Хотя на фестиваль «Радуга»
Открыли фестиваль «Красные носы» (мы писали о нем в № 63) — своеобразное продолжение предыдущей работы Эльмо Нюганена «Мы, герои», фаворита «Радуги» прошлого года. Обе пьесы многофигурны, в центре каждой — бродячая труппа. Наполненные площадными шутками и ироничными песенками «Носы» рассказывают о человеческом братстве и противостоянии бездушию власти. В Эстонии зритель спектаклю влюбленно рукоплещет (автор текста — свидетель), критика называет его «политическим» и опасается снятия (на мой взгляд — напрасно). Петербуржец политпесенок не расслышал, иронии и братства недополучил, а когда на одном из патетических монологов еще и отключились наушники, вовсе растерялся и в итоге вышел не солоно хлебавши.
Сцена из спектакля «Проклятье голодающего класса». Саратовский ТЮЗ Киселева. Фото М. Гаврюшина
Сцена из спектакля «Предместье». Пермский ТЮЗ. Фото из архива фестиваля
Сцена из спектакля «Фрагменты» В. Лагосса. Фото из архива фестиваля
Сцены из спектакля «Балетмейстер». Театр Эндла (Эстония). Фото из архива фестиваля
Известный в Америке режиссер-авангардист Ли Бруер (премии «Obie Awards» удостоены 11 его постановок) показал «Проклятье голодающего класса» (Саратовский ТЮЗ Киселева) — спектакль ничуть не авангардный, скорее архаичный. В центре написанной в 1994 году пьесы Сэма Шепарда — нищая семья американских фермеров: отец, алкозависимый ветеран Вьетнама, пьющая мать и дети-подростки. У каждого из героев есть мечта, но к финалу остается только реквием по ней. Режиссер строит действие, монтируя «аттракционы». Здесь много танцуют, есть даже отдельный номер — когда сын, Весли, пытается зажечь зал, исполняя рок-балладу и копируя «звезду»; здесь на экране мелькает видео (и эти танцы, кадры, песни — иллюстрация мечтаний героев), «взрывается» машина, а жертва — девушка, выброшенная взрывной волной наружу, — завораживающе долго парит на тросе. Есть живой ягненок (понятно, что жертвенный агнец) и финальное ироничное бэнг-бэнг: когда на сцене начинается ружейная пальба, зритель (подсадной) встает с намерением покинуть зал, но бандиты «подсекают» его выстрелом. Но все эти трюки пропадают в пространстве большой сцены; играют актеры хорошо, но каждый в отдельности, ансамбля нет, да и социальный протест, присутствующий в пьесе, смазан.
Непонятно, каким образом очутился на «Радуге» спектакль «Предместье» (Пермский ТЮЗ) по Вампилову, обращенный в далекое, со слезой идеализированное режиссером Михаилом Скомороховым прошлое. С «низким» настоящим это прошлое не связано никак и прощается с ним на пятой минуте представления. Бусыгин и Сильва стоят на фоне расписанной граффити стены, но вот створки стены открываются, являя нам «предместье»: мир заповедный, обозначенный обломками советских вещей полувековой давности (телевизоры, приемники, квартирные таблички и т. д.). Жители «заповедника» носят только «природную» одежду — льняную и вязаную, и Бусыгин, под городской курткой которого с самого начала тоже виднеется какая-то вязанка, будет ими экипирован в nature-продукт полностью. В этом переодевании — вся режиссура, равно далекая как от Вампилова, так и от дня сегодняшнего.
А вот «Балетмейстер» Театра Эндла (Эстония) оказался спектаклем симпатичным. Нехитрую историю о маленьком человеке, попавшем в большую переделку, режиссер Андрес Норметс поставил как обаятельный фарс. Смеются здесь надо всем — над политиками, над войнами, над самими собой и более всего — над стереотипом «горячие эстонские парни». Ансамбль народного танца «Брошечка», наспех сколоченный из пролетариев, командирован в Казань для выполнения секретной операции по спасению президента, узника местной психушки. Пройдя через все препятствия (увальни из «Брошечки» даже научились танцевать) и добравшись до пункта назначения, «музыканты» видят не героя оппозиции, а трусоватого политика, которого интересует только собственная шкура и капиталы. Легкий, игристый, похожий на комикс «Балетмейстер» пришелся по душе многим зрителям.
«Фрагменты» Василиса Лагосса — моноспектакль по мотивам древнегреческой поэзии. Немолодой, физически совершенный Лагосс без слов «рассказывал» нам что-то резкими и порывистыми, мягкими и вкрадчивыми движениями тела. Затем из этого тренированного, как будто созданного для полета существа прорвалась речь (те самые фрагменты): дар совершенного слова — поэзия — рождался из недр человеческого духа. Спокойный, как монах, и величественный, как жрец, артист, по сути, продемонстрировал нам сеанс медитации, правда, адресата этой медитации среди зрителей не оказалось. Ведь подобное шаманство требует полного, медитативного включения принимающей стороны — но люди, собравшиеся в маленьком душном пространстве перед сценой, не были к этому готовы.
