«Пристань» (спектакль по мотивам произведений
Б. Брехта, И. Бунина, Ф. Достоевского,
Ф. Дюрренматта, А. Миллера, А. Пушкина,
Э. Де Филиппо, У. Шекспира).
Театр им. Евг. Вахтангова. Идея и постановка Римаса Туминаса,
режиссерская группа: Анатолий Дзиваев,
Владимир Еремин, Владимир Иванов,
Алексей Кузнецов, сценограф Адомас Яцовскис
Как отмечать юбилей прославленному театру сегодня, чтобы не впасть в пошлость капустника, в формат торжества в духе советского официоза с зачитыванием поздравительных адресов и телеграмм зевающему залу и скучающей на сцене труппе, ожидающей сытного банкета по окончании церемонии?
Для вахтанговцев, которые отметили в ноябре
свое
Однако Римас Туминас с режиссерской группой пошли по четвертому пути: к юбилею театра они поставили необычный спектакль. Отрывки из разных пьес разных авторов были предложены корифеям-вахтанговцам: Юлии Борисовой, Евгению Князеву, Галине Коноваловой, Ирине Купченко, Василию Лановому, Людмиле Максаковой, Вячеславу Шалевичу, Владимиру Этушу, Юрию Яковлеву.
Сцена из спектакля. Фото В. Луповского
Туминас выбрал отрывки из пьес мирового репертуара от Достоевского до Брехта, от Бунина до Дюрренматта, чтобы высветить каждого из приглашенных в спектакль, пошел почти бенефисным способом, поставив в центр его величество артиста. Режиссер сплотил в «Пристани» выдающихся актеров, поскольку поставил полный трагизма спектакль о том театре, который исчезает, о театре, который лишь хрупкое прибежище в темном чреве истории, пристань на берегу Стикса, не спасающая и на самом деле даже не дающая передышки, поскольку маршрут такого путешествия — движение в неизвестное. Пристань — и игра с вечностью, и бой с небытием. Театр рождается из равнодушной темноты мрака, чтобы снова раствориться в этой пасти сцены, и производящей на свет, и пожирающей. Пристань — причал в царстве теней, трагической в своей сущности игры, поскольку если игра заканчивается, то наступает смерть.
Есть, конечно, в спектакле особый вахтанговский акцент. Почти каждого корифея в постановке толпа возносит на пьедестал, только пьедестал этот непрочен. И Василия Ланового, читающего лирику А. С. Пушкина, стая поклонников поднимает в кресле и совершает с ним странный почетный круг. Кресло тревожно покачивается, в этом пространстве разлита какая-то особая тревога. И эксцентричную мультимиллионершу Клару Цаханассьян Юлии Борисовой тоже водружают на паланкин — так у Дюрренматта, — но так еще и у Туминаса. Толпа славит не только Клару, но и великую актрису Юлию Борисову, заставляя вспомнить ее прелестных в своем капризе героинь — другую ее миллионершу, Эпифанию Б. Шоу, властительную Принцессу Турандот. Но почему опять подползает беспокойство, смятение… Туминас постоянно держит в своей режиссуре сугубо театральный подтекст о судьбе актрисы, о беспощадном времени, не жалующем, не щадящем. Бог с ней, с Кларой, возмутительницей болота обывателей. Но и сама актриса выходит на подмостки, считаясь с прожитой жизнью. Та, кто вчера играла Принцессу, сегодня играет отчасти пародию на своих прежних героинь — такова участь актрисы, такова участь славы, и Юлия Борисова — мужественная союзница и этих смыслов режиссера.
Именно подтекст личного актерского опыта, той или иной биографии составляет то скрытый, то явный сюжет спектакля.
