* * * * *

Готовясь к 15-летию «Петербургского театрального журнала», мы задавали всем один и тот же вопрос: «Как изменилась наша социокультурная ситуация за эти годы? Что безвозвратно утеряно, что приобретено?» И они отвечали.

Н. Коляда.
Фото В. Луповского

Письмо от Марины Дмитревской с просьбой написать для «ПТЖ» я получил в начале сентября. В письме стояло: написать, что волнует меня сейчас, этой осенью 2007 года.

Я взялся за ответ 11 сентября, пару строчек сочинил, потом некогда было, чем-то занимался и заканчиваю эти очень сумбурные заметки — 19 сентября: мы едем в 15 вагоне поезда «Новый Уренгой — Москва» в Нижний Новгород, где будем играть спектакль «Гамлет» на фестивале «Реальный театр».

Я раскрыл свой ноутбук и вот — пишу.

Только что в купе заходил молодой парень, показывал свои картины, которые он, бродя по поезду, продает. Уже проходили цыганки с шалями, потом — бабушка с коробкой, на которой написано «Вискас», а бабушка вынимала из коробки подтаявшее мороженое и торговала им, а теперь — пришел вот этот парень с картинами.

Картины у парня — красоты немыслимой.

Я перебирал их — поражался, восторгался.

Картины написаны яркими красками, краски эти смешаны, кажется, с алюминием и оттого меняют цвет, становятся объемными, переливаются немыслимыми цветами.

Я полчаса рассматривал эти картины-картинки и был прям в восторге. Продавец, пока я охал и ахал, все время стоял рядом и, хоть я ничего и не купил, гордился моими отзывами (очень искренними) о его картинах и на прощание пожелал мне счастливого пути.

Ушел.

Картина с Нижегородского уличного базара. 20 сентября 2007 г.
Фото М. Дмитревской

Картина с Нижегородского уличного базара. 20 сентября 2007 г.
Фото М. Дмитревской

Картина с Нижегородского уличного базара. 20 сентября 2007 г.
Фото М. Дмитревской

На его картинах были следующие сюжеты:

— два лебедя переплелись шеями на вечернем лунном озере («Лебеди — самые верные птицы, они не живут без пары, умирают», — крайне серьезным тоном пояснил мне суть этой картины продавец-художник);

— белокурая девочка сидит на скале у синего-пресинего, с кудрявыми пенными барашками моря; девочка сидит спиной к зрителю, а в лунном свете перед нею два дельфина резвятся, взлетают над морем;

— две кошечки, кудрявые, с бантиками, прижались друг к другу и так мило-мило смотрят на вас;

— вот конь со вздыбленной гривой, подняв ногу, бьет копытом, и искры летят; конь стоит на заснеженной поляне, звезды горят на небе (конь ищет подругу? верный конь? без подруги жить не может? масса ассоциаций, масса вопросов!).

Ну и так далее.

Красиво?

Бесконечно. Безумно. Невозможно.

До тошноты.

Я очень люблю использовать и в спектаклях, и в своих пьесах эту «красоту», но не любуясь ею, а умиляясь, что она есть в нашей жизни.

— Кто придумывает эти сюжеты? — спросила попутчица по купе, когда парень ушел.

Я ответил:

— Их придумали в России тысячу лет назад.

Что делать: люди любят и всегда любили именно такое изображение жизни, такие истории, такую поэзию, эту патоку, эту нежить, эту не жизнь, а подобие жизни, эту фальшивую и лживую красоту. Как сказал А. С. Пушкин, «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».

И в том же поезде «Новый Уренгой — Москва» на двери туалета возле купе проводников скотчем приклеена бумажка с надписью: «Этот туалет только для умывания! У проводников противогазов нет!!!»

Простите, что привожу такую грубую цитату, но что делать — от жизни ведь не спрячешься за дельфинов, кошечек, страстных коняшек и верных лебедей.

Ведь так и в сегодняшнем нашем российском театре: есть на сцене бутафорская красота, выдуманное счастье и есть реальная жизнь — за стенами театра. Она злая, эта жизнь, грубая, жестокая, пошлая, гадкая, но это — наша жизнь, другой у нас не будет никогда — это понятно или нет? И в ней, в этой жизни, если присмотреться, поэзии настоящей, подлинной, великой — немерено, немыслимо много. И эта красота жизни, ее поэзия не придумана в чьей-то квадратной башке. Поэзия есть и в пепельнице, полной окурков, и в мутном окне, сквозь которое видно солнце, и в «попугае, который остался в луже на асфальте, когда отъехал автомобиль» (В. Набоков).

Сейчас вот осеннее солнце играет, прыгает, скачет за окном поезда по желтым и красным листьям деревьев, спрятавшихся в лесу среди ярко-зеленых елей. Как это красиво. Как хочется жить.

Но когда «возвышающего обмана» в сегодняшнем театре становится так много, что он превращается в кичуху с лебедями и конями, когда нынешний театр только и делает, что развлекает, ублажает, успокаивает, когда я вновь и вновь вижу на сцене очередного Чехова с артистами, приклеившимися к бородам и натянувшими парики, то у меня сил нет терпеть, нету совсем, мне хочется заорать во всю глотку: «Хватит, черт побери! Я хочу революции в сегодняшнем театре! Я хочу топором порубить все эти ваши театры фальшивые в пух и в прах, сжечь их дотла, вытравить, как тараканов, всех изолгавшихся артистов и режиссеров вон, в сельское хозяйство, грядки копать и построить новые театры, другие, настоящие!»

