«Спам для фюрера». Театральное товарищество «Комик-Трест».
Режиссер Вадим Фиссон, художники Татьяна Тараканова, Андрей Мельник

Вообще-то они всегда обладали способностью говорить о серьезном весело, о больном небольно и о высоком — без пафоса. И все же новый спектакль «Спам для фюрера» кажется мне поразительным именно сочетанием темы и способа решения. Резкая острота гражданского высказывания, меткость попадания в болевую точку — и неизменно позитивная, насыщенная витальностью сценическая форма. Впервые за много лет вижу спектакль, про смысл которого могу сказать — и меня это очень глубоко волнует, это и про мою боль и мои страхи. Вынимая серым утром в заплеванном парадном из ломаного почтового ящика спам-листовку с сообщением о том, что жить снова стало лучше и веселее, внутренне констатирую — не хватает у меня ни сил, ни юмора ответить «своим весельем» на устрашающее «веселье» политической листовки. А вот у Комик-Треста хватает и юмора, и энергии, и мастерства. Их клоунский — на этот раз интерактивный — диалект оказывается плодотворнее философских трактатов, доходчивее анекдота и куда результативнее учебников истории. Возможно, превращение телевизионного политического обозревателя в Гитлера для кого-то и окажется неожиданным, но не для зрителя, посмотревшего спектакль Комик-Треста. Так оно и наяву бывает — сначала, не протестуя, сквозь мирную дрему слушаешь назойливый бред во время ужина, а потом этот бред, не встречая отпора, как-то постепенно разрастается плесенью-грибницей и пропитывает своим абсурдом жизнь миллионов. Как не вспомнить Сергея Курехина с его шутовски-обаятельной, саркастичной теорией «Ленин-гриб».

В названии тоже игра: «реклама-инструкция-прогноз» для будущих фюреров — и отсылка к истории. Мировая культура не однажды пыталась осмыслить феномен Гитлера: комедия Эдда Вуда «Весна для Гитлера», документальная лента Александра Сокурова «Соната для Гитлера», совсем не комедия. Тема не устаревает.

И. Сладкевич (Гитлер).
Фото В. Постнова

Сцена из спектакля.
Фото В. Постнова

Н. Фиссон и Н. Кычев в сцене из спектакля.
Фото В. Постнова

Структура спектакля — традиционная для Комик-Треста, монтажная, многожанровая — на сей раз включает видеоряды на нескольких мониторах, и — опять же впервые за много лет — вижу необходимость этого приема, осмысленность и остроумие использования экранов, виртуозное, отменное владение технологией. Попутно они успевают обсмеять и сам прием. Выпрыгивающий из телевизора диктор, приостановив сеанс своего зомбирующе-убедительного бреда, крадет у закемарившего телезрителя бутылочку пивка и впрыгивает обратно, пока тот не успел проснуться. Продувной политолог в исполнении Игоря Сладкевича устраивает «обеденный перерыв», со своей стороны экрана зорко наблюдая за простоватым наивным обывателем (Николай Кычев) — стоит тому пошевелиться, и телевещатель с удвоенной силой имитирует интеллектуальный фонтан. Он не будет тратить свою энергию впустую, — как всякий шарлатан, он ее ценит и экономит, кроме того, мотив интерактивного общения, конечно, навевает вопрос, давно волнующий многих, — кто оказывается за стеклом, кто за кем наблюдает, кто кого контролирует: мы, глядя в экран, или нас… вот через эту дырочку…

