, не более. Ибо всё это лирика. Нет, леди не олицетворяет собою силы… Нет. Нет. Мёртвая ли, живая, она — лишь тяжкая ноша, любимый камень на шее…

…И вот ещё что. Конечно же, леди Макдуф. Таинственный, практически абсурдистский текст и как будто вставная сцена, необязательная для сюжета. В спектакле ей уделено, однако, значительное место, но в основном ради самого Макбета развивается линия войска головорезов. Да, нет Макбета, но «щупальца Макбета» пронизывают пространство, и это решено образно и зримо… Жаль только, сама леди Макдуф, самоотвержено сыгранная Ирутой Венгалите, наделённая, с моей точки зрения, воистину шекспировским «тоном», леди — снова лишь жертва, яркая бусина, не нанизанная на общую нить. Вспыхнет, исчезнет, не оставив следа. Леди погибнет, не подхватив линии, не дав продолжения её, — я имею в виду некий сверхсюжетный узел, в который могла бы завязаться и эта нить, линия женщины и младенца, младенца отнюдь не бессловесного и уже являвшегося к тому же Макбету призраком… То есть я опять-таки фантазирую и грущу на тему положительного пафоса.

Г. Богачев (Макбет).
Фото Б. Стукалова

Быть может, Банко? Банко, чьи потомки будут королями? Банко, чей дух смущает короля? Банко, рядом с которым Кавдорский и Гламисский тан чувствует свою несостоятельность, ничтожность? Банко, который?..

Вот здесь, по-моему, кроется загадка. И мы, в который раз воздавая должное Андрею Толубееву за редкую актёрскую индивидуальность, высочайшего класса профессионализм и талант, должны, вынуждены с сожалением заметить: что-то недодумано с линией Банко. Недомыслено. Недосочинено. Недоработано. Актёром. Режиссёром. И — Автором.

Он — один из многих. Но он — особый. Живой, он смущает дух Макбета, мёртвый — грозит его физической оболочке. И только лишь эти двое видят вещуний. Но Макбет реагирует как дитя, Банко — как взрослый. И от этой отмели времён каждый из них пойдёт своею дорогой. И здесь начнётся раздвоенность мира, разделённость его на Макбета и Банко. Ведь если есть обаятельный Демон зла, то должен же быть и Демон добра, что, взбунтовавшись, вселяется в Бирнамский лес и ведёт его на крепость Дульсинан? Две поэтические идеи. Два Духа. Два Демона. Один — верящий в простые идеи и детские сны, а другой — смеющийся в лицо бабкиным пророчествам, сколь соблазнительны они бы ни были…

А. Романцов (Сейтон) и Г. Штиль (Первая ведьма).
Фото Б. Стукалова

Мне даже странно, что я, как школьница, долго рассуждаю об идеях и персонажах. На самом же деле, форма этого зрелища если не первична, то, во всяком случае, завораживает в первую очередь. Поэзия вымысла связана с нею и ею пропитана. У этого спектакля, как и у его главного героя, прекрасные манеры: внезапные переходы, переливы света, сочетание криков и тишины — спектакль красив без вычурности и поэтичен по-мужски.

Сама смерть здесь опоэтизирована: одна из самых красивых сцен — ночь убийства Дункана. Пятна теней и света ползут по стенам, и кажется, что за дверями не буря, какой не видел свет, но повсюду летают, снуют, скребутся добрые духи, и сама Леди, будто один из этих духов, бредёт по скользкому паркету и слушает сверчка… Воистину Макбет зарезал красивейший из снов.

Разумеется, обращаясь к подобной стилистике, наряжая шотландских танов в шинели, кители, плащи, если не вполне современные, то весьма близкие к тому, режиссёр рискует быть обвинённым в убогом социологизме, в стремлении посредством Макбета выяснять отношения с реалиями сегодняшнего дня. И многие, вероятно, его в этом упрекают, не замечая (или же не желая замечать, быть может), что это лишь стилизация, образующая некое эстетическое пространство, но никак не апеллирующая к этическому.

…Хотя, в сущности, мне нет никакого дела до первоначального замысла. Какая разница, собирались ли авторы посвятить спектакль юбилейной дате или же разбирались с пятым доказательством бытия Божия? Важен конечный результат. Я хочу стихии зрелища. Разумеется, это зрелище поглощает и завораживает меня. А потом, можно и фантазировать… Можно заметить, что Банко и Макбет, то есть люди, появляются впервые откуда-то из-под земли, а ведьмы, то есть духи, — сверху, из воздуха… И, рассуждая о форме, можно, например, спросить, чьими глазами нам предлагают смотреть на происходящее?

И. Венгалите (Леди Макдуф).
Фото Б. Стукалова

Быть может, это духи, всматриваясь в историю взлета и падения шотландского короля, духи, сотканные из воздуха, духи смотрят и оценивают происходящее, их глазами воспринимаем его и мы? И тогда, с точки зрения духов, они-то и есть пузыри земли — воины, скованные болотным сукном, одинаковые от великого (скажем, Дункан Кирилла Лаврова) до смешного (допустим, Малькольм Михаила Морозова), блуждают по земле, небу, лопаются, отрываются. И потому смерть в спектакле ненатуральна: красные пятна на руках Макбета, на голове у Банко — скорее знак смерти, чем ужас крови. И чем реальней топот, смех Макбетовых головорезов, чем узнаваемей их шинели, чем реальней, осязаемей, ближе реалии войны — тем нереальней, воздушней всё, что происходит. И эпизоды сменяют друг друга очень искусно: сцены будто бы нависают одна над другой, внезапность переходов ещё больше усиливает впечатление ирреальности… И призрак Банко настолько же реален, насколько нереален Банко-человек.

Спектакль, конечно же, не направлен в сегодня непосредственно. Просто он еще раз попытался напомнить нам о беспринципности духов, которые норовят время от времени соблазнить нас нашими же раскрашенными иллюзиями, детской верой в богатырей и героев, что живёт, в глубине сознания каждого… Итак, они улетели. Но они найдут ещё жертву и явятся, неузнанные, в новом обличье. Проникнут в душу, развернув перед нею свой незатейливый товар. И мы им доверимся. Обязательно поверим в них и в себя.