«Тимур и его команда. Рассказы о том». ЦДР.
Режиссер Татьяна Тарасова, художник Анна Агафонова

Гайдаровская история о Тимуре и его команде — это повесть о вхождении в советский миропорядок. «Никто лучше него не смог переплавить в инфантильном дискурсе, в игре, в детской самодеятельности насилие, разлитое в самом воздухе 1930-х гг.»¹, — пишет Е. А. Добренко.

Проза Гайдара в советское время была востребована в игровом, анимационном кино и в театре, потом, само собой, на время задвинута в дальний угол. И вот сейчас театр снова много и часто обращается к Гайдару. Иногда очищая его истории от идеологических напластований, а иногда — вольно или невольно — реанимируя советскую утопию.

В ЦДР «Тимура и его команду» играют выпускники ВГИКа 2018 года, курса В. Меньшова, то есть актеры по возрасту ближе к персонажам повести, чем к той советской реальности, в которой жили их герои.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

У спектакля два пролога. Первый — чтение письма Аркадия Голикова, адресованного отцу в действующую армию. «Здравствуй, дорогой папочка! Ты пишешь, что от меня ты не получил писем, жаль, я тебе два послал. А я смотрю, что ты мне не отвечаешь в своем письме на мои вопросы. Видно, письма задерживаются. Так досадно мне, я тебя спрашивал, какая у вас погода, видал ли ты аэропланы и вообще про войну. …Я знаю, что некоторые присылают винтовки с фронта в подарок кому-нибудь. Как это делается? Может, можно как-нибудь и мне прислать, уж очень хочется, что бы что-нибудь на память о войне осталось. Полковник Аркадий Голиков. Христос воскресе. Крепко целую».

Второй пролог — ироничная песня на стихи Игоря Иртеньева, искусная стилизация и постмодернистская игра: «Летчик, летчик, ты могуч, / Ты летаешь выше туч, / Ты в воздушный океан / Устремляешь свой биплан. / Гордо реешь в облаках ты, / Распыляя химикаты. / Ты возьми меня с собой / В неба кумпол голубой. / Там в ужасной вышине / Ты поженишься на мне».

Странная подпись «полковник Аркадий Голиков» (звание, которое тринадцатилетний Аркадий дал себе сам), просьба о винтовке как о сувенире, стихотворение Иртеньева, сплавляющего в одном предложении пушкинские строки, сельскохозяйственные задачи и легкомысленное желание выйти замуж за летчика, — все для того, чтобы взглянуть на повесть из сегодняшнего дня, улавливая растиражированное героико-романтическое отношение к войне, к прошлому, вытаскивая на первый план тоску детей, вынужденных расти без отцов.

Р. Дзизенко (Тимур). Фото из архива театра

Все в белом (шорты, майки, платья), задорные, веселые, дружные, горланят песню. Только чуть позже замечаешь, что этот белый цвет иногда вдруг отлетает от персонажа при резком движении: меловой след тянется за метнувшимся в кусты Симкой (Герман Сегал), или очки у деда Коли Колокольчикова окажутся сплошь засыпанными чем-то белым, так что глаз не видно. Пыль времени, детский тальк, прах и пепел — вот с чем ассоциируется этот «белый цвет». Он отсылает нас к временам давно ушедшим, к чужому детству, оборванному новой войной.

С этим цветом ассоциируется и летняя жара, когда все в белом, и даже место — где-то под Москвой в условном 1940 году. Но режиссер «размывает» временные координаты. Костюмы чуть стилизованы под одежду довоенного времени, юбка и блуза Ольги как из кинохроники спортивных маршей на Красной площади, у Женьки шорты и рубашка более современные. Бросается в глаза отсутствие пионерских галстуков. Предметы быта как будто вне времени: оцинкованные ведра, железный чайник и умывальник — они и тогда и сейчас примерно одинаковые, просто мы ими чаще всего уже не пользуемся.

Военного контекста в спектакле еще меньше, чем в повести Гайдара. Летят слова «погиб на границе», «командирован на фронт», но так, впроброс, как неважная информация. Куда-то туда скачет дивизион, за которым наблюдают ребята и обсуждают, что им бежать на войну нельзя — прогонят. Раньше не гнали, а теперь — нельзя. Оставленный таким же, как и в повести, этот текст транслирует, что война все-таки не игрушечная. Но она где-то там, а здесь мир дачного поселка — мир без среднего поколения, без отцов (они на очередной войне) и без матерей (про них вообще ничего не сказано). Есть поколение дедов и старух, но они, как водится, немного сумасшедшие. Дед Коли Колокольчикова (Никита Ермочихин) долго-долго чинит часы, опустив ноги в таз с горячей водой. Нина Дронова, играющая в спектакле сразу трех персонажей (Нюрку, вдову, Молочницу), в роли Молочницы таращит глаза и театрально всплескивает руками, рассказывая о том, что у нее передвинули кадку с дождевой водой. Крохотное событие приобретает масштаб мистического происшествия.