Галина Коновалова, принятая в труппу театра еще в 1938 году и отметившая в начале этого сезона свой собственный юбилей, играет в «Пристани» бывшую артистку императорских театров (рассказ И. А. Бунина «Благосклонное участие»). Здесь рифма вахтанговского юбилея и опять же личного сюжета стала предметом остроумной, какой-то легкой французской игры. Сюжет рассказа прост — приготовления немолодой актрисы, закончившей карьеру и дающей уроки пения, к выступлению перед гимназистами, которые депутацией пришли к ней с нижайшей просьбой участвовать в концерте. Автор, собственно говоря, лишь подглядывает за тем, как актриса готовит себя к выходу на публику. Низведя гимназистов, учениц, берущих уроки пения, до немых действующих лиц, Римас Туминас отдал все права и персонажа, и лица от автора самой Галине Коноваловой. Она элегантно, виртуозно, комментируя свои действия и свое состояние, то и дело апеллировала к залу как к старой приятельнице, все знающей о ней, включая самое страшное — год ее рождения. «Сильно не молодая актриса императорских театров», — так начала Коновалова свое повествование, обращаясь к публике напрямую, со значительным подтекстом и особым акцентом на возрасте. Зал взорвался аплодисментами. И все то, от чего в бунинском рассказе веет ироничной подробностью, Галина Львовна мастерски переводит в самоиронию над актерским волнением.
Тут речь идет не о пятой гимназии, а о вахтанговском театре и о волнении самой актрисы. Туминас в этом эпизоде дал волю воздушной легкости, прелестной беспечности, также свойственной актерству. Возраст стал лейтмотивом общей игры.
О. Макаров (Парикмахер), Г. Коновалова (Актриса императорского театра). «Благосклонное участие». Фото В. Луповского
Когда Владимир Этуш вышел на сцену в роли древнего скупщика мебели старика Грегори Соломона (эпизод из пьесы «Цена» А. Миллера), то в диалоге по тексту снова возник разговор о возрасте.
«Вам почти девяносто?!» — с изумлением вглядываясь в Соломона, вопрошает раздраженный ожиданием цены за мебель Виктор Франк (Александр Рыщенков). «Да, мой малыш, — и через паузу актер добавил: — почти». И зал снова оценил и эту паузу, и это «почти», как и особый способ общения с публикой. Соломон пришел не мебель покупать, Соломон пришел поговорить, даже захватил с собой нехитрый перекус с вареным яйцом, аккуратно завернутый в салфетку. Этот древний старец выпал из времени, не только не потеряв разума, но и приобретя мудрость. И зал он хочет вернуть в то время, которое можно остановить. И уезжает со сцены на особых котурнах: сваленная в кучу мебель и старик при ней — еще одна метафора драматичного в своем подтексте смысла. Но есть и не столь очевидные переклички, как, например, в эпизоде «Жизнь Галилея» из пьесы Б. Брехта, в котором Галилея сыграл Вячеслав Шалевич. Здесь речь шла о подвиге отречения во имя спасения истины, об учениках-начетчиках, осудивших учителя, о мужестве своего пути, на котором ученый не боится предстать почти юродивым, шутом во имя высшей цели — истины. И театр, и школа, и традиция — лишь слова, слова, слова, пока нет личной жертвы во имя высокого.
Ирина Купченко и Евгений Князев сыграли в спектакле отрывок из пьесы Э. Де Филиппо «Филумена Мартурано», который также не был пронизан гаммой личных подтекстов и где вновь возникла исподволь тема жертвы. Уверенная и беззащитная, авантюрная и уязвимая Филумена Ирины Купченко бьется за свое счастье. Евгений Князев вступает на территорию собственного дома поначалу как важный итальянец, величие которого, впрочем, можно быстро проткнуть, как воздушный шарик иголкой. Статный, высокий, он вместе с тем ведет себя как мелкий типчик. Его угодливая пластика машинально выдает в этом знатном ныне горожанине прошлое то ли подавальщика-официанта, то ли лакея. Фатовские усики добавляют комический штрих в его портрет.
В попытках узнать своего сына среди трех сыновей сожительницы он откровенно смешон. Но шаг за шагом в душе Доменико через истеричные вопли и темпераментное негодование вызревает сначала нежность к сыновьям и в конце концов любовь к когда-то падшей женщине Филумене. Из водевиля на наших глазах рождается лирический драматизм.
