Ю. Яковлева. «Дети ворона». Центр им. Вс. Мейерхольда.
Режиссер Екатерина Корабельник, художник Михаил Заиканов

Роман Юлии Яковлевой «Дети ворона» — чтение увлекательное, по-настоящему захватывающее. Там есть динамичный сюжет, погони, говорящие животные и знакомые названия центральных ленинградских улиц, парков, набережных, памятников. Читается на одном дыхании. История мальчика Шурки еще в самом начале вызывает горькое узнавание. Это одна из миллионов подобных историй эпохи большого террора: пришли ночью в квартиру, увезли отца, следом пропала мать, квартиру опечатали, окружающие стали шарахаться от детей, как от чумных, — как бы чего не вышло.

Все ужасы массовых арестов 1938 года преломляются в повествовании фантазией героя. Однажды он услышал от соседей, что папу забрал ночью «черный ворон», и вообразил себе это буквально. Бегая по городу вместе со старшей сестрой Таней, он спрашивает то у голубей, то у чаек, то у лебедя в Летнем саду — не знают ли «товарищи птицы», где живет черный ворон. Так история превращается в по-прежнему страшную, но все-таки сказку. Образы в книге очень ясные, но временами немного навязчивые: серые стены «дома ворона», где живут одинаковые серенькие дети, забывшие свои настоящие имена и родителей; радостные пионеры, несущие бесконечные усатые портреты; по улицам ходят невидимые люди — родственники арестованных, которые друг друга тоже на всякий случай не замечают.

Взгляд ребенка на страшные исторические события всегда задает определенный эмоциональный тон (как, например, в фильмах «Жизнь прекрасна» или «Мальчик в полосатой пижаме»). Особенно когда ребенок, не в силах помыслить жестокую реальность, фантазирует и превращает все в игру. Этот дополнительный пласт восприятия неизбежно наслаивается на повествование, когда книгу читает взрослый. А теперь вспомним о целевой аудитории — собственно о детях. Узнают ли они в страшном загадочном вороне, вербующем малышей, товарища Сталина? Понимают ли они, откуда вообще взялась фантазия про черного ворона и кто на самом деле ночью забрал папу? Догадываются ли, почему родственники врагов народа становятся невидимками и что значат слова, которыми люди повально клеймят друг друга, — «предатель», «изменник», «шпион»?

Е. Дубакина (Таня). Фото из архива театра

Ровно те же вопросы вызвал и спектакль Екатерины Корабельник, поставленный в Центре им. Мейерхольда. Михаил Бочаров и Екатерина Дубакина замечательно играют Шурку и Таню — сдержанно, без сюсюканья и кривляния, а как обычных нормальных детей, уже достаточно взрослых, чтобы воспитывать друг друга, но не чуждых и безобидным шалостям. Таня получилась типичной старшей сестрой, ответственно берущей на себя материнские обязанности в отсутствие взрослых, а не очень решительный вначале Шурка — героем, который делает попытку принести себя в жертву. После безуспешных поисков родителей он убегает от сестры, чтобы она могла спастись, а сам идет «сдаваться» ворону.

Художник Михаил Заиканов создает завораживающий визуальный план спектакля. Долгое путешествие по Ленинграду с частой сменой мест действия отражено в динамичной анимации на большом полотне. Иногда на нем просто фоном мелькают узнаваемые контуры Петропавловской крепости или Инженерного замка, иногда — транслируются реальные хроники встречи папанинцев или демонстрации юннатов. А иногда актеры сами заходят за этот экран и существуют в нарисованных ландшафтах в виде теней (теневые сцены — Артем Четвериков).

