Сейчас особенно кажется, что прошлое — это инструкция по применению настоящего. Она, прочитанная когда-то впопыхах и благополучно заброшенная в дальний ящик, вдруг оказалась всем срочно нужна. Прошлое, ответь: «Как жить в полицейском государстве? Как в нем бороться? А как не сойти с ума во время праздничных парадов в честь Сталина в стране, где любого неугодного могут посадить по ложному обвинению? И, главное, как мы все снова оказались в этой чертовой западне?» Кажется, мы сейчас одержимы прошлым, как прокрастинаторы, оттягивавшие важную и трудную работу до последнего и вдруг осознавшие, что времени совершенно не осталось. И нужно срочно выучить уроки про Первую и Вторую мировую, про революцию и репрессии, про Афганскую и Чеченскую кампании, про Чернобыль, Курск, Беслан и про свое место: город, улицу, дом, про семью и самого себя — «Кто ты? Откуда ты пришел?» Потому что все повторяется. Не только в этой стране, но и вообще в мире. Сериал «Чернобыль», самый популярный за всю историю рейтинга IMDB, снят ведь не для того, чтобы мы, дети чернобыльской аварии, узнали о ней правду, он вообще снят не для нас. Внимательно и подробно создатели «Чернобыля» воссоздают мир, в котором случилась катастрофа, дотошно — от причесок, школьных фартучков и бетонной плитки в скверах Припяти до советской властной вертикали и принципов ее функционирования. Они словно хотят подсчитать всех жертв — от повесившегося под давлением государственной машины академика Валерия Легасова до каждой застреленной чернобыльской собаки. Нет, это, конечно, урок истории не для нас и не про нас, это исследование о том, во что обойдется миру одна бесчеловечная государственная машина, и как она будет действовать, чтобы себя сохранить, и как действовать людям, чтобы мир все-таки уцелел. Но такой рассказ о прошлом, внимательный и точный настолько, насколько это вообще возможно для телевизионного художественного фильма, произвел удивительный эффект. Он словно всем в России разрешил помнить Чернобыль, узнавать о нем, искать ответы на вопросы, говорить о вине государства, изучать биографии ликвидаторов.
Кадр из сериала «Чернобыль»
А сколько есть разной другой истории, на которую наложено негласное вето забвения, сколько в нашей коллективной памяти репрессировано, вымарано и требует отдельной рефлексии прямо сейчас.
Этот номер «ПТЖ» — о театре, который не ждет разрешения сверху, круглых дат или подходящего случая, а сам говорит о сложных, травмирующих периодах истории, говорит о памяти, о том, как мы помним и как с этой памятью работать, а также как рассказывать о прошлом людям разных поколений, разного исторического опыта. Конечно, есть в этом номере материалы и про другие спектакли, в которых история служит государственным задачам. Там обитают мифы, «скрепы», там во имя величия России примиряются расстрелянные цари и их краснознаменные палачи и вместе восседают в пантеоне новых святых. Но об этом здесь будет меньше, чем о спектаклях документалистов и исследователей повседневности, повзрослевших панков, яростных публицистов, режиссеров, композиторов и перформеров, которые, каждый своими театральными средствами, исследуют прошлое, чтобы настало будущее.
«Вся жизнь впереди». Сцена из спектакля. Аргангельский молодежный театр. Фото Е. Чащиной
P. S. В Архангельске, где люди ежедневно сражаются с московским мусором, каждый скажет тебе: мы, поморы, другие, у нас тут никогда не было крепостного права. Это знание укоренено в памяти, и оно сейчас дает архангелогородцам какую-то особенную силу и стойкость.
А в Молодежном театре, где, кажется, даже половицы скрипят из духа протеста, идет спектакль Ильи Мощицкого «Вся жизнь впереди». Номер наш сверстан и вот-вот отправится в печать, но что делать, именно в его контексте спектаклю архангельской «Молодежки» самое место.
Посреди маленькой и пестрой, как магазин колониальных товаров, сценической коробочки в кресле сидит Момо (Степан Полежаев), безродный воспитанник старой еврейки мадам Розы. Он похож на умирающее священное чудовище, на индуистского бога, на Фредди Меркьюри и, наконец, на драг квин из экзотического борделя. Он словно распадается на разные призрачные идентичности: ребенок, старик, мужчина, женщина, еврей, араб, Момо, мадам Роза. Вся его память, его знание о себе — иллюзия, и кажется: узнай он правду — все наладится. Но как только узнаешь, что ты араб, — в твою арабскую идентичность автоматически включается нелюбовь к евреям, узнаешь, что твой отец сумасшедший, — и будто бы обязан сойти с ума. Мир навязывает простую бинарную идентификацию: с кем ты и против кого, мир навязывает ненависть. Мука — не знать свое прошлое и не знать, кто ты, но хуже — иметь на эти вопросы простые ответы. Кажется, именно к таким мыслям подталкивает зрителя режиссер, поместив нас в психоделический балаганчик видений Момо. К финалу спектакля видишь ясно, что этакая пограничность героя не следствие, а выбор, он уклоняется от всех обыкновенных матриц, от простых историй, от всякого самоопределения, религиозного, национального, даже гендерного, он выбирает другой способ помнить, другое прошлое — имя которому мадам Роза. И эту память невозможно исказить, отобрать, запретить. Вся же другая память, как ее ни просеивай, отравлена чьей-нибудь идеологией… Но нам все же нужно просеивать, ибо не каждый может быть Момо.
11 июня 2019 г.
Комментарии (0)