Кто герои нашего времени?

Они герои нашего времени за последний отчетный период!

Они могли бы стать Атосом, Портосом и Арамисом, но время сделало из них ответственных за рубежи искусства агентов национальной безопасности, ночных дозорщиков, ток-шоуменов, одновременно — Гамлетов, Клавдиев и Полониев. Груз нелегкий. Выпускники курса В. М. Фильштинского, приславшие на его юбилей три кресла из партера МХТ им. Чехова с надписями «Хабенский», «Трухин», «Пореченков», и в самом деле занимают центральное место на карте «звездного неба», спросите у любого «театрального астронома». Сознание звезд — это всегда интересно. На небо поднялась Ольга Варганова, чтобы побеседовать со всеми троими.

Ольга Варганова. Если бы Юре Бутусову дали театр в Петербурге и все бы у вас складывалось удачно, ты бы остался работать и жить в этом городе?

Михаил Пореченков. К сожалению, в нашей стране существует только один город, где могут жить артисты. Это Москва. Если у тебя здоровые и достаточно серьезные амбиции в профессиональной сфере, то это Москва.

О. В. То есть, по определению, здесь ничего сложиться не могло?

М. П. Нет, это могло сложиться. Это хорошая школа, хорошая площадка для того, чтобы отточить свои навыки, но, к сожалению, ритм жизни, количество денег и возможностей в Москве в десятки раз больше. А еще больше в Америке, в Европе. Нет, вот ты улыбаешься, а именно так и есть. Есть теория движения народов на запад, на восток не движется никто.

О. В. «Но на запад, на запад идет батальон, чтобы солнце взошло на востоке»?

М. П. Конечно, и по-другому не будет никогда. Во всяком случае, в нашей жизни точно.

О. В. С чем было связано твое решение перейти в МХТ имени А. П. Чехова, переехать в Москву?

М. П. Просто я внутренне почувствовал, что это надо делать. Я почувствовал, что уперся в потолок, что нужно двигаться дальше.

О. В. А это было как-то связано с работой у Сергея Женовача?

М. П. Это связано с тем, что мне предложили роль Мышлаевского в «Белой гвардии» — нельзя отказываться от таких ролей. Просто нельзя. Здесь мне никто таких ролей не предлагал.

О. В. Как тебе с Женовачом работалось?

М. П. Он очень тонкий и спокойный человек, совсем не тиран, но умеет настоять на своем. Он все время говорил нам с Костей Хабенским: мастера, ну о чем вы там шепчетесь, поделитесь со мной. Вообще относился к нам как к взрослым людям, мы чувствовали себя соучастниками процесса, а это очень важно для артистов. И в этом принципиальное отличие от питерской режиссерской школы.

О. В. Ты имеешь в виду Юрия Бутусова?

М. П. Я имею в виду общую картину. Даже если речь идет о съемочной площадке. В Москве операторы говорят: встань справа. Я спрашиваю: направо от камеры или от себя? Они говорят: ну, конечно, от себя. А в Питере говорят: от камеры. Так же и режиссеры говорят: от меня, конечно. Это мелочи, но из них складывается отношение к человеку. С нами в Москве больше считаются, прислушиваются к нашему мнению, вообще, более теплые взаимоотношения складываются.

О. В. Существует мнение, что МХТ сегодня превратился в большое производство по изготовлению спектаклей и утратил черты Театра-дома, с человеческими связями, традициями.

М. П. Это полная ерунда. Если ты хочешь выживать, хочешь зарабатывать, хочешь, чтобы у тебя артисты получали хорошие деньги, то тогда нужно понимать, что это бизнес, но и в бизнесе есть творчество. Мы все время говорим: конвейер, конвейер… Между прочим, американцы собирают свои автомобили на конвейере, на таком же, как и мы, но у них есть творческий подход к делу, а у нас его нету. Вот в чем разница. Разница находится внутри тебя. И на конвейере можно работать с душой и душой. Как ни странно, творчество случается в самых сложных условиях.

О. В. А в МХТ сложные условия?

М. П. Я не замечал. Мы много ездим, у нас много гастролей, но нам создают такие условия, при которых мы этих трудностей не замечаем. Да, трудно совмещать творчество с успешной коммерческой составляющей театра, но такое время наступило. Я считаю, что это правильно. Была же великая русская антреприза, не надо сбрасывать этого со счетов. У нас ведь когда-то не существовало государственных театров, кроме одного — императорского, а искусство было. Так и сегодня будет, вот реформа театральная пройдет, и останется антреприза.

О. В. Ты уже это точно знаешь? Гарантируешь?

М. П. Ну, конечно.