Е. Михеева (Женька). Фото из архива театра

Функции отцов и матерей выполняют сестры и дяди, те, кто и сами еще не особо взрослые. В семье полковника Александрова за родителей отвечает старшая сестра Ольга. Ее модель поведения — запрещающая и приказывающая, репрессивная, — конечно, не работает с егозой Женькой Евгении Михеевой. Женя поджимает губы, вспыхнув от очередной несправедливости, но не таит в душе зла. Поначалу Михеева воплощает образ этакого типичного советского ребенка — трудолюбивого, дисциплинированного, ответственного. Но чем дальше, тем очевиднее, что в ней силен авантюрный дух и она далеко не «маленький взрослый».

Актриса веселое и беззаботное головотяпство своего персонажа выводит из того, что Женька — ребенок, который не может делать только то, что обязан. Она ближе к Пеппи Длинныйчулок или даже к Эмилю из Лённеберги, чем к советским детям-героям. Для Жени все — игра, только когда надо успеть к папе, она чуть взрослеет. Она формально подчиняется Ольге, сохраняя субординацию, потому что Ольга старшая и отец велел ее слушаться. Женя пишет отцу письма (о том, что «его Женьке очень плохо»), и обращение к нему — рефрен, основная тема спектакля.

Ольга, воплощающая заурядный здравый смысл в повести, в спектакле стала более витальной, азартно играющей на аккордеоне милой барышней. Хотя суровости и скоропалительных выводов Ольге Ирины Штерк не занимать. Выкинув букетик инженера Гараева, она тут же решает все исправить и быстро-быстро соглашается поехать с ним на мотоцикле, как будто сама себе не доверяет и боится тут же передумать. Здравый смысл прорывается в ней как чужеродное, насажденное откуда-то сверху качество взрослого. Бдительность и недоверие ко всему противопоставлены открытости и дружелюбию.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Женька, зайдя в чужой дом, уснула и сладко проспала до утра, не испугавшись хозяев. Сейчас мы бы опасались, что хозяева окажутся сумасшедшими, маньяками, мало ли кем еще, оставившими дверь открытой. Но и для первых читателей или зрителей кинокартины «Тимур и его команда» поступок Жени был необычен. Поиск скрытого врага, предателя, атмосфера всеобщего доносительства — обыденность времени, которое впоследствии назовут «эпохой большого террора». Гайдар создает открытый и добрый мир, которого не было, он намеренно противопоставляет дружелюбие в выдуманной реальности — советской бдительности, читай — подозрительности.

У Тимура в повести очень правильная игра: игра в разбойников наоборот, игра в спасателей. Эта игра отвечает всем требованиям того времени — организация, придуманная Тимуром, имеет военную структуру — это и система оповещений, и приказы, которые не обсуждаются. Подпольная организация всегда была выражением недовольства, попыткой освободиться от доминирующей и подавляющей власти. Здесь иное: организация Тимура — не протест или выражение недовольства, а жест помощи законной советской власти, проявление высокой сознательности. Спектакль же показывает, что игра в благородного героя — это игра в папу, в того, кто обо всех заботится, а не пропадает где-то на войне, в того, чьи черты уже размыты настолько, что их надо придумывать.

Тимур Ростислава Дзизенко благороден, как сказочный принц, он гордо расправляет плечи и вскидывает голову при встрече с Квакиным. Его пластика и статичные позы — движения нашего времени, он немного бравирует и встает как будто в балетную позицию. Тимка — так его зовут квакинцы, Тимуром он подписывается сам, но имя не приклеивается к нему, он кто угодно другой, только не мальчишка из повести Гайдара. Он и Артур Грэй на корабле с алыми парусами, он и смелый Щелкунчик, и отважный Робин Гуд, но больше, чем на всех романтических героев, этот Тимур похож на Маленького принца, который задает летчику свои вопросы. Тот сын, который никогда не знал своего отца и выдумал его. Сирота, воспитывающий себя сам и воспитывающий своих друзей и врагов.

