«Папин след» (по повести Г. Вормсбехера «Наш двор»).
Омский Северный драматический театр им. М. А. Ульянова (г. Тара).
Режиссер Константин Рехтин, художник Владимир Сафронов

«Папин след» — тот редкий случай, когда детский спектакль поставлен для взрослых. Его объемная проблематика взывает к коллективной памяти поколений, в судьбы которых вплетается история гибели российских немцев.

«Детскость» этого спектакля предопределена исходным материалом. Гуго Вормсбехер в повести «Наш двор» рассказывает историю страданий своего народа от имени дошкольника Фрицика. Детские глаза наивно взирают на непонятные события — переезд из родного дома, уход отца в хорошую большую деревню под названием «Тайга», его возвращение неузнаваемым чужаком, метания стремящейся прокормить семью матери, ее смерть после возвращения со сборного пункта Трудармии по зимней стуже, жизнь у соседа Семеныча, уход брата, отправку в «дом для детей», гибель сестры, выпавшей из телеги в волчьи пасти. Вормсбехер рассказывает личную историю, проецирующуюся на судьбу репрессированного народа. Режиссер Константин Рехтин создает историю, за которой судьба страны, изломавшей жизни тысяч ни в чем не повинных людей, навсегда лишившихся на справедливый след в истории.

И. Шатов (Фрицик). Фото из архива театра

Разрушительность этих событий может освоить только взрослое, умудренное знаниями и опытом сознание. Режиссер ведет спектакль словно бы на двух уровнях, с одной стороны, используя детский наив рассказчика Фрицика (Иван Шатов), с другой — насыщая спектакль труднопонимаемыми для детского сознания историческими реалиями и безжалостными фактами. Спектакль балансирует между прямолинейным рассказом от первого лица и картинами с участием других действующих лиц, между воспоминаниями и реальностью. Бегущей строкой над сценой проскакивают номера указов о начале и конце репрессий, статистика достижений одной из самых передовых на момент начала войны Республики немцев Поволжья, ужасающие цифры сосланных и погибших в трудлагерях и уже под финал спектакля долгий список немецких фамилий известных людей, служивших на благо России и Советского Союза. Белые полупрозрачные занавеси и сугробы пушистого, искрящегося снега должны, казалось бы, создавать атмосферу чудесной детской сказки, но становятся свидетелями смерти: за занавесями маячат фигуры погибших родных Фрицика, в снегу проступают фотографии счастливой утраченной жизни, снег хранит последний след уехавшего на принудительные работы отца и убивает мать, замерзшую по дороге домой до смертельного обморожения. То, что должно было стать декорацией красивой сказки, почти «Снежной королевы», оказывается для российских немцев фатальной кулисой, красиво и холодно убивающей семейное счастье, любовь и жизнь.

Из всех репрессированных народов российским немцам пришлось труднее всего. Сосланные в места, непригодные для проживания, так же, как чеченцы, татары, эстонцы, латыши и многие другие малые народы Советского Союза, они несли на себе еще более страшное клеймо. «Фашистами» звали их новые соседи — казахи, русские, а позже узбеки, киргизы, таджики и туркмены. Российских немцев отправляли на самые невыносимые работы. Они всегда были родственниками врага, отнявшего самое дорогое, изгоями, с которыми зазорно общаться, работать, играть. Отсветы этой судьбы спроецированы в спектакль с самого начала. Артисты, по очереди выходящие на сцену, объясняют, кого им предстоит играть, а заодно и то, что они знали о судьбе российских немцев до спектакля. И оказывается, что актеры, живущие в Сибири, в Омской области, где до сих пор живут десятки потомков депортированных с Поволжья, где есть целые «немецкие» деревни, не знали почти ничего о том, откуда в Сибири немцы. Ужас затекает под кожу уже в этот момент, потому как очевидно, что немцы по-прежнему равнозначны «фашистам», ведь «они убили прадедушку и прабабушку».

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Режиссер увидел в повести Вормсбехера множество нюансов в бытии российских немцев и развил их тонко и точно. «Лижи», — пытается выговорить Фрицик. «Лыжи», — посмеивается над ним старик Семеныч. Исполнители ролей немцев не только усвоили типичный для немцев акцент, но и буквально заговорили по-немецки. При этом сквозной линией проходит в спектакле мысль о необходимости говорить чисто, правильно выговаривать русские слова, так, чтобы было незаметно, что ты немец. Вечная попытка спрятаться, а где-то даже бравурный отказ от собственной идентичности обозначает для персонажей спектакля способ быть принятыми, избежать ненависти, в конце концов прокормиться. А в зрителя отсвечивает тем временем глобальная судьба исчезновения целого народа, теряющего свой язык, традиции, родственные связи. Наблюдательный режиссер касается в спектакле и темы религиозности российских немцев, не углубляясь в нее, но четко давая понять, что вера в Бога к большинству этих замученных людей приходила от безысходного отчаяния. В большинстве своем не слишком верующие и очень образованные депортированные немцы влились в религиозные общины уже на поселении. Их мольба с пионерским галстуком на шее или партбилетом в кармане в недавнем прошлом была беззвучной и тайной, звучавшей шепотом у изножия кровати. Мало кто знает, что в условиях постоянного надзора российские немцы прибегали к страшным ухищрениям, чтобы запутать не говоривших по-немецки, но контролировавших собрания кагэбэшников, — религиозные тексты на немецком языке перекладывались на музыку советских песен и исполнялись, словно на утреннике. В этом смысле финальная, знаковая для страны «Песня о Волге», которую одетые в черное артисты скорбно-печально поют на немецком языке, — реквием по целому народу и по утраченной родине Поволжья, обобщенная метафора многострадальных попыток, с одной стороны, сохранить собственную идентичность, с другой — обозначить свою общность с судьбой страны.

Трафареты памяти в отношении российских немцев, с которыми сталкивает зрителя спектакль «Папин след», до конца не изжиты. Их проекция в сегодняшний день, предпринятая театром в Таре, говорит о том, что реабилитация — дело длительное и не решаемое на уровне указов до тех пор, пока эта реабилитация не состоялась на человеческом уровне. «Немцы верно служили родине», — говорит Фрицик, и принять это так же важно, как и просто спасти умирающего соседа, пусть и говорящего на непонятном, вражеском языке.

Май 2019 г.