Николай Дрейден (про кино не знаю) театрален начиная с актерского детства: помню свое сильное впечатление от трио «Бес счастья». «Олеся», на мой взгляд, придумана, но не додумана. От «литературы» очень хотели уйти, но вышло, скорее, квазитеатрально.
Драматическая история о двух мирах, о трагической попытке их взаимодействия, похоже, уступила стремлению «взять зал» во что бы то ни стало. «Сюжет», и это обидно, склоняется к общеупотребительной «love story». Правда, есть точечный, говоря словом С. В. Владимирова, момент, когда герой (Алексей Морозов) лицом к залу жует яблоко и мы вдруг видим сегодняшнего самодовольного туриста, которому точно чужды и явление другого мира, и преддверие трагедии.
Колдунья (Дарья Румянцева) человечна, единственная здесь способна на любовь (вот тут, в этих эпизодах, не ушли от клише: «как в кино»). Трудно отделаться от ощущения декоративности и в другой раз, когда Oлеся становится страшной птицей, пытаясь отпугнуть, обратить в бегство героя, уже зная, какой ужас их ждет. Но… «Спокойно, Маша, я Дубровский!» — мог бы сказать наш герой. Он увлечен и любознателен, он, собственно, фольклорист.
Что означает так радующее публику скоморошье трио, в которое обращается актерский ансамбль? Может быть, нам хотят сказать: вот эта победительная витальная сила, хлынувшая со сцены в зал и с прибаутками ходуном ходящая по рядам, — она же непролазно темна, не поддается культуре (есть большая сцена, где барин тщетно пытается на учить мужика, в замечательном исполнении Олега Рязанцева, ставить свою подпись). Это и есть, мол, страшная стихия, зверски забивающая до смерти «нехристей». Но это, пожалуй, на самом деле ловушка, в которую попадает спектакль. Сочинить актерский обаятельный сюжет, с масками и метаморфозами, сквозной для всей постройки, — чтобы сказать «Фу!».
В спектакле есть любовная история, есть скоморошье трио, есть про темную стихию массы. Эти мотивы мало сопряжены, скорее, мешают друг другу. Дело наживное: режиссер дебютирует.
Комментарии (0)