Город-стройка, город-миф, город-завод, из чрева которого явился целый ряд драматургов: Вадим Леванов, Юрий Клавдиев, Вячеслав и Михаил Дурненковы. Их имена теперь уже тесно связаны с иными топонимами — Санкт-Петербургом, Москвой, в самом Тольятти сегодня обитают только Вадим Леванов и Вячеслав Дурненков. Но общий культурный контекст и смысловое ядро текстов все так же несут на себе отпечаток тольяттинского мифа, «тольяттинского постиндустриального пространства». «Тольятти — бурлящий котел с похлебкой, которая еще кипит и булькает, еще варится, а что выйдет в итоге: гламурный коктейль или зековская баланда — Бог весть»*.
* Леванов В. Н. Предисловие // Фестиваль современной пьесы «Новая Драма Тольятти». Тольятти, 2007. С. 3.
Промышленных городов в России немало. Еще больше тех, которые пережили технологический бум и ныне пребывают в постиндустриальном забвении — пылятся на полке истории. Тольятти не исключение. Построенный в 1737 году Василием Татищевым как оборонительная крепость, Ставрополь был благополучно затоплен в 1953 году. И на месте образовавшейся пространственной дыры разместилось Жигулевское водохранилище, существующее поныне. Сам город «перенесли», вернее, заново отстроили в 1964 году и переименовали в честь Пальмиро Тольятти, лидера итальянской компартии, умершего в том же году в Крыму. Смешение народов (на стройку ГЭС, чуть позже АвтоВАЗа приезжали люди из разных уголков СССР), культур, социальных слоев, исторических фактов образовало тот неповторимый микроклимат «постиндустриального города», который чувствуется здесь и по сей день. «Аура у Тольятти весьма негативная: сколько человек погибло при строительстве ГЭС! И вообще разрушение Ставрополя на Волге. В каком-то смысле город строился на костях. Потом сюда съезжались люди с разных сторон. Самый настоящий Вавилон»*.
* Там же.
В формировании тольяттинского «городского текста» значительную роль сыграла, с одной стороны, рухнувшая индустрия (поскольку Тольятти — это место, порожденное промышленным бумом). Ведь дол гое время город существовал как крупный центр производства, с характерным делением пространства на сектора и районы: Комсомольский, Автозаводской, Центральный. После перестроечного и постперестроечного коллапса он опустел и изветшал. Многие из местных уехали, дома «осели». Тольятти стал городом бедных, безработных и стариков, где томилась без применения огромная человеческая сила.
«Сегменты районов. Клетки кварталов. Сеть улиц. Лысины площадей. Разворотные кольца. Двойная сплошная. Курица переходит дорогу на зеленый в 5 утра — как ехать из Нового в Старый, возле моста прямо. Две маршрутки с нашей стороны и одна напротив терпеливо ждут, пока она дойдет до нужной стороны. Никому никого не хочется убивать — по крайней мере, не так рано утром. Запрещающие дорожные знаки. Носки, пластиковый пакет и рубашка на кусте сирени»*.
* Дурненков В., Дурненков М., Клавдиев Ю., Сапаргалиева Г., Перетрухина К., Насыров Е., Шакирова А., Шохова Т. и др. Жить и умереть в русском Детройте (ТЛТ) // Личный архив В. Леванова.
С другой стороны, Тольятти перенял традицию большинства российских городов: взрастил на своей почве общество потребления, «воспетое» Виктором Пелевиным в романе «Generation П». Новая формация «белых воротничков», манагеров (менеджеров среднего звена), зацикленных на увеличении собственного капитала, заполонила «здания из стекла и металла», возникшие, как по мановению московской волшебной палочки, на тольяттинских пустырях.
Такое сочетание абсолютной бедности и стерильного благополучия породило особый художественный мир тольяттинских пьес, тех его героев, которые мечутся из точки «А» в точку «Б» и никак не могут найти себе применения. Нормой их психофизики стало состояние стресса, отчужденности и бесконечной тревоги за свою жизнь. Они постоянно и безуспешно пытаются понять, кто они? Что они делают в этом странном и враждебном мире, готовом их растоптать и поглотить?
