АНТОН ШАГИН. ПОРТРЕТ

У него обманчиво «негромкая» внешность. Не красавец, не герой. Русые волосы, славянское лицо — приятное, но незатейливое, без куража, без блеска. Мало ли таких по улицам ходит. Незаметных да обыкновенных.

Кино и подмостки, однако, реабилитируют эту «обыкновенность», проявляют ее парадоксальным образом. Выясняется, что лицо Антона Шагина — тот чистый лист, на котором можно нарисовать все что угодно. Любую роль.

А. Шагин. Фото Е. Цветковой

Как актер он амбивалентен. Свойства «человека неясных доминант» (Лидия Гинзбург) укоренены в нем настолько, что зачастую понять, какой персонаж перед нами (хороший? плохой? свой? чужой?), невозможно. В этом ускользании сквозь пальцы, неуловимости, размытости сути и есть, наверное, главная черта его таланта и отражение духа времени. Бесформенное, неопределенное это время не сформулировало в современном искусстве ни магистрального сюжета, ни явного героя, а предложило винегрет из людей маленьких и больших, оборотней разного толка. Шагин, к слову, именно оборотень, персонаж с двойным, даже тройным дном. Вот только ролей на это оборотничество в сегодняшнем кинематографе явно не хватает. Показательно, что первая кинопроба его была пустяшной, лица не разглядишь: в «Тисках» Валерия Тодоровского (2007), штампованной мелодраме о вреде наркотиков, он был таким же штампованным героем, наркодилером поневоле, угнавшим со товарищи козырное авто ради пакетика экстази.

К тому моменту в среде театральной о способностях Шагина уже знали. Учился в Школе-студии МХАТ — играл главные роли в «Валентиновом дне» и «С любимыми не расставайтесь» у Виктора Рыжакова; запомнился по курсовой работе «Гамлет», где один держал распадающийся в отсутствие режиссуры спектакль. Его принц датский, произнося крылатый текст («Что он Гекубе?..»), гримировался под клоуна. Монолог об актере Шагин (вольно или не вольно) читал не столько от лица Гамлета, сколько от самого себя, как бы предвосхищая себя будущего (в профессии).

Это у него во время игры «сходит кровь со щек», «глаза туманят слезы», «замирает голос». Это он, входя в роль, словно наносит на лицо «грим», кажется даже, что на любой случай им заготовлено энное количество превосходно сработанных масок.

Не случайно, наверное, настоящий дебют Антона Шагина на экране случился в фильме подчеркнуто театральном, без пяти минут мюзикле. «Стиляги» (2008) подарили ему и главную роль, и обойму крупных планов. Когда в начале фильма из серой стаи комсомольцев-карателей камера выхватывала его необыкновенное, утонченное лицо — хотелось сделать стоп-кадр. Приблизить объект, запомнить детали — летящие черточки бровей, внимательные (и внимающие) глаза, ломкую линию рта.

На нас смотрело лицо актера, лицедея. За этим лицом угадывался веер самых разных ролей, которые, если повезет, Шагин еще сыграет. Впрочем, и в «Стилягах» артистическая подноготная его универсального облика обнажилась вполне: серию «масок» выдал действительно роскошную — тут и «приятное лицо сотрудника НКВД» (так охарактеризовал Мэлса—Шагина герой Олега Янковского), и физиономия правильного мальчика, чемпиона факультета по спринту; и одержимость любовника (так и видишь его в образе Ромео), и даже, когда на вечеринке стиляг застывает он с этакой испуганной гримаской, думаешь вдруг: уж не Хлестаков ли, шельма?

