Кто герои нашего времени?

Они герои нашего времени за последний отчетный период!

Они могли бы стать Атосом, Портосом и Арамисом, но время сделало из них ответственных за рубежи искусства агентов национальной безопасности, ночных дозорщиков, ток-шоуменов, одновременно — Гамлетов, Клавдиев и Полониев. Груз нелегкий. Выпускники курса В. М. Фильштинского, приславшие на его юбилей три кресла из партера МХТ им. Чехова с надписями «Хабенский», «Трухин», «Пореченков», и в самом деле занимают центральное место на карте «звездного неба», спросите у любого «театрального астронома». Сознание звезд — это всегда интересно. На небо поднялась Ольга Варганова, чтобы побеседовать со всеми троими.

Ольга Варганова. Ты учился у замечательного педагога В. М. Фильштинского. Что, с твоей точки зрения, входит в понятие театральная школа?

Михаил Трухин. Кто знает? Наверное, театральная школа зависит от убеждений педагога. Хотя все неоднозначно. Я сейчас вижу, например, то, что он проповедовал нам, он уже не проповедует на последующих курсах, что-то видоизменяет. Театральная школа не является чем-то законсервированным. Это такая штука, которая меняется от набора к набору. Она диктуется, наверное, еще и учениками, теми, кто пришел сегодня в аудиторию.

О. В. Расскажи, как обучали вас.

М. Т. Не знаю. Мы сидели в мастерской с утра и до часу ночи, а в чем заключался фокус — не знаю. Это такие вещи, которые словами не объяснишь. Наверное, это похоже на то, чем занимался А. И. Кацман, или на то, чем занимается Л. А. Додин. Во всяком случае, мне кажется, мы двигались в этом направлении.

О. В. Почему многие педагоги были против твоего поступления в Театральный институт?

М. Т. Я действительно поступал очень проблематично. И убедил Вениамина Михайловича в том, что меня нужно принять, только тогда, когда он попросил сделать пародию на него. Как потом рассказывали, это и решило мою судьбу. Тогда заведовал кафедрой сценического движения Святослав Кузнецов. Вот он был категорически против моего поступления.

О. В. Так ведь он был прав.

М. Т. Ну, наверное. Актер-то из меня не получился.

О. В. А за что тебя хотели отчислить из института?

М. Т. За пьянку. Мы встретились с моим одноклассником Димой Барковым (он тогда учился на экономическом факультете) в перерыве между занятиями и пошли в Дом Актера. В шестнадцать часов у меня начиналось занятие по актерскому мастерству. А в шестнадцать пятнадцать нас встретил на мраморной лестнице Дома Актера наш педагог Кирилл Леонидович Датешидзе. Мы не падали только потому, что держались друг за друга. Через полчаса об этом было доложено Фильштинскому В. М. Вначале речь действительно шла об отчислении. К счастью, надо мной сжалились и посадили на последний ряд в 51-й аудитории. Месяц меня не выпускали на площадку. Это было серьезное наказание. Все работают, а ты сидишь, как дурак.

О. В. С Юрой Бутусовым вы сразу совпали, с первого студенческого спектакля «Женитьба»?

М. Т. С Бутусовым мы не совпали до сих пор (смеется). Я бы так сказал: первый спектакль, на котором мы не совпали, — «Женитьба», а последний, на котором мы не совпадаем, это «Отелло», его мы сейчас репетируем в МХТ им. А. П. Чехова. Если серьезно, я, например, после «Гамлета» от него еще не отдохнул. Мне бы после этой работы в санаторий съездить, а он уже за «Отелло» взялся.

О. В. Однако вы пришли в театр им. Ленсовета своей командой (Константин Хабенский, Михаил Пореченков), со своим режиссером Юрием Бутусовым во главе, выпустили свой первый спектакль («Войцек») на профессиональной сцене, который потом объехал пол-Европы. Легко ли все складывалось в театре в начале вашего творческого пути?

М. Т. Поначалу легко. А потом, когда выпустили «Войцека», возникло ощущение театра в театре, в первую очередь у художественного руководителя — Владислава Борисовича Пази.

О. В. Я так не думаю. Он, наоборот, на вашем примере хотел показать, какой театр он собирается строить. Во всяком случае, так было вначале.

М. Т. Ну, может быть. Вот если с Бутусовым мы не совпали, то с Пази совпали сразу. Я же не могу существовать вне конфликта. И возник конфликт, о котором смешно сейчас даже говорить. Кончилось это тем, что меня уволили из театра. Конечно, я сделал глупость, но в то время я был вот таким дураком.

