«Пушкин. Борис Годунов». «Наш Театр».
Автор идеи и режиссер Лев Стукалов, ассистенты по музыке, костюмам и сценографии Леонид Левин и Марина Еремейчева

Почти обэриутский трагикомический слалом: играется «спектакль, который никогда не будет поставлен». Это подзаголовок представления, о чем нам напомнят не раз.

Сильное впечатление от спектакля в подвале на Добролюбова (сегодняшний оплот «Нашего театра», его давняя репетиционная база) связано с последней прямотой режиссерского высказывания. Театр, лишенный своего угла в Театре Эстрады, так и не дождавшийся ни обещанной площадки во дворах Моховой улицы, ни какой иной, сжался до минимума, сохраняя постановки, рассчитанные на актерские дуэты и трио. Город «списал» театр, когда тот был с сильным репертуаром, воспитанной мастером первоклассной труппой. И вот — премьера. И не что-нибудь, а «Борис Годунов». Ставили эту пьесу, ставили! Мейерхольд начинал репетировать, Любимову закрывали спектакль, Чхеидзе ставил в БДТ, Сагальчик в Александринском театре, Стависский в Пушкинском центре, Эймунтас Някрошюс привозил своего «Бориса»… Пьеса при этом всегда остается глыбой, вроде закладного камня здания, так и не достроенного.

Театр нищ. Лев Стукалов так и говорит, прямо по ходу действия: спектакль никогда не будет поставлен. Но он забирает «Бориса Годунова» невероятно глубоко для единичной, конкретной постановки. Стукалов — да, не «ставит». Он-режиссер вместе с автором-Пушкиным входят в ансамбль артистов, словно бы на ходу комментируя драму. Возникает двойная оптика, объем нового измерения. История предстает не как длительность, а как смыкающая времена воронка, в которой никто «общей не уйдет судьбы». Державинская «Река времен» свертывается в воронку. Мы внутри нее.

Сцена из спектакля. Фото Н. Губенко

Но и сам спектакль «свернут». Не столько минималистичен, сколько концентрирован: в режиссерском рисунке, актерской игре. Ассоциации с эскизом, «читкой» — обманка, при том что у актеров в руках появляются папки и монологи могут читаться с листа. Вот ведь и Пушкин имел дело с бумагой, пером (Пушкин в этом спектакле так же, как и все персонажи, переходит у артистов от одного к другому). Все пробуют историю на зуб — вот в чем дело. Невероятно острое, «здесь и сейчас», пессимистическое осознание художником хода истории. Не случайно театр сохраняет пушкинское посвящение — «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина». И не случайно важной для спектакля оказывается сцена в келье, где Пимен и Отрепьев (Лев Стукалов и Сергей Романюк) аукаются рифмой Карамзина и Пушкина, историка и поэта, учителя и ученика.

Сцена из спектакля. Фото Н. Губенко

Да, «Борис» спаян с судьбой самого «Нашего театра». Возникает метафизика «Бориса Годунова» и театра как такового. Про почву и судьбу без обольщений, про последние хрипы личности — в интимном сумеречном пространстве творческого воображения. Сами мизансцены здесь — росчерки этого процесса создания трагедии («комедии о беде…») на наших глазах.

Сцена из спектакля. Фото Н. Губенко

При этом артистизм, фирменная радость игры никуда не делись. Вот явилась из легендарной «Липериады» Ольга Кожевникова. Она здесь за Мнишек, Ксению, Федора и за младенца Димитрия. Ее то детский, то едкий смешок просверливает действие, как некогда, кто помнит, сигнальный звоночек, с которым переводилась каретка пишущей машинки. Почувствуйте разницу с зарей «Нашего театра».

Сцена из спектакля. Фото Н. Губенко

Стукалов, при всем при том, верен себе, и хор ему нужен по существу и не впервые. Здесь это трехголовая гидра — масочный, ернический, стойко «претерпевающий», а потом вдруг страшно вырастающий и сплоченно наступающий на главных героев персонаж: Дарья Чернявская, Любовь Островская / Кристина Минкина и Наталья Свешникова. Пластический и музыкальный образ, связующая субстанция действия.

Дмитрий Лебедев и Сергей Романюк как сыр в масле катаются-купаются в своих мгновенных артистичных преображениях. Их эскизный (в законе спектакля) протеизм на самом деле тут существенный и жуткий акцент, которому противостоит неожиданный лидер ансамбля, собственно Лев Стукалов. Режиссер, включенный в действие, активно участвующий в игре, где артисты легко передают роли друг другу, не теряет сквозной нити: это непрерывная рефлексия художника (режиссера, драматурга), постижение метафизики истории.

С. Романюк, Д. Лебедев в спектакле. Фото Н. Губенко

Самозванец оказывается… ни при чем, он «все равно кто» (о чем ему, собственно, и Марина Мнишек говорит). В корчме не он, а уже сам Пушкин сигает в окошко от приставов (прямо к себе, дальше творить свою комедию-трагедию). Из рук в руки переходит Чучелко, едва ли не масленичное, оно вырастает здесь в огромный жупел войска Лжедмитрия, но оно же означает другой фантом, именно убиенного царевича.

С. Романюк, О. Кожевникова в спектакле. Фото Н. Губенко

Суть в том, что личности в этом «Борисе Годунове» сезона 2018/19 года проблематичны, стираются до призрачности. Убийцы, перебежчики, интриганы — все. Вот и прощальный монолог Бориса, полный уже бессмысленных напутствий и наставлений: Лев Стукалов читает пушкинский текст с глубокой иронией и такой же усталой печалью, — в то время как Борис лишь хрипит, захлебываясь кровью. Он только что собирался принять иностранных посланцев Чейна и Стокса, и вот они: известное в медицине явление предсмертного поверхностного дыхания Чейн-Стокса, упомянутое, кстати, в сводках о здоровье Сталина. И вот уже не только Борис залит кровью, но и вся Россия, «кровью умытая» (по Артему Веселому). «Хору», в полном соответствии с Пушкиным, буквально нечего сказать. Он безмолвствует, выкатив глаза на беленых лицах.

Сцена из спектакля. Фото А. Кокшарова

Черный стол и стулья на сцене, черные комбинезоны на всем ансамбле артистов «Нашего театра», одно цветное пятно — кусок парчи, такой же многофункциональный, как упомянутые стол и стулья. Прекрасный пушкинский текст, пятистопный нерифмованный ямб «Бориса Годунова» звучит по-новому и очень современно.

В спектакле речь, ни много ни мало, о метафизике истории. «Списанный» театр торжествует как таковой. Те «царские палаты», которые мы воображаем вслед за поэтом и режиссером в подвале на проспекте Добролюбова, — зримы, озвучены, трагичны. Да, история делает петли, не внушая оптимизма, и словечко «вотще» из текста трагедии врезается в сознание. Но агония Бориса, сколь бы ни была прочувствована сценически, не последнее слово «Нашего театра». Акт творчества — спасительный перпендикуляр, если режиссер честен, когда смыкает времена, пропускает трагедию через себя, — а не пытается конъюнктурно усидеть на двух стульях, берясь за исторический материал.

Апрель 2019 г.