Сцена из спектакля «Пер Гюнт». Фото А. Стернина

В сдержанном внешне Мэлсе ощущалось скрытое оборотничество, склонность к эскападам. И действительно, идеологически праведная жизнь этого комсомольца длилась недолго: влюбившись в «стиляжью подстилку» Пользу (Оксана Акиньшина), он перебегал во вражеский лагерь. Этот грандиозный выход из толпы был обставлен с помпой. Вчерашний унылый гражданин страны Советов являлся вдруг в «шикарном» одеянии петушиных цветов, с важным коком и в штиблетах на платформе. Изнанка этой бесстрашной клоунады — страсть. «Я не настырный, я целеустремленный», — упавшим, но стоическим голосом объявлял Мэлс своей неприступной избраннице, а из «карнавальной» оболочки смотрели умоляющие, готовые к слезам глаза. Однако ни разу не заплакал, не отвел взгляд. Трудностей перехода из одного «сословия» в другое не показал, форму выдержал виртуозно. Неуклюжий, словно упакованный в кокон условностей Пьеро оборачивался готовым к каверзам ловкачом Арлекином (кто бы догадался, что ночами вагоны разгружает), получая в итоге и дольче виту, и красавицу.

После «Стиляг» последовало несколько фильмов-однодневок, нестыдных, но поверхностных, отстающих от артиста в развитии. Так, его счастливое обаяние эксплуатировалось в фильме «На ощупь» (2010) Юрия Грымова, где Шагин играет невинную душу, голубиную кротость — слепого паренька Глеба, благодушно-аморфно открытого миру, но в шоковый момент проявляющего и самостоятельность, и взрослость.

Хотя экранный герой Шагина еще не сформирован, актерский потенциал налицо: он может быть всяким — и лирическим персонажем, и — одновременно — простачком, недотепой (каким был его Кеша, современный извод Ивана-дурака, в комедии «Поцелуй сквозь стену»), может обаять, обнять весь мир и тут же облапошить, обвести вокруг пальца, сгинуть — ищи-свищи. Может быть ничем и всем. Предъявить открытую, простодушную улыбку или, наоборот, отрицательное обаяние. Даже молчаливое его присутствие в кадре добавит любому сюжету глубины, замаскирует сценарные огрехи. Но: этому артисту необходима яркая история, нетривиальный сюжет, соразмерное таланту пространство. В кино подобная счастливая карта выпадает нечасто — выручает театр с его набором классических историй.

В последней премьере «Ленкома» Шагин — Пер Гюнт, герой ибсеновской сказки о потерянном времени. Это обаятельный враль, шут-эгоцентрик, мальчик-бродяга с летящей улыбкой, который привораживает мир, неся в себе магнетическое нечто — пожар в сердце, манкий непокой, легкое дыхание. Он ни к чему не привязан, он свободен настолько, что, в хореографии Олега Глушкова, буквально невесом. Хохоча, Пер отрывается от корней, убегает из родного дома на поиски себя. К концу одиссеи юношеская легкость оборачивается одышкой, и вдруг становится ясно, что наш вечный беглец давным-давно все знает и про нрав свой, и про судьбу. А этот выдаваемый периодически каскад приемов — знаменитый беспечный смех, вызывающий эго-жест, яростный танец — лишь подтверждение его горького знания, долгоиграющие поминки по самому себе. Свое существование этот Пер Гюнт может, как и чеховский дядя Ваня, подытожить эпитафией: «Пропала жизнь».

Но до дяди Вани актеру еще лет десять, пока же настоящей театральной удачей стала роль Лопахина в «Вишневом саде».

«Ну, он же мальчишка», — морщится Гаев (Александр Збруев) на этого Лопахина. Лопахин здесь действительно самый молодой. Он победительно, раздражающе молод. И он же, едва ли не единственный в этой компании, не инфантилен. Инфантильность вообще не свойство шагинских героев. Шагин играет Лопахина человеком благородных кровей. Среди бездельников, бар, пустопорожних мечтателей его отличает опознавательный знак людей успешных — лучезарная улыбка. «Готовы ли вы отдать землю под будущую застройку, отвечайте — да или нет?» — произносится устами современного риэлтора, доброжелательно, без малейшего давления, и такому обходительному обаянию трудно противиться.