Однако эти отрывки, несмотря на то, что артисты честно выкладываются, оказываются лишенными связи с общим режиссерским стержнем постановки. Нет ни в брехтовском эпизоде, ни в отрывке по Де Филиппо того личного подтекста, соединяющего невидимой нитью театр и судьбу актера, какой есть в игре Юлии Борисовой или Владимира Этуша. Нет какой-то необходимой режиссерской хитрости, которая бы помогла артистам вставить текст в ту двойную раму, когда есть и сюжет текста, и сюжет театра. Оттого эти сцены, кажется, могут быть сыграны в любом вечере вахтанговцев, но почему они «пристали» именно к этой пристани на Старом Арбате? И даже массовка, которая изображает сыновей Филумены, не выглядит «общим телом»: каждый из актеров норовит поиграть. Эта излишняя старательность выглядит досадным разнобоем, в котором утрачено чувство стиля.
А. Рыщенков (Виктор Франц), В. Этуш (Грегори Соломон). «Цена». Фото В. Луповского
Людмила Максакова исполнила в спектакле графиню Антониду Васильевну Тарасевичеву («Игрок» Ф. М. Достоевского), ту самую бабушку, приехавшую на курорт в Германию и не устоявшую перед рулеткой, в исступлении азарта проигравшую все состояние. Нет, перед вами не старуха с парализованными ногами, а дикий вихрь, ворвавшийся в цивильное пространство, азиатка в шальварах и монгольской шапке с меховой оторочкой. Графиня не ехала сюда в поезде, а на лошадях скакала прямиком из Монголии… Героиня Максаковой, в отличие от ее же Пиковой дамы, не только не знает секрета трех карт, но вообще иррациональна в своей необузданной натуре. Ей кажется, что немецкую рулетку можно заставить крутиться, как какого-нибудь крепостного Ваньку, что случай можно подчинить личному своеволию. Шарик, который предательски падает на цифру колеса, — в спектакле тоже актерская роль. Все проиграв, Бабуленька вспоминает про Бога и намеревается в подмосковной церковь построить и этак свои нравственные долги списать. А говорит об этом Максакова так, словно речь идет об одной из шуб, которую она подарит своим неимущим родственникам.
Рассказ И. А. Бунина «Темные аллеи» о короткой встрече героя, Николая Алексеевича, с женщиной, которая любила его всю жизнь, служит в спектакле опорой Юрию Яковлеву и Лидии Вележевой. Строгая и благородная игра двух актеров создает особое напряжение в переживании острого бунинского чувства: любовь есть лишь мгновение, которым человек живет потом всю жизнь. Как открылась в этом отрывке Лидия Вележева! Никакой игры. Статная, закрытая в проявлении своих чувств героиня, осознающая всю социальную дистанцию с барином, она исполнена особого благородства и достоинства. Нет, не покажет она, что внутри нее все клокочет. Напротив, закует себя в холодную почтительность, и, быть может, оттого сильнее будет ощутима пережитая и не изжитая ею страсть. Юрий Яковлев, который так умеет сразить своим мягким обаянием, заворожить своим голосом, узнаваемым среди множества актерских голосов, напрочь лишает своего героя оправдания. Брезгливый, ничего уже не чувствующий и даже не желающий вспоминать то время, когда был способен на чувство, он вынужден вспомнить Надежду, чтобы подвести безжалостный итог своей собственной жизни, по-бунински беспощадно и без сожаления к себе. Но в этом эпизоде возникает и другое щемящее чувство: не только персонаж Юрия Яковлева прощается теперь уж навсегда с Надеждой, по-барски надевая перчатки, а еще и выдающийся актер словно прощается этой ролью с вахтанговской сценой. Его силуэт удаляется в глубину, а ты сидишь в зале и не хочешь, чтобы он исчезал в темноте этого чрева, ты хочешь, чтобы он вернулся, чтобы он играл, играл и чтобы эта «Пристань» оставалась вечным убежищем живого театра.
В финале спектакля зеркало сцены затянет белое полотно, раздуваемое ветрами. На этих штормовых парусах века появятся портреты Евгения Вахтангова, Рубена Симонова, Евгения Симонова, Михаила Ульянова… всех великих вахтанговцев за минувшие девять десятилетий, тех, кто стоял у штурвала.
Сцена из спектакля. «Игрок». Фото В. Луповского
Январь 2012 г.
Комментарии (0)