К социальным неурядицам прибавилась краеведческая проблема — строительство города «с нуля», с «пустого места». «Этот город стоит на пустом месте, там нет никакой подложки, ты живешь в том вакууме и в той мифологии, которую видишь вокруг»*. Точнее сказать, создаешь собственноручно и ежечасно. Творишь миф. Даже человек в нем становится притчей. Юрий Клавдиев, например, в каждой своей пьесе использует мифологию города, индустриального города, у которого не было в прошлом культуры и истории.
* Дурненков М. Е. Дискуссия Тольятти — Москва. Тольяттинская драматургия: контекст российской // Фестиваль современной пьесы «Новая Драма Тольятти». С. 7.
Итак, ключевым и определяющим в сотворении тольяттинского мифа стал момент порождения места. Из ничего, из хаоса, нагромождения старого металлолома и звенящей пустоты. И связанная с этим постоянная рефлексия драматургов над возникающим под их пером миром. Подобно тому, как Владимир Топоров строит противопоставление «городадевы» и «города-блудницы»*, драматурги выстраивают своеобразную бинарную оппозицию между пространством города и природой.
* Леванов В. Н. Сны Тольятти // Личный архив В. Леванова.
То есть с одной стороны — замкнутое городское пространство, сдерживающее развитие персонажей, погружающее их в быт. С другой — разомкнутое природное пространство, которое, в свою очередь, является источником жизненной энергии, стимулирует развитие творческого потенциала героев, освобождает их от рутины повседневности. Так фольклорный образ «матери сырой земли», «укрывающей теплым пледом глупых детей своих», переходит из одной пьесы Дурненковых в другую. Стоит отметить, что и Михаил, и Вячеслав избегают конкретных маркированных локусов. Потому пространственные образы скорее архетипичны и могут быть объединены в две большие группы:
— разомкнутое деревенское пространство, природный мир, городской парк, сквер (в пьесах Вячеслава Дурненкова «В черном-черном городе» и «Ручейник»);
— замкнутое пространство небольшой квартиры, дома престарелых, театра (в пьесах Михаила Дурненкова «Легкие люди», «Хлам», Вячеслава и Михаила Дурненковых «Культурный слой», «Кто-то такой счастливый», «Супротив человека», Вячеслава Дурненкова «Mutter»).
Причем каждый вид пространства прямо или косвенно соотносится с характеристикой героев. Городское, замкнутое пространство — это место, в котором действуют люди, обладающие творческим потенциалом, глубоко спрятанным, но открывающимся под давлением обстоятельств (стресса, несчастья) или же в процессе задушевной беседы. Шоковая ситуация позволяет повернуть их сознание, возродить определенный культурный слой. Пробуждение или, лучше сказать, прорыв в иной мир является символическим освобождением и очищением.
Иным в данном случае является пространство природы, изначально более целостное и гармоничное. Это мир вымирающей русской деревни, от которой уже ничего не осталось кроме воспоминаний свидетелей тех лет. Оно соткано из хаотичных обрывочных описаний, смутно напоминающих городской миф о «потопленном граде». Так, еще один вариант причудливой трансформации пространства возникает в пьесе «Mutter» Вячеслава Дурненкова, где абсурдная на первый взгляд история о стариках — галактических агентах переплетается с темой крушения мира.
Апокалипсические ноты присущи и пьесам Юрия Клавдиева, с той только разницей, что в его текстах герой не спасает существующий мир, а, подобно ангелу смерти, крушит его на мелкие части. В них само пространство враждебно человеку и с легкостью готово его поглотить. А образ главного героя созвучен уже заявленному «Новой драмой» типу молодого человека, живущего в постиндустриальном городе, — романтического эгоцентрика, ищущего смысл жизни.
Так, в пьесе «Пойдем, нас ждет машина» ощущение задымленного, Богом забытого города рождается сразу — из ремарок и первых реплик. Город кажется свалкой, немного похожей на ту, по которой бродил Сталкер из романа братьев Стругацких: жить здесь нельзя, а думать опасно.
Объединяющим разрозненные варианты пространства становится текст Вадима Леванова «Сны Тольятти», где он в иносказательной форме подает историю города через призму биографии двух значимых для Италии политических деятелей — Пальмиро Тольятти (лидер итальянского коммунистического и международного рабочего движения) и Альдо Моро (председатель национального совета Христианско-демократической партии, убитый членами ультралевой террористической организации «Brigate Rosse»). Причем форма повествования, как и сама биография места, принимает достаточно причудливые очертания. В пьесе Леванова Тольятти — город-фантом, городмиф, существующий в контексте биографии трех совершенно разных и никак между собой не связанных героев — Малато (потенциального убийцы Альдо Моро), Дельторо (его друга и собеседника) и психического больного. Именно эти три персонажа формируют костяк действия, выстроенного как развернутый диалог между Малато и Дельторо о городе, отце, преступлении и чувстве вины.