О. В. А в МХТ сложилась своя компания?

М. П. Она никуда и не расходилась.

О. В. Я имею в виду мхатовских артистов.

М. П. Все люди, которые работают в наших спектаклях, — наша компания. В Москве все как-то подобрее. Все более-менее устроены, поэтому все как-то повеселее. Компания организовалась — Наташа Рогожкина, Саша Семчев. Мы ведь из спектакля в спектакль вместе работаем, одна тусовка. Мне кажется, что в МХТ только мы и работаем, а на самом деле в театре огромная труппа, просто мы не встречаемся.

О. В. То есть понятие Театр-дом утратило свое значение?

М. П. Для меня дом — это дом, а театр — это театр.

О. В. Просто такое понятие существует — Театр-дом.

М. П. Не знаю, для меня оно никогда не существовало. Для меня существовала команда, группа людей, которая дышит одним воздухом, думает одинаково, занимается одним делом с ярким лидером во главе. А Театр-дом, это что — посиделки на кухне? Что такое Театр-дом? Это, наверное, Таганка, где все собираются за общим столом на банкетах. Мне это напоминает бардовскую песню: соберемся у костра, поговорим о том, о сем, поиграем.

О. В. То, что ты сказал выше, имеет прямое отношение к театру на Таганке. Театр единомышленников с ярким лидером во главе. У Петра Наумовича Фоменко такой театр, у Марка Анатольевича Захарова.

М. П. У Фоменко это история маленькой компании, объединенной одним человеком, который сам по себе талантлив. Они взялись за руки и держатся друг за друга. Вытащи их оттуда — неизвестно, что с ними будет и будут ли они интересны. У нас сложилось иначе. Может быть, так встали звезды, что мы хотели быть сами по себе лидерами, самостоятельными творчески, каждый сам по себе хотел представлять какую-то боевую единицу.

О. В. А тебе не странно приезжать в этот город на гастроли?

М. П. Нет. Я приезжаю к родным и близким людям: к маме с папой, к друзьям. Я не успеваю соскучиться потому, что много езжу по стране. Когда я жил здесь, я тоже много времени отсутствовал дома. Так что в этом смысле ничего не изменилось. Конечно, хорошо бы было погулять в белые ночи по Питеру, пивка выпить и не торопясь пройтись по любимым местам. Но всегда не хватает времени, все бегом, бегом. Хотя я уже привык к такому ритму жизни, поэтому все нормально. Нет ностальгии. А потом так сложилась моя жизнь, что я все время менял место жительства. С восьмого класса путешествую. Вначале жил с родителями в Польше, потом в Таллинне, потом в Питере, теперь в Москве. Так что я к этому привык и ностальгии не испытываю. Думаю, что и в Москве я недолго задержусь.

О. В. Как интересно. А куда дальше?

М. П. На запад. Все движется на запад, и я тоже.

О. В. Помню, ты говорил о Голливуде, когда только в институт поступил.

М. П. Конечно, я не слезаю с темы. Надо же выполнять свою программу.

О. В. Михаил Чехов говорил: нам есть что сказать на сцене, только когда мы страдаем, когда мы просто счастливы, нам нечего сказать. Тебе это близко?

М. П. Есть в этом доля правды, наверное. Мне сложно сказать. Я как-то все время ощущаю себя немного глупым в состоянии счастья. Дебиловатым таким. Хотя, наверное, неправильно противопоставлять состояние страдания и счастья. И в состоянии счастья можно страдать, тогда сказать есть что. А в несчастье ничего сказать нельзя.

О. В. А почему в несчастье ничего сказать нельзя?

М. П. Потому что несчастье — состояние безмолвное. Если это настоящее несчастье.

О. В. Я знаю артистов, которые после смерти близких людей выходили на сцену играть комедии.

М. П. Человек не может долго находиться в несчастье. Он же перерабатывает, переваривает в себе это состояние. Потом жизнь возвращается. Потом приходит счастье. Что такое счастье? Это соотношение себя, мира и Бога. Вот когда эти три вещи совпадают и ты понимаешь, что наступило равноденствие, тогда ты говоришь: я — счастлив. Я заявляю этому миру, какое у меня отношение к нему и к Богу, если я и там и там чувствую себя комфортно, то говорю: я — счастлив. Я могу находиться в состоянии любви, быть счастливым и страдать. Поэтому одно другое не опровергает. Необходимо реально оценивать себя и понимать, есть Бог в тебе или нет, и все время с этим вести диалог. Мы диалог ведем только с ним, другого нет. Отвечаем себе на вопросы, и задаем их постоянно, и как бы себя сравниваем с ним. Сейчас ты скажешь: о, как замахнулся парень, себя с Богом сравнивает. Ну, с кем-то я себя должен соотносить. Не с дьяволом же. Нужно ставить перед собой нереальные задачи и завышать планки, тогда есть движение.