«Да какая там режиссура! — говорил Виктюк об одном режиссере. — Одна встала, две сели — вот и вся режиссура!» И он же после одного спектакля, не говоря ничего конкретного, только много раз повторял, охал, ахал, пока мы с ним шли по темной Москве: «Эти тетки в париках!!!! Эти тетки!!!! Эти тетки в париках!!!!»

Дурной вкус, как это ни печально звучит, насаждается дурными театральными критиками — а их легион. Умных, грамотных — единицы. Хвалится то, что не стоит трех копеек, ругается то, где чуть-чуть пробивается зеленый росток жизни.

В монологе «Быть или не быть» Гамлет говорит о том, что невозможно вытерпеть в этом мире «насмешки недостойных над достойным».

Всякий раз, когда в нашем спектакле Гамлет — Олег Ягодин произносит эти слова, я стою «в крылышках» за кулисами в образе Тени Отца Гамлета, стою, слушаю эти слова, и каждый раз мне безумно хочется разрыдаться.

Мне становится так жалко себя, бедного. Наверное, я не самый «достойный из достойных», но насмешек и издевательств от «недостойных» мне пришлось в жизни вытерпеть так много, что просто ужас, как я вытерпел это — не знаю. Так было больно читать о своей работе «разборы» недоумков, которые любили травить, да еще и соревновались, кто похлеще скажет, врежет.

Несколько лет назад в Санкт-Петербурге на театральном фестивале «Новая драма» мы показывали спектакль «Клаустрофобия». После вышла статья одного журналиста (я не думаю, что его можно назвать театральным критиком, только — журналистом), где много чего было написано оскорбительного, а одна из фраз обо мне была такая: «Режиссеру место у параши».

Про меня и не то писали в газетах, и это не мои проблемы, а людей, написавших это и, вероятно, рассчитывавших на какой-то эффект. И все же было бесконечно стыдно за этого журналиста-критика. Стыдно и за редактора, выпустившего это в свет. Но ни капли не стыдно за мой спектакль, который мы играем пятый сезон, что наверняка не показатель, но мне-то самому виднее, где у меня были проколы, а где их не было, ни одного. Случай с «Клаустрофобией» — как раз второй.

На недавнем театральном фестивале в Самаре («Какой театральный город! — говорили нам, когда мы туда ехали. — Как там понимают театр и любят!») после спектакля «Ревизор», который мы играем на настоящей грязи, театральные критики на обсуждении сказали нам буквально следующее: «Да когда же, наконец, герои Коляды выйдут на сцену не в телогрейках и в сапогах, а во фраках?» И после было сказано все о том же «Ревизоре» в этом очень театральном городе Самаре: «Да что за ненависть к Родине?! Да неужели же у нас в России нет ничего, кроме грязи?!»

Я сидел, молчал.

Но так хотелось воскликнуть: есть! Есть много чего разного, милые вы мои держиморды! Но ведь любить Россию — вовсе не значит целовать всех взасос на улицах, а?! Или что — Гоголь не любил Россию? Я думаю, что любовь — это поступки, это когда ты что-то доброе делаешь тому, кого ты любишь, а не какие-то слова красивые говоришь в его адрес.

Несколько дней назад на «Реальном театре» в Екатеринбурге театральные критики перед разбором нашего «Гамлета» обсуждали «Месяц в деревне» театра «Глобус». Этого спектакля я не видел и потому сидел, скучал, дожидаясь нашей очереди. На что Лоевский, увидев мою кислую рожу, сказал: «Ну все, заканчивайте, Колька не может вынести, когда при нем хвалят чужой спектакль».

Неправда.

Я люблю, когда хвалят чужое, если оно того заслуживает. Но простите — я не помню, чтобы что-то в недавнем прошлом меня в театре поразило бы так, как когда-то, скажем, «Мещане» Товстоногова (какой простой и какой великий был спектакль, мама дорогая, — он у меня до сих пор стоит перед глазами, каждая сцена, а прошло три десятка лет!).

Начитавшись похвальбы на всякие разные спектакли, идешь смотреть, садишься и недоуменно начинаешь кулаками глаза протирать: да то ли смотрел уважаемый критик, что и я сейчас смотрю?! Может, мы о разном с ним говорим, разное смотрим?

Год назад на театральном фестивале в Дюссельдорфе я увидел спектакль «Кетцаль» театра «Дерево» из Санкт-Петербурга. Поразительный спектакль, потрясающий театр — живой, настоящий. И после нынешней «Золотой маски», в которой этот театр принимал участие именно с этим спектаклем, читаю в «Литературной газете» рецензию. Уважаемый театральный критик пишет, что мерзее, чем «Кетцаль», он ничего в жизни не видел.

Что тут делать? В чем тут дело?

Тот же Лоевский решил эту проблему «нравится — не нравится» и относится ко всем разговорам, к разным отзывам о спектаклях равнодушно, говоря: «Да ладно, сколько людей, столько и мнений, одному одно нравится и другому другое, нечего тут ссориться и спорить».

То есть играйте, что хотите, говорите, что хотите о спектаклях, — это все равно значения не имеет, все найдет своего почитателя, любителя, так, что ли?

Я так не могу. Простите — нет.

Черное есть черное, белое есть белое.

Плюнуть и сказать: да пусть, может, кому-то и нравится, мне-то что?

Нет, не могу, как говорила та же питерская Нина Андреева, «не могу поступиться принципами»!

На хрена тогда, извините за выражение, я жизнь положил на этот долбаный театр, если нет критериев — хорошо или плохо?

Впрочем, заканчиваю.

Вот мы и подъезжаем к Нижнему Новгороду.

Поезд «Новый Уренгой — Москва», вагон 15,
19 сентября 2007 года