Лопахин этот, конечно, двулик. С одной стороны — с иголочки одетый, умный, раскованный, легкий господин, который благодушно-иронически оглядывает «ископаемых» — Гаева и Петю Трофимова. С другой стороны — лирический герой, влюбленный рыцарь при Прекрасной даме (от близости к которой почва уходит из-под ног, голова идет кругом, он едва не шатается). Когда непостижимая и жалкая женщина Раневская проговаривает куда-то (даже не к Лопахину, а наверх, к небу) свои пространные жалобы (все эти свои «Господи, зачем я поехала», «Вчера было много денег, а сегодня…») — тогда надо видеть его лицо. Через радушную его деловитость проступает вдруг доверчивое лицо ясноглазого тонкокожего подростка, он в этот миг — тот самый «мальчонка», которому Раневская когда-то утерла кровь и который смотрит сейчас в детство, в их общие воспоминания. Такого Лопахина мы еще не знали (даже Лопахин Евгения Миронова, тоже влюбленный, был, кажется, не столь душераздирающе беззащитен).

Любовь без надежды на будущее, краткая по определению: и чувство Лопахина будет отрезвлено, самолично уничтожено. Покупая вишневый сад, Лопахин рвет с сантиментами, режет себя по живому. Его исступленная, отчаянная цыганочка в финале — вовсе не реванш, не месть бывшим владельцам, а окончательное прощание с прошлым, с несбывшейся любовью, несбывшимся собой. Впереди — новое время, где нужно стоять на ногах прочно, не допуская головокружения.

В пунктирной кинокарьере Шагина есть, помимо «Стиляг», еще одна важная веха — фильм Александра Миндадзе «В субботу» (2011). Режиссер, умеющий найти артистов, отмеченных киногенией, звучащих с экрана как стихотворение, сделал снайперски точный ход, поместив в центр этой не зрелищной, но совершенно метафизической картины Шагина. Потому что совпадение природы этого актера с сюжетно-смысловым фоном экранной истории здесь полное, стопроцентное, причем не столько по линии внешней (как в «Стилягах»), сколько внутренне.

Сыгранный Шагиным Валерка Кабыш (бывший музыкант, ныне работающий по партийной линии), придавленный знанием о взрыве на АЭС, весь как загнанный, затравленный зверь. Драматическая ситуация аварии ставит его перед дилеммой — предупредить город о ЧП или, повинуясь приказу «сверху», сбежать по-тихому. Актер придумывает себе иное, незнакомое раньше зрителю, не измученное даже, а словно беглое лицо — лицо маленького человека на последнем дыхании. Белесые жидкие усики, опасный и одновременно опасливый прищур глаз. Шагин играет боль, трагическую неопределенность в безвыходной ситуации, силу воли, пасующую перед судьбой. Его Кабыш — непроницаем. Как поступит — не предугадать («Ты же как был, так и есть темнила», — метко охарактеризует кто-то).

А. Захарова (Раневская), А. Шагин (Лопахин). Фото А. Стернина

А. Шагин (Лопахин). Фото Е. Цветковой

Роль строится на прерывистом, синкопированном движении героя в пространстве, на отталкиваниях-притяжениях, уходах-возвращениях. Собственно, полфильма мы гадаем — удерет—не удерет, а после, одновременно с героем, осознаем, что неприостановленный этот бег — вовсе не спасительное движение вперед, за пределы города, а скольжение по замкнутому кругу, в логике воронки. Бегство, отрицающее бегство.

Кабыш остается в городе, скованный почти античным роком, и одновременно — с ощущением полета, отрыва от земли.

Зеркальное отражение его состояния — образ ресторанной свадьбы, на которой Валерку затягивает в общий буйно-пьяный танец-паровозик, он же поначалу не может, а после уже не хочет выбыть из этого хоровода смертников — там ведь все свое, родное, друзья-подруги, куда он теперь без них?

«В субботу» — фильм-метафора, запечатлевший момент истины, когда жизнь и смерть соединяются в парном данс макабр, закружив в своей пляске людей. Фильм, предлагающий, вероятно, типично русский постулат: проявить человека, очистить от шлаков и неправды способна только катастрофа.

Исподволь, из обрывков реплик (а в этом кино намеренно рваная, неясная, убегающая речь), из наблюдения за героем собирается наше знание о нем: Кабыш, когда-то предавший друзей ради номенклатурной кормушки, только сейчас, под прессом трагедии, возвращается к ним, признается в любви девушке, становится самим собой.

В символическом финале (день субботний переходит в воскресенье) герой грозит реактору кулаком. Но лицо любимой закрывает от него смерть. Слышен смех, звук поцелуя.

Июль 2011 г.