Это происходит всегда, рано или поздно. В какой-то момент наработанное мастерство (режиссера, актера, критика и т. п.) начинает тормозить. Вроде все как всегда, нормальные продукты творчества, а скучно, предсказуемо, сам тупеешь, публика тупеет. Тут в искусство внедряются какие-то типы без диплома — и твой натруженный профессионализм летит на помойку. Только осознал, что ремесло — в кармане, как уже рутинер. Прямо по Венедикту Ерофееву: стремительное превращение сопляка в старого хрыча. Явление непрофессионалов, как правило, связано с началом обновления, с тягой еще тесней приблизиться к правде жизни.

Дилетант К. Алексеев (Станиславский).
Фото из архива редакции

Дилетант В. Немирович-Данченко.
Фото из архива редакции

Дилетант Е. Левинская.
Фото из архива редакции

Скажем, фабрикант и литератор открывают МХТ, выступив «на борьбу с рутиной, шаблоном, признанными гениями и т. п.», а через полвека актер, Иванушка-дурачок из ЦДТ, в погоне за новой правдой пускается в режиссуру и уже вопреки МХАТ создает «Современник» с его, как злословили, «шептальным реализмом». А еще через полвека приезжий филолог из Кемерово, натурально запинаясь, рассказывает, как самолично съел пуделя. И бьет рекорды подлинности недоделанная, матерящаяся «новая драма».

В общем, нам повезло, сейчас как раз настал момент. Все смешалось в доме обломовых — режиссер пишет, художник ставит, драматург играет, осветитель жарит на трубе. Сижу тут над рецензией, вдруг — звонок. Приглашают попробоваться в кино. Мол, заметили меня еще в Студенческом театре МГУ в 1980 году. «Знаете, — говорю, — я ведь немного изменилась. И не актриса, а совсем наоборот». «То, что надо», — говорят. Всучили сценарий, роль хорошая, большая. Как минимум профессионализм нужен! «Ну кто, — возражают, — из нынешних актрис это может сыграть? Назовите!» И я, уже неглупая в общем-то женщина, купилась как цыпочка. Ясное дело, никто, кроме меня. То есть даже до критика в моем лице тенденция докатилась, а уж, казалось бы, кто как не мы: «профессионализм! профессионализм!», круговую оборону держим. И правильно, кстати, делаем. Чтоб было что прорывать.

Время меняется — и требует выразить себя по-новому. Новое решение не ищут в пространстве уже реализованного. Оно за рамками, вне профессионального поля. Ведь открытие, будь ты хоть трижды мастер, совершается не в результате техничного исполнения, а по озарению и вдохновению. Которые приходят в основном вопреки профессионализму, на сопротивлении, не проторенным же путем. Или сам пытайся начать с чистого листа, или дай жить уродам самодеятельности.

Спрашивается, зачем Адольф Шапиро позвал во мхатовский «Вишневый сад» Ренату Литвинову? Положим, Раневская — дива и Литвинова — дива, но территория МХТ — не подвальчик Театра.doc, где гастарбайтер играет гастарбайтера. Зачем большому художнику, вскормленному традицией, столь сырая реальность? Думаю, тут натура, нюх, чувствительность к колебаниям воздуха. И кураж. Театр перетряхнуть, самому встряхнуться.

Когда Литвинова—Раневская, блистая неподдельными бриллиантами, зеленью глаз и ярко малиновым ртом, роняя чернобурку с голого плеча, нелепо заламывая руки и срываясь на визг в минуты ярости, подпрыгивающей походкой явилась на сцене МХТ, разразился скандал. Шокировало все — вычурность поз, манерность интонаций и что дальше пятого ряда не слышно. Опытные актрисы в возмущении покидали зал. Критики написали: провал. Разнесся слух: Табаков закрывает спектакль! Но кассу уже брали штурмом. Табаков, натурально, передумал.

Она роняла слова, будто сама, как сценарист, их написала, — авторское исполнение, эффект Гришковца. Расчет постановщика строился на контрасте: сценическая неумелость Литвиновой плюс эскизная игра специально выписанного из Питера Сергея Дрейдена (Гаев) противостоят отчетливому, уверенному мастерству остальных актеров-мхатовцев — как тающая, никчемная красота аристократизма противостоит практичности новых хозяев жизни, как изначальный МХТ — нынешнему. Не случайно декорацией служит знаменитый занавес с чайкой, разрезанный на куски — подобно саду, ради выгоды разбитому на дачные участки. «Дачники — это так пошло… простите», — лепечет Литвинова— Раневская. И прочь, в Париж, к любимому! Так диковинная бабочка летит на пламя свечи.