Собственно, на этом конфликте — мифа и реальности — и строится смысловая и постановочная система спектакля: нам показывают, как рождаются новые яркие глянцевые мифы, как не желают умирать мифы старые, черно-белые, как они соперничают и взаимодействуют друг с другом и как объединяются для борьбы с реальностью. Русская почва плодородна на мифы, а реальность наша такова, что часто носит характер абсурда. Раздваивающееся сознание — виртуальные радости и натуральные горести — раздваивает персонаж Натальи Фиссон, как всегда блистательной во всех качествах и убедительной во всех лицах. Ее дворничиха старательно, на совесть, шкрябает огромной лопатой снег. Она же на экране — телевизионная дива в бикини на фоне пальм и бирюзового прилива — вещает в подробностях о правилах поедания лобстера. Существование их параллельно, но в конце концов — да сколько ж можно это терпеть! — все-таки пересекается: дворничиха, подняв лопату, забрасывает в экран на оголенную красотку шматы снега. Красотка в ужасе верещит, пытаясь стряхнуть снег, — а как иначе возможно остановить этот, извините, виртуальный беспредел? Только так — лопатой. И ломом. Актеры Комик-Треста, как и во всех спектаклях театра, играют по много ролей, успевая не только переодеться и «перетрансформироваться», но и перенастроиться для каждого эпизода, а здесь эмоциональная амплитуда куда шире, чем в прошлых работах. Принцип масок остается лишь отчасти — распределение ритмических и смысловых точек требует сверхуниверсализма, профессиональная и физическая форма этих актеров поразительна. Правда, на мой взгляд, лирические сцены — любовь через компьютер, танец офисных кресел — несколько тормозят ритм спектакля, но зато и зал может перевести дыхание…

Мотив Родины-Матери-Матрицы при всей фарсовой подаче отражает чудовищную нашу, актуальнейшую до анекдота российскую проблему — женщина на месте мужчины, вместо мужчины. Щупленькая, замотанная в платки деревенская тетка волей-неволей принимает на себя и огонь и ответственность: призванного на службу сынка, с виду здоровущего, напрочь срубает стакан самогонки, и бедной мамке ничего не остается, как заменить его в бою. Причем ее методы ведения военных действий чрезвычайно эффективны: подманивая фрицев возгласами «яйки, млеко», она с крестьянской деловитостью методично сворачивает им шеи. Помощи ей ждать неоткуда — цивилизация на отчаянную просьбу о подкреплении отзывается затверженной интонацией автоответчика: информация о событиях на Рублевке оказывается важнее. С каждым шагом приближая победу, русская тетка увязает в «помощи» Запада: одно только перечисление продуктов, входящих в состав «Фанты», способно свалить с ног. С криком «Квасу!» она падает наземь — только он, родной, способен нейтрализовать действие заморского напитка. А уж гамбургер в походных условиях и вовсе пробивает брешь и в сознании, и во времени — по полям сражений начинают разгуливать заглючившие терминаторы из стрелялок, с самыми серьезными намерениями выискивающие цель в зрительном зале.

На веселом этом представлении возникает множество грустных ассоциаций, оживает ряд картинок, спящих где-то на периферии сознания, что-то виденное глазом, но не отмеченное разумом, именно потому, что разум не желает вмещать каких-нибудь двухметровых поролоновых Микки-маусов или Пингвинов, топчущихся на промерзших перекрестках с протянутой рукой, зажавшей рекламную бумажку — три золотых по цене двух… гамбургер по цене чизбургера… почувствуйте нашу любовь. В суете обыденности мы пробегаем мимо, не успевая осмыслить, каким грузом ложится в подсознание уличный и почтовый спам, какими словами отзывается наш мозг на строчку рекламного слогана и куда в конце концов заведет этот самый Пингвин. В спектакле он ведет в сегодняшний день Гитлера, изрядно потрепанного, но не растерявшего своих амбиций. Выступлением этой парочки в духе уличных попрошаек Комик-Трест предупреждает: доверять пингвину выбор пути опасно для жизни.

Мощным, серьезным, драматически сыгранным эпизодом становится встреча двух ветеранов — один, поплоше одетый, «наш», с табличкой «Первый Белорусский фронт», другой, немного попредставительней, в шляпе, «ихний», с плакатиком «Вторая танковая дивизия Гудериана». Никого больше не осталось, только вот эти двое. Простые человеческие слабости толкают их друг к другу — у одного папиросы, у другого огонек. Вместе закашлялись, вместе нашли таблетки, проглотили. Вместе отдышались. Враги? Да просто немощные старики, за спинами у которых… За спинами у которых экраны внезапно взрываются страшной сегодняшней хроникой: неофашисты с факелами, скинхеды, снова бойня и кровь, снова «Зиг хайль!». Как прошла жизнь этих стариков? Что осталось в наследство? И кто наследует? Не наши ли дети?