О. В. Миша, ты, конечно, артист с безусловным положительным обаянием. Почему ты в кино играешь только военных людей? Тебе бы в хорошей мелодраме сняться.

М. П. Я уже снялся в мелодраме и понял, что никому это не нужно.

О. В. Потому что не нужно было у Дуни Смирновой сниматься, она же не режиссер. Вот и получилось, что двое замечательных артистов существуют в кадре на уровне этюдной зарисовки второго курса института.

М. П. Я ни в коем случае этого не опровергаю, но нужно давать себе отчет в том, что ты делаешь. Нет актеров, которые не попадают в зависимость от собственного амплуа. Хотя многие считают себя недопонятыми и думают, что они должны играть другие роли. Я так не считаю и думаю, что я играю то, что должен играть. А что касается моего положительного обаяния, то оно и на военных моих отражается, просто у нас к военным людям отношение неправильное. Я считаю, что в «Девятой роте» у меня пиковая роль, после которой начинаются повторения. А повторений не хочется, хочется двигаться вперед. А так как режиссеров нет…

О. В. То ты решил сам стать режиссером.

М. П. Ну, во-первых, я не могу смотреть блевотину с утра до вечера, а то, что снимают, это блевотина.

О. В. Миша, для того чтобы снимать кино, наверное, необходимо овладеть профессией режиссера.

М. П. А может быть, наоборот — не нужно ею овладевать. В этом бизнесе я практически все знаю.

О. В. Бизнес бизнесом, но есть еще искусство кино.

М. П. Что это такое — искусство кино? Из чего рождается искусство кино?

О. В. Из построения кадра, из его образности, из его поэзии, из актерской компании, из художественной операторской и режиссерской работы.

М. П. Как говорит Олег Павлович Табаков, это для девочек оставьте.

О. В. Значит, не прав Олег Павлович.

М. П. Кто сказал, что нужно этому учиться? Не нужно этому учиться.

О. В. Интересное заявление. А почему ты актерской профессии учился, а режиссерской учиться не считаешь нужным?

М. П. Потому что, как только я стал снимать кино, я сразу стал учиться. У меня были хорошие учителя. Я задавал им много вопросов по построению кадра и по другим профессиональным киношным вещам. Я знаю, что в кадре должна быть плотность движения, и многое другое.

О. В. Ты думаешь, что хорошее кино снимешь?

М. П. Я не знаю. Я снимаю не кино, я снимаю клип для себя. Все начинали с клипов. Как это получится — не знаю, касса покажет.

О. В. Сценарий интересный?

М. П. Я делаю ремейк «Коммандо» с Арнольдом Шварценеггером. Сценарий написали братья Пресняковы. Я думаю, что это будет плотное такое кино, экшен.

О. В. Ну, опять экшен.

М. П. А что ты имеешь против экшена? Вы разучились разговаривать с простыми людьми на нормальном языке. Кому нужно ваше элитарное кино?

О. В. При чем здесь элитарное? Рязанов снимал доступное простому зрителю кино. «Жестокий романс», «Служебный роман» и т. д.

М. П. Не нужно трогать то время. Это другое поколение, другие люди были. Сегодня люди едят другую пищу, ездят на других машинах, за границу поехали, а вы все говорите — «Жестокий романс». Эти фильмы делали мастера для того зрителя, а для этого, сегодняшнего, что вы будете делать?

О. В. Твои самые сильные художественные впечатления в последнее время?

М. П. Никаких впечатлений, все закончилось на кинофильмах «Танцующая в темноте» и «Необратимость». Никита Сергеевич Михалков снял хорошее кино «12». Работа актеров блестящая, выстроенность кадра, операторская работа, режиссерская — все блестяще сделано. Тоже ремейк. Наступило время ремейков. Скорсезе, Никита Михалков, ну, и я. Все снимают ремейки, ничего нового найти не могут.

О. В. Что тебя больше всего раздражает в современном театре?

М. П. Мне неинтересен театр сегодня.

О. В. А что тебе интересно?

М. П. Кино.

О. В. Как ты относишься к экстрасенсам, веришь в них?

М. П. Я встречался с ними в жизни, они меня чуть не убили. Веду передачу, с ними не общаясь вообще. А сам хожу в Храм, хожу к причастию, детей вожу в воскресную школу. Я понял, что только так нужно жить.

Сентябрь 2007 г.