Неумелость — сознательная, как прием — рождает новые смыслы. Это было потрясающе явлено на последнем Чеховском фестивале — в «Обратной стороне Луны» Робера Лепажа. Канадский постановщик всех персонажей играет сам — и мешковатого одинокого дядю за сорок, задвинутого на внеземных цивилизациях, и его «преуспевшего» брата (аж ведет прогноз погоды на ТВ и живет с другом Карлом), и маму их, что недавно померла, и ее доктора… Ни актерского мастерства, ни перевоплощений, все под хронику, сплошная скороговорка взахлеб. Сценарий тоже самострог, ни сюжета, ни конфликта, скачет как по ссылкам: то стиральная машина с круговертью мокрого белья, то вдруг наш Алексей Леонов, космонавт (белье за круглым окошком — иллюминатор — Земля в иллюминаторе), однако переход от одного к другому техничен, как суператтракцион: спектакль оснащен и отлажен фанатично, по последнему слову.

Техника, как и безыскусная манера игры, включена в смысл. Перед нами современник в окружении сверхтехнологий. Телефон, радио, стиральная машина, видеокамера, ТВ, лифт, космический корабль реально определяют судьбу. Камера помогает снять видео и выиграть международный конкурс. Застрявший лифт, как машина времени, уносит в детство. Самолет переносит в СССР. Космический корабль — во Вселенную. А мы все уязвимей, все ничтожней. Но рвемся, рвемся вверх, закомплексованные, смертные — изобретаем, изобретаем… Щас изобретем что-то окончательное — и вырвемся, прорвемся!.. Что? Куда?

Современным языком, в нынешних реалиях Робер Лепаж говорит о вечном — маленький человек, конечность жизни, Бог. Отказ от мастерства он присвоил как атрибут профессионализма. Получился редкостный по силе воздействия сплав. И надо было видеть этот триумф! В финале герой как-то боком, неловко ложится на пол и — ползет. А в точно установленном над ним специальном зеркале кажется, что он парит в Космосе! Вот так всегда. Беспомощная возня на карачках, она же — феерический улет. Как посмотреть. Как сделать.

Мастер — образец для неумелого, неумелый — образец для мастера, говорили мудрые японцы. Но мы не в Японии. У нас мастер и неумелый лупят друг друга по башке до победного конца. Почему неумелость, самодельность, аутентичность «новой драмы» раздражают? Новое содержание, к которому те пытаются прорваться, связано с расширением границ общепринятого в искусстве — эстетических, тематических, моральных. Это опасно и чревато. Зачем? В классике все есть, при наличии мастерства с ее помощью можно выразить и современность. Но недаром герой Лепажа сочиняет труд о влиянии современных технологий на искусство. Влияние серьезное. Можно, «осовременивая», даже дать гоголевскому герою мобильник. Но телефонный звонок не перевернет его жизнь — как это сплошь и рядом происходит сегодня.

Братья Пресняковы, конечно, Гоголя не заменят. Гоголь — это Гоголь, а эти кто? (Признаться, иногда даже думаю, что они такие же Пресняковы, как и братья.) Но пусть меня расстреляют, очень бы хотела увидеть их — или еще какую темную лошадку из буйной драматургической самодеятельности — в постановке Сергея Женовача. В новорожденной Студии театрального искусства. Вот написала — и самой дико. Столько ожиданий связано с питомцами Женовача, взлелеянными на классических образцах. С их-то гордой наивной простотой, с чистотой и ясностью их главной, глубинной мысли — да в мутный поток сегодняшнего сознания! А может, «высокое» и «низкое» вступят в химическую реакцию. И на сопротивлении, на преодолении, на стыке возникнет наконец то, чего так не хватает сегодняшнему театру, — событийное сочетание художественности с остротой и подлинностью момента.

А в кино я снялась. Ни как встать не знала, ни что такое крупный план. Сама намучилась, со мной намучились… Любая актриса была бы лучше, по-моему. Профессионализм, господа, профессионализм!

Октябрь 2007 г.