По-человечески испытываю благодарность к создателям этого спектакля и восхищаюсь их способностью не терять оптимизма. Вадим Фиссон, парадоксальный человек с парадоксальной судьбой, своей жизнью и творчеством доказывающий, что возможности — неограниченны, что потолка вовсе нет, а есть небо и способность летать, ответил на несколько вопросов.

— Вадим, ровно шесть лет назад, в ноябре 2001 года, в «ПТЖ» № 26 было опубликовано интервью с тобой по поводу театральной ситуации в городе, и я, перечитав его, обнаружила, что оно осталось — до буквы — абсолютно актуальным. Ничего в городе не изменилось. Не прибавилось альтернативных площадок…

— Наоборот, убавилось — исчезла «С-танция» вместе с ДК Первой пятилетки.

Н. Фиссон в сцене из спектакля.
Фото В. Постнова

— И как на этом неизменном фоне живется театру? Как удается выживать и сохранять оптимизм и творческую форму?

— Ну, надо сказать, что за эти годы мы научились не выживать, а жить. Предстоящая театральная реформа нас не пугает — мы существуем автономно уже пятнадцать лет. Что же касается оптимизма — получается, что, когда мы выезжаем на Запад, удается посмотреть какие-то совершенно неожиданные штуки, и это вносит здоровый оптимизм. Кроме того, режим работы не позволяет закисать. Сразу после премьеры «Спама» в Дании сделали совместный проект с «Венсюссель-Театром». Это на севере страны. Они предложили нам, скажем так, творчески переработать роман Людвига Хольберга, это их датский Мольер, как они говорят. И вот за месяц и пять дней мы сделали полноценный полуторачасовой спектакль, правда, датчане к этому готовились два года. С нашими актерами, художником был Кирилл Миллер, все было под живую музыку, которую написал Миша Огородов, наш музыкальный руководитель, прошло 12 спектаклей на открытом воздухе, в стенах монастыря XII века. Вот так и получается, что мы продвигаемся там активнее, чем дома. Почему-то «Венсюссель-Театру» это нужно. И деньги они находят, и возможности. А в Питере… Ну хотя и здесь нас уже тоже начинают замечать. Не прошло и пятнадцати лет. Вот все-таки базу обрели, и в этом, надо сказать, немалая заслуга Бурова. Он нетипичный чиновник. Он актер и понимает изнутри всю историю, поэтому что-то хочет сделать, что-то сдвинуть с места. Но в основном всё сами. Конечно, без спонсоров не было бы никакого «Спама». Хотя Комитет тоже какие-то денежки дал. Не состоится договор с Ленэкспо — опять будем искать площадки по городу. Уже как-то очень хочется, чтобы было свое место. И не нужно было бы заниматься фигней, а все силы кинуть на работу. Я никогда в жизни за месяц спектакли не выпускал, но в Дании были такие условия и технические, и творческие, они были так рады сотрудничеству, реквизиторы, вся техническая часть. Не было слова «Нет». Это кайф — так работать. Здесь же — каждый гвоздь приходится пробивать. Все своим лбом, все об стену. Может, в этом и есть пафос победителей: сколько стен ты проломил своим лбом? Я двадцать пять. А я только четырнадцать. Но уже, кажется, башка не очень крепкая, хотелось бы ее поберечь для других целей. Мне сорок пять уже. И ситуация катастрофическая. Был театр Могучего, театр «Потудань», театр «Фарсы». Режиссеры остались — но делают спектакли уже не со своими актерами, а по антрепризному типу. И многие питерские театры, собственно, живут по принципу антрепризы, не дающей возможности эксперимента, лаборатории. А это ведь страшно важно пробовать что-то новое.

И. Сладкевич и Н. Фиссон в сцене из спектакля.
Фото В. Постнова

— «Спам» сильно отличается от всего, что вы делали до сих пор. Обращение к социальной теме. Новое качество, драматизм.