И если для Малато Тольятти — это конкретное место, пропущенное через себя, представляющее своеобразный разрез человеческого тела, то для Больного — мучительное сновидение, лишающее его покоя и жизненных сил.
MALATO. Я — Город! Мне снится, что я — Город. Большой Город…*
MALATO. …самое ужасное происходит в моей голове… потому что там стоит нестерпимый шум… мой мозг — это какой-то… (ищет слово)
DOTTORE. …конвейер… огромный, бесконечный… который все время движется, движется, движется…
MALATO. …в моей голове огромный — самый большой завод… он едва вмещается в моей черепной коробке… и он разрастается еще больше… как опухоль…**
* Леванов В. Н. Сны Тольятти // Личный архив
В. Леванова.
** Там же.
Получается, что конфликт «тольяттинских» пьес строится на буквальном столкновении героя и пространства, на попытке высвободиться, вырваться за его пределы, не быть порабощенным им, поскольку образ города подобен навязчивой идее, вторгающейся в сознание героев и не дающей им спокойно существовать. Тольятти пронизывает человека насквозь, срастается с кожей и костями, заполоняет собой все пространство человеческого тела и духа.
Единственным выходом из замкнутого круга реальности для героя становится сотворение собственного мира путем взрыва, всемирного апокалипсиса и смерти. Именно это и является объединяющей темой тольяттинского постиндустриального городского текста. Сперва — творение мифа из чернозема, из картинки с обоев, из сна, из свалки городского типа, из груды металлолома вперемешку с обрывками идей и песен, воссоздание картины бытия: хаотичной, раздробленной, но стремящейся к определенной логичности и замкнутости внутри себя. Далее следует попытка утверждения себя и собственного мифа, которая напрямую связана с текстом города, с пространством улиц, домов, городских историй и преданий. Именно в них и блуждает главный герой, пытающийся отделить «зерно от плевел» и не затеряться в звенящей пустоте, стремящийся отгородить себя от внешне агрессивного, глупого мира и утвердить собственную реальность, скорее напоминающую сон, с петлистостью временных переходов, маргинальностью персонажей, причудливостью историй и грубостью действующих лиц. Таким мифом становится культура, «затопленная» в прошлом, подобно древнерусскому граду Китежу, всплывающая время от времени то в одном, то в другом в виде — обрывочных воспоминаний, историй, легенд. И связанное с затоплением предощущение грядущего апокалипсиса, крушения города, которое рифмуется в свою очередь с падением древнего Вавилона. Параллельное опустение места и в прямом, и в переносном смысле (за последнее время город обезлюдел из-за безработицы). Приход на место человека стихии — леса, воды (особенно хорошо это видно в пьесе Юрия Клавдиева «Облако, похожее на дельфина»). И одновременно — полное поглощение человеческого пространства, стирание самого человека: появление вырожденцев, которых нужно уничтожать, в пьесах у Юрия Клавдиева, забвение в текстах Вадима Леванова и физическое старение коренных жителей у братьев Дурненковых.
Кроме того, оторванность от корней, изначально заданная самим местом, провоцирует авторов на раздумья о позиции человека в этом мире, о наличии корней, связанных с одной-единственной территорией. И, как показывают тексты и авторские биографии, при всей притягательности и ужасающей пленительности города, Тольятти — по большей части безликое (центр города практически весь состоит из хрущевок, а остальная часть — промзона и спальные районы), «смертоносное пространство», из которого хочется вырваться. Потому-то, вероятно, при всей приверженности и проговоренной любви к городу, многие драматурги уехали из него. Но единое настроение, связанное с положением человека в пустоте, его противостояние этой пустоте и попытка сотворения собственного мира остались. Неслучайно большинство следующих текстов, написанных драматургами, либо продуцируют схожий сюжет Богом забытого места («Экспонаты» Вячеслава Дурненкова), либо воспроизводят экстремальную, непригодную для жизни человека ситуацию — блокада и трупоедство в пьесе «Развалины» Юрия Клавдиева.
Февраль 2011 г.
Комментарии (0)