Негласным открытием фестиваля стали спектакли по современной драматургии молодых режиссеров (причем Дмитрий Волкострелов и Марат Гацалов только с этой драматургией и работают, другая им неинтересна).
О «Запертой двери» и «Экспонатах» мы подробно писали (см. № 61 и этот номер), остановимся на «Убийце» (Московский ТЮЗ) Дмитрия Егорова.
По сюжету мирный лох Андрей (он же Дюша), студент периферийного вуза, сдуру проигрывает альфа-самцу Секе крупную сумму денег. Вообще, этому Секе все проигрывают, еще и побольше, чем Андрей. Вон один несчастный, по фамилии Маронов, проиграл 50 тысяч, поэтому теперь Андрей обязан (Сека так велел) ехать в Старый Оскол, найти Маронова и, если тот долг зажимать начнет, убить. К Андрею, чтоб все чисто, Сека для сопровождения прикрепляет свою любовницу Оксану. Попутчики испытывают друг к другу взаимное презрение, но делать нечего — едут. Страшно не ехать — Сека злой, накажет. Но вместо Старого Оскола Андрей, к насилию не склонный, направляется в поселок к маме (у нее там свой бизнес, магазин-вагончик с бытовой химией) — вдруг мама сжалится, отстегнет денег, тогда и убивать никого не надо, тогда отдал долг и гудбай на все четыре стороны. История с виду — страшноватая, но закончится хорошо, как в сказке: Андрей не только никого не убьет, но и деньги получит, и красавицу.
Е. Волоцкий (Андрей), Н. Златова (Оксана). «Убийца». МТЮЗ.
Н. Златова (Оксана), Е. Волоцкий (Андрей). «Убийца». МТЮЗ. Фото Е. Лапиной
Сцена из спектакля «Запертая дверь». «ON.Театр». Фото Т. Ивановой
«Убийца» — пьеса, лишенная авторских ремарок. Она состоит из внутренних монологов, переведенных в реплики. Эти монологи-реплики, собственно, и принимают на себя функции ремарок. События мы видим глазами двух героев — Андрея и Оксаны. Персонажи не общаются между собой напрямую, не ведут типичный для сцены диалог, а дают характеристики — констатируют и оценивают действия друг друга.
В спектакле МТЮЗа нет ни грамма надрыва, рефлексии, пафоса (что легко вообразить, ставя «Убийцу» традиционно). Он одинаково сторонится и психологизма, и так называемого «настоящего» изображения действительности, якобы «как в жизни». И эта отстраненность нарочитая, заданная режиссером.
Героев пьесы режиссер поместил в материализованную пустоту (сценограф Фемистокл Атмадзас) — очищенное белое пространство (есть только гора пружинистых сеток от железных кроватей, загораживающих дверной проем слева), в котором человек не отбрасывает тени, виден весь, ничем не прикрыт. Это отсутствие тени — знак не одиночества даже, а отдельности, невозможности совмещения одного существа с другим (здесь каждый, даже если он стоит близко к другому, даже если эпизод про любовь, — все равно один). Евгений Волоцкий, играющий главного героя Андрея, присутствует на сцене как некое говорящее лицо, на время принявшее на себя бремя чьей-то истории: он произносит слова не от себя, не от персонажа, а с позиции «между», которая, однако, включает и знание о персонаже. Игра строится на стыке отстранения, дистанцирования от объекта и досконального знания о том, кого играешь.
Историю о парне, попавшем в дурные обстоятельства, но завершившуюся хеппи-эндом, можно разыграть как жестко, так и слащаво. Егоров решает пьесу вопреки этим очевидным, поверхностным трактовкам. При этом ничего не сочиняет «сверх» текста, а достает то, что мы, не покажи нам режиссер, может, и не разглядели бы. У него Дюша — никакой не современный Раскольников (как Молчанов — не Достоевский), не жертва обстоятельств, он сразу, с самых первых шагов своих на сцене — убийца. Не физически (тут он чист), а морально. Чувств герой Волоцкого не испытывает вообще, ни к кому. Он — пустоглаз, мертвец, абсолютное ничто. Или ничтожество. Как угодно.
Итак, на «Радуге» среди спектаклей средних и неплохих (выдающихся — не было) оказалось три поставленных адекватно времени. И дело даже не в том, что это работы по современным текстам (современный текст в руках плохого режиссера только проявит его беспомощность; есть масса безвкусных постановок по «новой драме», гораздо более фальшивых, чем по драме классической, где фальшь уже обыденность), а в том, что они — авторские. Новый ли это язык? Вообще — нет (он не нов для Европы, не нов для Могучего с Бутусовым, к примеру). Но он точно нов и современен для XII фестиваля «Радуга». Ведь по спектаклю все понятно о его создателе: что человек смотрит, чем интересуется, что знает про время — словом, в каком контексте живет. У Волкострелова, Егорова и Гацалова с контекстом все в порядке.
Июль 2011 г.
Комментарии (0)