— Наверное, да, это первый наш опыт обращения к социальности. Хотя «Сэконд-Хенд» в свое время тоже был не оторван от социума, от действительности. Но он был более метафоричен. В каждом спектакле пытаемся открыть какие-то новые пути. Живем для того, чтобы что-то открывать — и в себе тоже. Поскольку мы обратились к видео тире кино, было интересно сделать такой интерактивный мир, в котором в принципе мы сейчас и живем, но сделать средствами театра, эта затея, форма — перекликнулась с содержанием. Я не буду говорить, сколько часов я провел за компьютером, чтобы все это сделать, придумать и потом смонтировать, так, чтобы все работало. Сейчас экраны не использует только ленивый, просто они выполняют обычно функцию задника. Раньше был задник, на котором рисовали, скажем, пейзаж, теперь на экран проецируют море. А конфликт экрана и актера или, наоборот, взаимодействие — вот что было интересно. Потому что действительно непонятно, где заканчивается виртуальность и начинается реальность. Третья мировая война, как мне кажется, уже идет вовсю — только идет в умах, в душах, и используются другие средства. Есть монитор компьютера, есть экран телевизора, и где правда, где вымысел, где настоящее, где виртуальная придумка — уже сложно понять.

— Повлиял проект на телевидении? Как социальный материал?

— Как-то у нас удачно получается, что дождь идет, а мы между струек. Телевидение я вообще не люблю, это не искусство, это инструмент воздействия и другая реальность, притом изначально лживая. Когда нам предложили проект на телевидении — «Энергичные люди», закралось очень большое сомнение — стоит ли ввязываться. С другой стороны — мы тогда как раз делали спектакль, и оказаться в роли «лазутчиков» на телевидении, узнать ситуацию изнутри — совсем не так плохо. Но нам повезло — программа оказалась честной историей (я не говорю сейчас о художественных достоинствах, я здесь не отвечаю за продукт). Приходят на передачу нормальные, здравые, классные люди, которые делают свое дело. Просто поражаешься, что они есть. Вот это генофонд нации, а не те, что ездят по куршавелям. Они есть, и они делают дело. И кайф — от общения с ними, и высокий, не побоюсь этого слова, нравственный заряд в том, что это выносится на экраны. В том, что все-таки мы убеждаемся: такие люди есть, и они живут среди нас. Значит, не все потеряно. Не все у нас пропито и не все продано. Главный потенциал все-таки не в энергоносителях, а в людях.

— Были какие-то конкретные импульсы для идеи этого спектакля?

— Да вся наша жизнь — импульс. Мы же так или иначе сталкиваемся с тем, о чем спектакль. Вот, скажем, я в девяносто первом году впервые поехал в Германию. Наш друг, немец, классный парень, журналист, повез нас в Потсдам, к своим родителям. Классные такие бабушка, дедушка. И дедушка начинает говорить что-то такое по-русски. Ой, вы знаете русский язык. Да, отвечает дедушка, я же был в России. О, вы были в России. Ну, конечно, я же воевал под Сталинградом. У меня сбивает крышу — сидит такой дедушка, нормальный, классный дедушка. Добрый такой. Воевал. И что теперь дедушку за это? Когда уже, условно говоря, почти все умерли и с той и с другой стороны, то делить-то уже нечего. А делят! Те, кто не видели, не знают, не пережили этого ужаса. Кадры скинхедов — у них молодежный задор, они не понимают, во что это может вылиться. А эти, оставшиеся, понимают. Им только остается совместно таблетку распить. Это не значит, что если мы немощны — это путь к примирению. Весь мир, понятно, никогда не примирится. Но для мудрости надо через что-то пройти. И мы — театр — помудрели, выросли из коротких штанишек. И, конечно, важный момент, пожалуй, самый главный — поиск языка, понятного именно молодому зрителю. Хотя, есть, знаешь, люди, которые так и не врубаются, говорят — о чем спектакль, мы не поняли, есть и такие.

21 ноября 2007 г.