О. В. А ведь говорили тебе «старшие товарищи, неглупые и чуткие»…

М. Т. А амбиции куда девать? «Звезду» в тот момент поймал серьезную. Потом шесть лет сидел без работы.

О. В. Говорят, что ты истово репетировал «Дуэль» у Арсения Овсеевича Сагальчика. Соскучился без работы?

М. Т. Просто Сагальчик сам истовый человек, наверное, в этом дело. Его энергии можно только позавидовать. А то, как он воспрял после того, что с ним случилось в жизни! Вообще он очень интересный, своеобычный человек. Человек колосcальной внутренней культуры, невероятной энергии, с изумительным чувством юмора, жизнелюб страшный. Хотя бывает нетерпимым и даже жестоким. Настоящий фанат Театра!

О. В. Я знаю, что Юрий Бутусов считает тебя транслятором своего эго. И то, что он ушел из тетра им. Ленсовета, явилось следствием твоего увольнения. А для тебя кем он является?

М. Т. Если серьезно, если говорить о совпадении, то, конечно, мы нашли друг друга. Мы учились параллельно: он на актерско-режиссерском курсе у И. Б. Малочевской, а я на актерском. Он часто заглядывал к нам на занятия и, когда пришло время делать дипломную работу, пригласил меня на Подколесина. Так все и началось. Конечно, нравится мне этот человек, интересно мне с ним. Вот собаку свою назвал в его честь Юрием Николаевичем.

О. В. Почему тогда от «Идиота» отказался?

М. Т. Я не отказался, а попросил дать отсрочку. Знаешь, как бывает отсрочка от армии.

О. В. Он ведь даже с Крымовой Натальей Анатольевной советовался по поводу твоего Мышкина. И она тебя благословила. Сказала, что в твоем актерском организме есть необходимый для этой роли «зазор».

М. Т. «Идиот» для меня в то время — это… ну я не знаю, с чем даже сравнить. Испугался я очень сильно. А Бутусов мне нравится. Месяц назад, когда я познакомился с Э. Някрошюсом, я понял, что они очень похожи.

О. В. А чем похожи?

М. Т. Это не объяснить словами. Вот ты меня спрашивала про суть школы. Откуда я знаю, в чем суть школы. Об этом Фильштинский написал прекрасную книгу «Открытая педагогика». Эта книга — готовое руководство к действию для тех, кто хочет заниматься этой профессией. Сейчас на первом актерском курсе ГИТИСа ее передают из рук в руки. Системы на самом деле нет никакой. Есть четкое видение студента, его человеческой сути и понимание, что такое «быть живым и только». Каждый человек — это индивидуальность, которую нужно угадать и раскрыть. Они же обучают актеров, а не фрезеровщиков. Как определить наши «зазоры»? Их можно только почувствовать в процессе долгой и кропотливой работы. Артисты В. М. Фильштинского — штучный товар, ручная работа.

О. В. Михаил Чехов говорил: «Нам есть что сказать на сцене только тогда, когда мы страдаем, если мы просто счастливы — нам нечего сказать». Тебе это близко?

М. Т. Да, конечно. «Во многом знании много печали. Всякое знание умножает скорбь». Как ни цинично это звучит, но то, что со мной происходило на фоне развода, на фоне потери семьи, все-таки двое детей… Если бы этого не было, «Гамлет» бы не получился, если он получился вообще. Это очень верно Михаил Чехов сказал, очень точно.

О. В. Тогда получается, что вы в жизни не имеете права быть счастливыми, коли выбрали эту профессию?

М. Т. Ну почему, есть разные артисты. Кому что. Кесарю кесарево, а слесарю слесарево. Я вот такой человек. Комедии мне играть неинтересно, хотя я и играю. Это несопоставимо с Гамлетом или с Отелло. Я комедийный материал не чувствую.

О. В. Как не чувствуешь? В «Примадоннах» ты блестяще играешь роль старухи, идешь своим, клоунским, путем, играешь погруженно, подробно, и это уморительно смешно.

М. Т. Тем не менее я уверен, что иногда нужно загонять себя в депрессивные зоны, иначе может не получиться что-то главное на сцене. Иногда нужно запивать серьезно, чтобы что-то понять. Все таланты пьют — Антон Павлович Чехов говорил.

О. В. И что ты понимаешь, когда запиваешь?

