1971 год.
Какая я замечательная! Сижу ли у себя на кухне, иду ли по улице, еду ли на эскалаторе! Все я, я, я! Ну и что, что я опаздываю на репетиции, иногда даже не прихожу — забыла! Ну и что? За что меня ругать, такую прекрасную молодую артистку?
Кто это пришел к нам? Новый главный режиссер? Он ругает? А кто он такой, боже мой?
Да, я видела его «Жестокость» в «Ленсовете». Мне понравилось, но не настолько, чтобы прощать ему такие страшные гонения на меня. И премий лишают, и выговоры какие-то дурацкие. Кто такой? Как зовут? Опорков Геннадий Михайлович.
Был страшный скандал в кабинете. Кричала молодая звезда, кричала противно, громко, хлопнула дверью и ушла из театра. Благо было куда. В Кишинев. В театр, которым руководил ее муж.
…Прошли годы… 1977 год.
Позвонили, сказали, что меня ждет Опорков, что я ему нужна. Но это же немыслимо! После такого скандала! Ведь я помню, как размахивала мраморным пресс-папье и грозилась разбить его голову. Разве может нормальный человек приглашать обратно к себе в театр эту распущенную бывшую приму?
Пришла. Встретил. Руки распахнул, обнял, как ни в чем не бывало. «Ну, где ты ходишь так долго? Работать надо! Работать у себя в театре, а не напрашиваться ко всем подряд».
И началось! Ах, «С любимыми не расставайтесь»!
Дважды смотрела, плакала навзрыд. Как страшно было вводиться! Это был потрясающий спектакль, лицо театра! А пресса? А критики? Все уже всё оценили. Нас будут сравнивать! А меня столько лет не было в Ленинграде. Дурочка наивная. Обошлось. Критики уже давно выдохлись на премьерных спектаклях. Кому ты нужна? Нет, все-таки писали, мало, но благосклонно. Уф! И на том спасибо.
Здравствуйте, я вернулась.
А потом «По ком звонит колокол». Вывесили распределение. Я — Мария. Ну, а кто же? Ведь теперь я снова «звезда» этого театра. Со дня на день начнутся репетиции. Что-то Гену гложет. Что-то мешает начать репетиции. Потом признается: «Нет у меня Пилар. Те, кто назначены, хорошие, уважаемые артистки, но я вижу другое. А где взять — не знаю».
Через несколько дней звонок в ночи: «Я нашел! Я нашел Пилар! Как я раньше не подумал!» — «Кто? Гена, кто?» — «Придешь завтра на репетицию — узнаешь».
Перебрала всех ленинградских «взрослых» артисток, ни на ком не остановилась — пошла на репетицию. И тут узнаю, к своему ужасу, что Пилар — я! Боже мой! Так я еще никогда не кричала и не плакала. Остановила репетицию, напросилась в кабинет на «серьезный» разговор. Я кричала, что наконец все поняла! Он хочет меня уничтожить. Что ввод в спектакль «С любимыми не расставайтесь» оказался слишком достойным, а он хотел провала. И поэтому дает мне Пилар. Эта роль уж точно меня уничтожит как артистку. Значит, он такой злопамятный и не может забыть тот давнишний скандал. Какое коварство!
Потом я рыдала и просила вернуть мне Марию. Потом снова кричала, обвиняла и снова рыдала. Опорков не произнес ни слова. Никаких уговоров, никаких просьб прекратить истерику. Он просто долго и даже с каким-то изумлением смотрел на меня, как будто перед ним очень капризный и обиженный ребенок и лучше благоразумно подождать, пока он выдохнется. И я выдохлась.
Я сидела красная, зареванная, растрепанная, уставшая. И с горечью думала о том, что сейчас нужно спуститься этажом ниже в кабинет директора и подать заявление об уходе. Уходить совсем не хотелось.
Мне нравился этот режиссер. Он был «мой»! Когда «твой» режиссер, это чувствуешь сразу, а с годами понимаешь, что бывает это один раз в жизни. Так, во всяком случае, у меня. Мне хотелось с ним разговаривать всегда и по любому поводу. Он был чудесный собеседник, и еще я смела думать, что хорошо понимаю его как человека. От этого было еще горше. Какой подлец! Какой подлец!
Как я ошиблась. После «серьезного разговора» попросил умыться, причесаться и сказал одну-единственную фразу: «Я думал, ты умная, а ты, оказывается, дурочка и не понимаешь, что такое Пилар для серьезной артистки. А я держу тебя за серьезную. Что тебе Мария? Ты таких пачками играла. Не надоело? Давай выпьем кофе и спокойно вернемся на репетицию».
Тогда я начала торговаться: если я почувствую, что Пилар у меня не получается, он освободит меня от роли и вернет мне Марию. Торг не удался. Он ответил, что освободит меня от роли, только если сам почувствует, что не получается, а не я. Это чтоб не забывала, кто в доме хозяин.
И я поплелась на репетицию. Два дня было очень тяжело. Два, но не больше.
Он очень быстро влюбил меня в мою же роль. У него был такой дар. Я работала со многими режиссерами, были и замечательные, талантливые, но никто и никогда не мог так репетировать, как Гена. Его репетиции — это один большой праздник.
Я даже не помню, что писали про спектакль «По ком звонит колокол», про мою Пилар. Все-таки думаю, что не ругали, иначе бы запомнила. Но это уже было неважно. Я так любила эту женщину, так наслаждалась, произнося этот текст, и мы все очень дорожили этим спектаклем. Опорков остался мною доволен: «Почти хорошо», — сказал он. Я никогда не слышала от него «хорошо», не говоря уж об «очень хорошо». И это был верх похвалы, я знала, что выше не будет! Так было всегда, на все мои роли.
Я была счастлива. «Почти хорошо» для меня звучало как «гениально».
И дальше полетела жизнь с прекрасными ролями, с репетициями, которые я чем дальше, тем чаще вспоминаю. У меня все отлично, я очень много работаю, но я очень скучаю по тебе, Гена. Это был период, когда у меня были любимые спектакли, любимые роли, любимые партнеры, любимый режиссер, любимый дом — мой театр.
И только с годами я поняла, какую великую услугу оказал мне Гена Опорков. После старой Пилар, которую я сыграла в 33 года, вопрос переходного актерского возраста для меня просто не существовал. Опорков умудрился вселить в меня такую уверенность, такое бесстрашие, что мне потом казалось, я могу играть все! Любую роль, любого возраста.
А молоденьких я больше не играла. Было уже не интересно. Вот так ловко ты меня состарил, Гена, за что тебе спасибо на всю мою жизнь. И когда удается сыграть что-то вполне прилично, как мне жаль, что ты этого не видишь. Как жаль, что не слышу от тебя «почти хорошо».
P. S. 2007 год. А теперь театр мой на моих глазах перестает существовать. Труппа вся до единого человека сокращается. Почему такая участь постигла в первую очередь именно этот театр и именно эту труппу — тема для тяжелого и долгого анализа. К сожалению, это и преступно и закономерно. Вот такая «новая» жизнь. Значит, у меня нет теперь дома? А есть только роли, которые я буду играть здесь за такие-то деньги? И все?
Я скучаю по тебе, Гена.
Ноябрь 2007 г.
Комментарии (0)