М. Бочаров (Шурка). Фото из архива театра

Тени — очень важная часть сценографии. Не только потому, что средствами теневого театра удается «переместить» героев в разные уголки города (крошечное пространство зала не позволило бы делать это на сцене), и не только чтобы «опредметить» говорящих птиц без помощи кукол. А потому, что тени — особенно во втором акте — становятся чуть ли не главными персонажами истории. Они ходят по улицам, стоят в очередях для передачи посылок в тюрьмы, сквозь них проходят «нормальные» видимые люди. Тенью становится и сам Шурка, и встреченный им беспризорник Король улиц (Александр Пронькин). Поскольку мальчики могут видеть друг друга, игра актеров здесь не переходит в теневой план, но мерцание черно-белых призраков на экране рождает особо тревожную атмосферу и все больше погружает в фантасмагорию.

Кульминацией и неким освобождением из этого странного карнавала призраков становится озарение Шурки — смутные догадки о том, что очередной «шпион» может быть невиновным. Как невиновны и тысячи одинаковых детей, которые просто механически транслируют чужие слова о предательстве родителей. Глядя на марш сияющих пионеров с плакатами «Сталин — лучший друг детей» (правда, лозунг на экране аккуратно обрезали, оставив от фамилии только «…алин»), он понимает, что глупая абсурдная вражда людей — проделки коварного ворона, берущего детей к себе в дом на перевоспитание.

А. Пронькин (Король улиц). Фото из архива театра

В спектакле вырезаны некоторые сцены романа и даже персонажи. Это все кажется не столь существенным. Но только до финала. По сюжету Яковлевой мальчик не просто замирает перед пионерами, разгадав страшную загадку. Он на свой риск бежит в дом ворона на помощь маленькому брату. Этой, полной опасностей, погоней и завершается история — Шурка, изнемогая от тяжести, тащит на спине маленького Бобку, и в итоге мальчики спасаются (их забирает из приемника мамина сестра). В спектакле никакого маленького брата нет с самого начала. Возможно, этот персонаж действительно — только функция. Однако спасение малыша важно для линии роста главного героя: Шурка не просто все понял, он решается на поступок. Отказав герою в этом поступке, режиссер несколько смещает акценты — выходит, понять-то он все понял, но сделать ничего не смог.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

В качестве постскриптума авторами спектакля придумана сцена, которой в книге нет. Шесть лет спустя после пропажи родителей повзрослевшая пятнадцатилетняя Таня пишет маме из детдома, рассказывает о себе и о брате. Детское письмо репрессированному родителю — прием опасный, граничащий с манипуляцией (не единожды слышались взрослые всхлипы в зале). Но, возможно, это единственный за весь спектакль момент, когда есть шанс достучаться до юных зрителей. Перед ними дети, почти их ровесники, у которых отняли родителей, им чудовищно живется в детдоме, и они страшно скучают. Здесь есть та самая реальная картина, которая взывает к сопереживанию, дает возможность примерить судьбу предков на себя.

Не хочется недооценивать современных детей и уж тем более их способность вникать в страшные сюжеты истории. Бесспорно, говорить об этом нужно. И язык сказки, аллегорические образы — один из верных путей. Только вот кажется, что в случае «Детей ворона» просто необходима разъясняющая беседа об истории, хотя бы конспективно. В начале второго акта услышала рядом громкий детский шепот: «А декорации те же? А, нет, смотри, там сапожки были, а теперь птичьи лапки». Дело в том, что два гигантских кирзача под потолком вдавливали в пол часть декорации, а позже, по мере того как Шурка погружался в страшную сказку, их сменили лапы ворона. Образ этого сапога, стоящего на горле у всей страны, действительно сильный — в том случае, если видеть за ним образ. Но без должного контекста, к сожалению, сапог на сцене равен только сапогу.

Е. Дубакина (Таня), М. Бочаров (Шурка). Фото из архива театра

Когда я училась в начальной школе, мама дала мне книжку Джорджа Оруэлла «Скотный двор» без каких-либо разъяснений. В итоге я прочла историю про зверей, где некоторые почему-то «равнее других». Можно поспорить, что каждый родитель сам решит, стоит ли после прочитанного или увиденного обсудить это с ребенком или еще рановато. Но думается, гораздо больше впечатлений маленький зритель получает от просмотра спектакля, который он может осмыслить глубже и дальше того, что транслируется визуально или сюжетно.

Март 2019 г.