М. Т. Ой, на третий день пьянства приходят колоссальные мысли в голову.

О. В. Какие, например?

М. Т. Вопрос-то один — ПРО ЧТО будем по большому счету говорить. Нужно найти болевую точку. Точку боли в каждом спектакле, которую нужно искать, искать… Если этого нет, если она не находится, то ничего и не получается. Меня одна критикесса спросила после «Гамлета»: а почему вы так кричите? Я теряюсь в таких случаях. Не знаю, что отвечать. Или когда спрашивают: это про что? Я понимаю про что, может быть, не могу это выразить словами, но я понимаю. Как вообще, посмотрев спектакль, можно говорить, про что спектакль? Там может быть миллион смыслов — и все неправильные. Но если что-то в душе происходит, если человек выходит после спектакля взволнованный, то уже, значит, про что-то.

О. В. Когда ты ушел из спектакля «В ожидании Годо», Костя Хабенский сказал в интервью: «Жаль, что Миша ушел из спектакля, нам было о чем помолчать с ним на сцене». С кем из партнеров сегодня у тебя сложились такие отношения, чтобы можно было эти слова повторить? С Дмитрием Дюжевым или с Юрием Чурсиным есть о чем помолчать на сцене, в «Примадоннах» например?

М. Т. Нет, но дело в том, что этот спектакль решал совершенно другие задачи.

О. В. А с кем сложилось, кроме Кости Хабенского и Миши Пореченкова, с ними давно сложилось.

М. Т. Есть замечательные актеры, с которыми я играю в «Гамлете», — Сосновский Сергей Валентинович, Маша Зорина, Марина Голуб, Ольга Литвинова, там даже с монтировщиками, которые работают на спектакле, интересно. А в «Примадоннах» помолчать не с кем.

О. В. Там есть с кем покуражиться.

М. Т. Покуражиться есть с кем, это точно.

О. В. Когда десять лет назад тебя распределили на роль Ореста в пьесе «Электра» Ж.-П. Жироду, ты пошел в кабинет к художественному руководителю В. Б. Пази, чтобы объяснить ему, что такие пьесы в репертуар брать не следует, поскольку они не имеют отношения к искусству. Сегодня, когда ты получил роль в «Примадоннах», ты пытался объяснить Олегу Павловичу Табакову, что имеет отношение к искусству, а что не имеет?

М. Т. Не так было. Я сказал В. Б. Пази, что не буду в этом участвовать, потому что через год спектакль все равно снимут. Он сказал: будешь. Мне пришлось играть. Но мне повезло — мы Жорой Трауготом выходили во втором акте, когда все нормальные люди в антракте уже ушли. В зале оставалась пара сумасшедших, для которых мы, собственно, и выступали, т. е. это мало кто видел. А к Олегу Павловичу я, конечно, не пошел. Но там была другая ситуация. В спектакле должны были играть Костя Хабенский, Миша Пореченков, а то, что играю я, — Олег Павлович Табаков. Когда зашла речь о втором составе, Костя Хабенский сказал Мастеру, чтобы взяли меня. О. П. Табаков меня взял. Первыми соскочили с ролей Костя с Мишей, потом Олег Павлович. И я попал как кур в ощип.

О. В. Костенька удружил.

М. Т. Костенька подсиропил.

О. В. Как ты себя чувствуешь в МХТ, как там тебя приняли? Бытует мнение, что МХТ сегодня — это производственная машина по изготовлению спектаклей, где нет никаких человеческих связей между людьми.

М. Т. Это неправда. На самом деле здесь довольно дружная семья, семья очень профессиональная. Понимаешь, здесь нет вот этого нашего понятия питерского — мы нищие, но мы друзья. Здесь люди очень много работают, часто общаться просто нет времени. На мой взгляд, МХТ — это самая совершенная модель репертуарного театра сегодня. Конечно, это зависит от денег, которые имеет театр, но на девяносто девять процентов это зависит от личности, которая возглавляет театр, от Олега Павловича Табакова. Понятно, что ему дают деньги, просто потому, что он Табаков. Но он эти деньги вкладывает в театр.

О. В. Как ты пережил рецензии на «Гамлета» под названием «Ментовский „Гамлет“»? И есть ли в твоем Гамлете что-то ментовское?

М. Т. Сказать, что это скудоумие, — ничего не сказать. Критика как профессиональное звено в театральном процессе вырождается. Я читал две или три содержательные рецензии на спектакль. Содержательные не потому, что меня там хвалят, а потому, что в них был толковый разбор спектакля. Шутки по поводу ментов не смешны уже лет десять, не только нам, но и думающей читательской аудитории. Мне так кажется. И, конечно, обидно, что этот спектакль обсуждался на уровне желтой прессы.

