* * * * *

Готовясь к 15-летию «Петербургского театрального журнала», мы задавали всем один и тот же вопрос: «Как изменилась наша социокультурная ситуация за эти годы? Что безвозвратно утеряно, что приобретено?» И они отвечали.

Ю. Норштейн.
Фото В. Виноградова

Что изменилось по существу?.. Мне кажется, ушло чувствование человека, ушел взгляд человека, мы скользим по окружающей действительности, она становится для нас чем-то вроде предмета одноразового употребления. Ушла внимательность взгляда, медленность понимания, распознавания. Илья Эренбург в одной из своих путевых заметок написал: «Наверное, если бы царица Савская путешествовала на самолете, мы не имели те письмена, которые мы имели после нее». Чтобы проследить движение муравья по травинке, не просто надо идти медленно — надо остановиться и вглядеться. Мне кажется, мы потеряли эту способность вглядываться.

Я за бизнес, но — за просвещенный бизнес. Я за то, чтобы доходы служили просвещению, а этого не происходит. Смотрю по Москве: какие вклады идут в культуру? Скажем, я хорошо знаком с директором Музея изобразительных искусств Ириной Александровной Антоновой и знаю, как она сетует — катастрофически не хватает денег на музейную работу, чтобы вести ее так, как нужно. Это вовсе не означает, что раньше денег хватало, культура всегда финансировалась по остаточному принципу, но сегодня она финансируется по сверхостаточному — вот в чем беда. Более того, она сама по себе стала являться участником тендера: а что ты дашь, а за сколько мы сможем продать? Это единственный критерий, который сегодня применяем к искусству. А если он применяем к искусству — значит, применяем и к человеческой жизни, и к чувствованию одним человеком другого человека.

Это проблема, наверное, не наша отечественная, во всем мире идет повальный подсчет: а сколько мы за это «сбашляем»? Выбирается цель, но мы не видим путь. А в понятие «путь» входит та самая внимательность, которой определяется наш человеческий состав: чем более внимательными мы будем — тем серьезнее это отразится на нашем собственном содержании. Чем поверхностнее будем относиться к жизни и друг к другу — тем болезненнее это отразится на нас самих (психологи говорят, что все болезни имеют под собой психологическую основу). А искусство — это та часть нашей жизнедеятельности, которая гармонизирует все. Даже кровоток. Тот удар, который мы испытываем от великого произведения искусства — это тот удар, который все приводит в гармонию. Такой удар можно получить, например, от Рембрандта. Помню, как несколько лет назад, в десятых числах августа, да еще в шестом часу, попал в Эрмитаж. Он закрывался, и мы с моей внучкой прорвались мимо милиционера прямо к Рембрандту. И оказались в зале в 17.20. Я никогда не видел «Блудного сына» в таком фантастическом освещении! Я вдруг увидел, что свет проник в темноту этой вещи и там еще много слоев. Увидел невероятное! Это гармонизирует душу. И я стал объяснять своей тринадцатилетней внучке: смотри сюда, посмотри, какой кистью Рембрандт сделал хитон блудного сына, какая тончайшая лессировка. Свет сквозь амальгаму — и это сделано таким и таким способом. Но технологию можно объяснять, в том числе и художникам, — и ничего не будет, потому что результат лежит в прожитой жизни. Какой жизнью мы живем — такой результат и получим.