ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ РЕЖИССЕРА КИРИЛЛА ВЫТОПТОВА
Liquid Theatre, «Мастерская на Беговой», различные лаборатории и проекты. Среди постановок, помимо режиссерских и актерских работ в ГИТИСе («Фантазии» по «Старосветским помещикам» и «Женитьба» Н. Гоголя, «Лес» А. Островского, «Зимняя сказка» У. Шекспира), — «Три сестры» в театре-студии «Манекен», «Курт звереет» и «Сережа» в «Современнике». И это далеко не полный список, хотя Кирилл Вытоптов окончил курс Олега Кудряшова только год назад.
В проекте на Беговой он стал победителем, представив «Развалины» Ю. Клавдиева, а питерцы впервые увидели этого режиссера на Володинском фестивале 2011 года, когда он со своим курсом сделал читку пьесы «Август» Алексея Паперного, чья драматургия — это особый, пронзительно-лирический мир, существующий по своим законам. Здесь разговаривают птицы, волнуются деревья, во внутреннем кармане пальто кто-то воет. С таким текстом сложно взаимодействовать — кажется, только сам автор может подобрать для него верную интонацию. Но читка между тем была захватывающей. Легкость — то слово, которое лучше всего ее характеризует. Персонажи, предметы рождались прямо на глазах. Нахмурил брови — вот и мужчина кавказской национальности. Вытянул руку — и стал чайкой. Эта страсть к игре, перевоплощению характерна и для режиссерского почерка Вытоптова.
К. Вытоптов. Фото А. Телеша
Вытоптов умеет находить необыкновенно точные визуальные образы: это может быть и большая, смыслообразующая метафора, и крошечная деталь. В лабораторном проекте «Макарова месть» по пьесе М. Бартенева («Молодая режиссура. Спектакль для маленьких» в Самаре) в первой сцене отец Макара, лежа на коленях у убитой горем жены, закашливается в предсмертной агонии. Звучит народное пение, тяжелые выдохи умирающего наполняют белый воздушный шарик — образ отлетающей души.
«Станционный смотритель», спектакль, идущий на «Сцене под крышей» театра им. Моссовета, вырос из дипломной работы. Здесь Вытоптов осваивает безграничные возможности своей профессии: этюды на ПФД, игра с пространством, вплетение музыкального элемента в драматический материал (поющий на балконе хор) — в спектакле выткан каждый миллиметр драматического полотна. Но именно из этой избыточности театральных приспособлений в дальнейшем выкристаллизуются черты режиссерского метода Кирилла Вытоптова. Одна из этих черт — музыка как важнейшая смысловая составляющая спектакля (в «Станционном смотрителе» вдруг зазвучат испанские ритмы, возникнет тема страсти — режиссер иронически представит «романтического Пушкина»).
Вытоптов явно предпочитает «полноценной» декорации пустое пространство, в «Станционном смотрителе» на сцене только оклеенная газетными листками стена и две ковровые дорожки, лежащие крест-накрест. Этот «уголок» расположен справа и обозначает деревенскую избу, в которой живет смотритель с дочерью. Прочие места действия спектакля возникают в оставшемся пространстве. Тот же минимализм в оформлении и многофункциональность предметов есть и в «Сереже» (здесь только два черных кожаных дивана и маленький столик для книг). Сидя на ручках дивана, чеховские герои поцокивают языком и покачиваются — и герои уже скачут на лошадях. Кирилл Вытоптов использует бруковскую идею «пустого пространства», когда для рождения полноценного театрального образа нужна только живая игра актера.
Прозу оживляют этюдные вариации. Скажем, «Станционный смотритель» начинается с затакта: автор (Александр Горелов) повествует о тяготах жизни станционных смотрителей, рядом с ним — попрошайка (Инна Сухорецкая) клянчит денег у рассказчика и у зрителей. Спустя несколько минут эти персонажи становятся героями спектакля, попрошайка оборачивается Дуней, а рассказчик — смотрителем. Дуня надевает на шею дудочку, струящийся звук которой словно отражает ее существо: она тоненькая, восприимчивая, живая.