Р. Дзизенко (Тимур), Е. Серобабин (Мишка Квакин). Фото из архива театра

Милая дачная влюбленность, катание на мотоцикле и купание в реке, легкие эротические волны — спектакль подхватил расслабленную интонацию старого фильма «Сердца четырех», еще чуть-чуть — и зазвучит голос Валентины Серовой: «Все стало вокруг голубым и зеленым». Но основой звук тут другой — рычит пролетающий аэроплан, и где-то там, вдалеке, аккордеон задушевно выводит вальсок. Режиссер работает с каноном предвоенного советского романтического фильма, только благородные советские военные отсутствуют, вместо них красивые красные пятиконечные звезды на длинных ветках — стильные фонарики, садовое украшение. Черный цвет появляется один раз, в одежде молодой вдовы, у ее дома плачет девочка, которую не смог успокоить добрый Гейка. Спектакль сосредотачивает внимание не на ратном подвиге погибшего, а на растерянности молодой женщины. «Мама приедет, а у меня — вот», — говорит она и протягивает зрителям вместо похоронки цинковое ведро с песком, в которое вставлена серебристая звезда, — узнается солдатский обелиск.

В этом уютном дачном мире даже хулиганы понарошку. У Квакина (Евгений Серобабин) только голос с хрипотцой да слегка наглый выговор, но в целом он такой же, как Тимур, просто его благородство еще не дозрело, не оформилось. При первом появлении он и Фигура садятся на корточки, как делают сейчас местные гопники на районе. Квакин не говорит на сленге, но речь его пересыпана присказками, прибаутками, к каждому слову у него есть ответочка в рифму: «здрасьте — забор покрасьте» или «Фигура — сбрей шевелюру». У него хорошо подвешен язык, он остроумен, не двоечник, каким можно было представить себе хулигана в советской школе. Евгений Серобабин наделяет Квакинами индивидуальными чертами современного дворового пацана, желающего быть умным, модным и крутым.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Надо сказать, что хулиганов в этом спектакле всего двое против пяти тимуровцев. Меньшинство. Они и появляются только как необходимый атрибут для надуманного конфликта, и конфликт не в противостоянии двух компаний, шаек, банд (группами их не назовешь из-за малочисленности). Двух лидеров? Тоже нет. Тимур при всей своей стати — герой-одиночка, готовый на подвиг и сам по себе, без друзей. В повести Тимур — комиссар, Квакин — атаман, в спектакле это противопоставление на словах заявлено, но дальше слов не идет. Не атаман — нет банды, не комиссар — отряд из мечтателя-сони Коли Колокольчикова (Александр Петров), мелкого Симки (Герман Сегал) и доброго Гейки (Арсений Маликов).

Создатели спектакля сократили текст Гайдара и добавили письма Аркадия Голикова к отцу на фронт. Действие строится от эпизода к эпизоду, которые иногда предваряет название. «Рассказ о том, как Женя почту искала» или «О том, как Женя все-все поняла», где Женя и рассказчица, и участница событий. Инсценировка то переводит слова автора в диалог, то заставляет персонажа говорить о себе в третьем лице. Иногда соседи сестер становятся рассказчиками, они по очереди подглядывают за Ольгой и Женей и пересказывают нам увиденное. Режиссер вводит авторский текст о том, что думала/чувствовала и делала Оля или Женя. В итоге всех операций интонация повествования меняется с патетической на лирическую. Рассказывая Жене о том, чем он занимается, Тимур поднимает ее на руках, слегка приобнимает, удерживает от падения. Движения, плавные и неспешные, отвлекают наше внимание, мы наблюдем за красотой их порыва, за зарождающимся чувством и совсем не слушаем о благородной деятельности Тимура и его команды.

Больше, чем военные игры и даже чем помощь соседям, Женю интересуют любовь отца и сестры, влюбленность в Тимура, веселые игры и вообще интересная жизнь. Гайдар пытался вернуть детям детство, игры, приключения, но делал это, соотносясь с запросами советской страны. Дети у Гайдара играют в обязанности, «дети» в спектакле просто играют.

Подзаголовок «рассказы о том» не предполагает продолжения. Рассказы о том. Точка. Но продолжение само лезет в голову, сначала через отрицание «не о» — не о советском детстве, не о торжествующей справедливости, не о великой степени самоорганизации детей летом на даче. А о первой влюбленности, о мечтах, о наивной вере в лучшего на свете папу и тихой, совсем-совсем тихой обиде на него.

В финале Тимур, забравшись куда-то под колосники, опоясанный стропами парашюта, проникновенно и одновременно требовательно говорит: «Папа, я хочу быть таким же, как ты, папа! А какой ты, папа?»

Май 2019 г.

1 Добренко Е. А. «…Весь реальный детский мир» (школьная повесть и «наше счастливое детство») // «Убить Чарскую…»: Парадоксы советской литературы для детей: 1920–1930-е гг.: Сб. ст. СПб., 2013. С. 195.