О. В. Расскажи, как ты встретился с Э. Някрошюсом.

М. Т. Я очень волновался перед нашей встречей. Мне прислали кассету, я ее посмотрел, ничего не понял, так как пленка была очень плохого качества. Взял пьесу «Вишневый сад», перечитал ее, переписал роль Лопахина в тетрадку и полетел в Литву. В самолете я первый раз в жизни не выпил, потому что утром должна была состояться первая репетиция и первая встреча с Някрошюсом. Приезжаю в театр, меня встречают двое молодых артистов, говорящих по-русски, которые со мной потом и репетировали за всех персонажей, говорят, что Э. Някрошюса еще нет в театре. Они отводят меня на кухню, я стою у окна, пью кофе. Вдруг спиной чувствую, что на меня кто-то смотрит. Долго это длилось, минут десять. Я не выдержал, оглянулся — за моей спиной стоит Някрошюс. Я говорю: здравствуйте. Он не отвечает ничего, проходит сквозь меня к окну, садится на стул, на меня не смотрит, молчит долго. Я понимаю, что нужно как-то начать разговор, говорю: «Вы знаете, я не вводился никогда на роли, у меня не было такой практики». Он говорит: «Я тоже никогда этим не занимался». Потом мы пошли смотреть кассету спектакля. По ходу просмотра он делал очень точные замечания. Потом стали говорить про Лопахина. Про странную любовь богатого человека к Раневской… И он говорит: понимаешь, у нас в Литве был очень богатый человек, молодой, красавец, женатый, дети у него были, ездил на дорогих машинах в компаниях с прекрасными девушками… Он очень много помогал храмам, детским домам, приютам. Никому не отказывал, когда к нему приходили за деньгами, всегда давал, сколько надо. И вдруг как гром среди ясного неба — человек застрелился. Вот про это интересно сыграть. Не про новых русских, а про застрелился интересно сыграть. Сразу возникает другой объем. Я это у Жени Миронова увидел и понял, что они тоже об этом говорили. Вот Мастер на такие смыслы наталкивает. И, конечно, мне интересно в этом покопаться.

О. В. Я знаю, что в конце прошлого сезона вы показывали прогон «Отелло» Олегу Павловичу. Мне интересна и его оценка, и твоя собственная.

М. Т. Там еще очень много работы. Мы показали только первый акт. Раз спектакль не закрыли, значит, будем репетировать дальше. Я суеверный человек, поэтому давай не будем об этом говорить.

О. В. Спектакль «В ожидании Годо» по-прежнему твой любимый?

М. Т. Да. Я всегда говорил, что этот спектакль сделан не режиссером и не артистами, а где-то там, наверху. Такое бывает, мне рассказывали, я в книгах читал, что такое бывает. Звезды счастливо сошлись тогда над нами.

О. В. Насколько близки Михаилу Трухину вопросы принца датского и встают ли они перед тобой в жизни?

М. Т. Ну вот как я тебе сейчас отвечу на этот вопрос?

О. В. Как ответишь, так и ответишь.

М. Т. Ну, да, хотя бы потому, что я играю Гамлета. А его вопросы мы решаем. Не каждый день, но все же случаются в жизни моменты, когда они перед нами встают. Хотя про что монолог «Быть или не быть», вряд сразу можно ответить.

О. В. Ты играешь Гамлета уже полтора года, ты знаешь, про что этот монолог?

М. Т. Монолог в спектакле звучит два раза. Первый не знаю про что, второй — знаю, но не могу объяснить словами.

О. В. Какая из сыгранных или несыгранных ролей тебе ближе всего по-человечески?

М. Т. Из сыгранных все, наверное. И «Войцек», и «В ожидании Годо», и «Сторож», и «Гамлет». Это моя жизнь, конечно, все мои роли мне близки.

О. В. Что больше всего раздражает в современном театре?

М. Т. То же, что и всегда, — бездарность.

О. В. Где ты снимаешься сегодня?

М. Т. В картине, которая называется «День Д», т. е. день десантника. В режиссуре Миши Пореченкова играю гламурного подонка. Сценарий написали братья Пресняковы.

О. В. Сценарий хороший?

М. Т. Хороших сценариев я не читал никогда.

Сентябрь 2007 г.