Спектакли Вытоптова отличают легкость, фантазийность, игровая природа действия. Для «Сережи» режиссер сделал собственную инсценировку по мотивам рассказов А. Чехова «Учитель словесности» и «Страх», объединив их сквозным героем, учителем Сергеем Васильевичем Никитиным. Соединение двух чеховских миниатюр само по себе порождает смыслы. На первый взгляд это история о том, как юношеские идиллические представления оборачиваются гнетущей бессмысленностью и томительной пошлостью. В первой сцене мы видим гимназический класс, где на доске остались (видимо, после урока литературы) нестертыми стихи: перед нами вытянутая в горизонталь сцена, одетая в черное, на задней стене которой мелом выведены строчки из «Евгения Онегина»: «Родные люди… мы их обязаны ласкать, любить, душевно уважать…». Гимназистка выделяет некоторые слова, обводя их мокрой тряпкой: «родные», «любить». Таким образом, уже подсказан конфликт между глаголами «любить» и «обязаны». Описанная Чеховым атмосфера гнетущей пошлости внутри семьи, где настоящие, живые чувства подменены суррогатом близости, выражена в пушкинской строчке, которую цитирует один из героев спектакля: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Вот, казалось бы, квинтэссенция мысли Чехова и спектакля, но во второй половине спектакля тема поворачивается…
В главной роли Сергея Васильевича Никитина — Никита Ефремов. Он играет историю взросления: сначала Сережа робеющий и восторженный, потом — опустошенный, циничный. Никитин переживает охлаждение и разочарование, от которых бежит из дома к помещику Силину. Во второй части постановки протагонистом становится именно Дмитрий Петрович Силин. Это очень точная и живая актерская работа Ильи Лыкова, который сыграл мучительно-безнадежную влюбленность в собственную жену. Безответное чувство к женщине, от которой имеешь уже двоих детей, — отчаяние и ежедневная пытка.
Сцена из спектакля «Сережа». Фото С. Петрова
Первая половина спектакля разыгрывается в темпе allegro, действие разворачивается быстро, на актерском кураже. С первой сцены задаются правила этого театрального действа: здесь все наполнено превращениями, каждый из актеров играет по нескольку ролей. Гимназистка стирает с доски меловые записи, бегает, резвится, вдруг нечаянно спотыкается, перекувыркивается через голову и моментально становится дряхлой сгорбленной старухой с трясущимися конечностями. Предметы тоже «оборачиваются»: например, черная стена-задник, расписанная цитатами из «Евгения Онегина» и служащая школьной доской в первой сцене, в финале окажется иллюстрацией жизненной пустоты: действие затухает, свет уходит на диминуэндо. «Сережа» заканчивается ничем, именно «ничем» — вакуумом.
Герои спектакля нарисованы размашисто, крупным штрихом. Задорную, боевую, Манюсю Шелестову (Дарья Белоусова) так и подмывает назвать «отвязной», а ее засидевшуюся в девках строгую и подтянутую сестру Варю (Полина Рашкина) можно неожиданно застать за страстным поцелуем со штабскапитаном Полянским (Илья Лыков) — тучным, комичным добряком, который в споре о Пушкине читает «Мцыри»…
Во второй части спектакль обретает новое пространство: открывается люк в полу — погреб, персонажи поднимаются на второй уровень — балкон, действие переносится в более широкий, как бы надбытовой план. Здесь уже нет той молодой беспечности, озорства, которые царили в пространстве первого рассказа.
Миры двух рассказов объединяет постоянное присутствие на сцене некоего молчаливого наблюдателя. За всем наблюдает старость. В первой части это дряхлая няня (Елена Плаксина): она тихонько прибирается или безмолвно прядет свою пряжу. Во второй части место няни занимает старик Гаврюша по прозвищу Сорок мучеников (Владислав Федченко). Именно эти персонажи наводят на мысль о главной теме постановки: «Сережа» о том, как жизнь уходит из человека. Не о смерти, а именно об «обезжизневании». Спектакль угасает так же, как состаривается человек.
«Сережу» упрекают в неком ученическом эпигонстве. Действительно, в почерке Кирилла Вытоптова есть элементы эстетики Петра Фоменко, Сергея Женовача, Олега Кудряшова. Но отличное владение мастерством, которое демонстрируют два спектакля, сулит возможность рождения новой творческой индивидуальности.
To be continued…
Август 2011 г.
Ольга Каммари
1. Какие качества театрального критика нужно занести в Красную книгу?
Идейность и принципиальность.
2. Зачем сохранять театроведение?
Потому что ни один вид искусства не жизнеспособен без теоретического осмысления.
3. Ассоциации: театральная Москва — это…
Современная театральная Москва ассоциируется у меня с личностью Павла Руднева.
Комментарии (0)