В Петербурге, в «Балтийском доме» возник новый проект — «Петербургская документальная сцена». Это факт парадоксальный и почти революционный. Город, родившийся во второй реальности (сперва нарисованный, а затем построенный), город, где солнце на Сенной до сих пор садится так, как написано у Достоевского, а не так, как ему, солнцу, хочется сесть, город, где Тынянов сказал: «Я начинаю там, где кончается документ», — органически не может верить в документальную правду «первой реальности». Питер никогда в игры doc не играл, даже если появлялись «Братья и сестры» с их пинежским говором и костюмами, привезенными прямо из Верколы.
«Антитела». Сцена из спектакля. Фото Я. Пирожковой
Петербург — город, как известно, умышленный, с реальностью связанный непросто. Это в Москве ранние художественники ходили на Хитров рынок в поисках документальной правды, а в Петербурге разнообразные «мейерхольдовы арапчата» настаивали на правде сугубо художественной, образной, театральной. Так сложилась культурная традиция, ничего не поделать, но этим можно объяснить, отчего так долго петербургский театр не вливался в движение театра doc.
Кроме того, вообще есть сомнения в том, что документальный театр может в принципе существовать. Записанный и выученный текст, сыгранный актером, — какой же это документ? Документален в театре, строго говоря, лишь сам актер, играющий «сегодня, сейчас, здесь». И нет разницы, что он играет — Гамлета или реально существующего отморозка, все дело в художественных средствах. Большая тема. Не трогаю.
И все же жизнь взяла свое, причем она взяла свое именно в социально острый момент, премьера «Антител» прошла буквально в дни декабрьских митингов, театрально неповоротливый, заросший «большими бульварами» петербургский театр открыл форточку и выглянул на улицу.
Правда, уже первый спектакль «Док. сцены», «Адин», некий «затакт» проекта (недавно, впрочем, награжденный премией «Прорыв»), вызывал вопросы именно по doc части, поскольку радовал-то как раз художественностью наблюдений над действительностью. Это была (и есть) серия портретов петербуржцев «От Невского до Ржевки», сделанная методом «вербатим» и разыгранная учениками В. М. Фильштинского. Так сказать, «Человеческий голос», помноженный на число опрошенных «соц. объектов». Спектакль вызывает восторг не документальными наблюдениями, а их аранжировкой, открытием превосходных актеров. Филипп Дьячков, Анна Донченко, Мария Синяева, Герасим Архипов, Владимир Карпов, Рустам Насыров, Владимир Антипов вместе с однокурсником, режиссером Алексеем Забегиным ищут в пресловутом «доковском» сырье материал для психологического театра. Впечатляет их умение не просто найти типажность, но открыть второй, третий, часто «достоевский», план, сыграть непроговоренное, дать подтекст. Эти этюды (природно близкие «Этюд-театру», в который объединились для дальнейшей жизни «фильшты», и теперь «Адин» — совместная продукция «Этюда» и «Балтдома») дают нам «фильштинскую школу» во всем ее блеске.
Ф. Дьячков, Р. Насыров в спектакле «Адин». Фото из архива театра
Среди петербуржцев много сумасшедших, еще больше несчастных. Несчастны, собственно, все, кроме одной лучезарной восемнадцатилетней дуры, оказывающейся, вообще-то, самой мудрой: не надо ничего бояться в этом городе, надо его любить. (Всю жизнь, как дура, и я утверждаю: точно так же, как нельзя бояться собак — иначе покусают, — так нельзя бояться и жизни.)
Счесть ли ненормальным закомплексованного инженера (Ф. Дьячков), который уже десять лет не имел отношений с женщинами, впал в религию, играет и проигрывает деньги и не в состоянии отдать 600 рублей любимой Татьяне, которая тоже не в состоянии купить себе билет в театр, куда им хотелось бы сходить, и он боится оказаться несостоятельным, если дружеские отношения рискнут перейти в другие, но все равно проигрывает последние гроши, хотя внебрачные отношения грех и он тоже хочет пойти в театр с Татьяной… И вот эта недоваренная каша сознания размазывается по тарелке речи… Мы смеемся (это и правда смешно), но на самом деле — такая жуть, такая свалка… Впрочем, каждый день мы ощущаем ее, сталкиваясь с жителями родного города.
Как когда-то пелось в советской песне про Ленинград? «Три миллиона людей замечательных, шесть миллионов приветливых глаз»? Вот они, эти глаза…
Второй спектакль, «Антитела», — спектакль политический, как бы создатели ни избегали этого слова, но тоже не «доковский», потому что лишен тенденции и дает трагически сложную картину мира. В нем присутствуют все многократно виденные приемы публицистического зрелища, но, по сути, здесь не столько идеология (что толку доказывать ужас фашизма и благородство «антифа»), сколько экзистенциальное столкновение судеб.
В смятом времени живут мальчики, энергия которых не нужна никому и потому находит выход там, где находит, в зависимости от прочитанной книжки — Бакунина или Ницше. Герои «Антител» — не отморозки, это современные «русские умники», ищущие смысл жизни. И в этом же времени живут в страхе за детей их прекрасные матери (мать убийцы поет в церковном хоре и искренне ищет, где и как потеряла связь с сыном Пашей, мать Тимура глубоко и уважительно дружит с ним).
Ф. Дьячков, Р. Насыров в спектакле «Адин». Фото из архива театра
Две выдающиеся актерские работы актрис Экспериментальной сцены Анатолия Праудина Аллы Еминцевой и Ольги Белинской и вовсе дают нечто новое в способе освоения документального материала. Актрисы не просто достоверны, что так радует обычно приверженцев doc-эстетики, на документальном материале возникает многослойный психологический театр, который нисколько не противоречит документу. Напротив, когда в финале режиссер тестирует спектакль на правду и реальные голоса матерей произносят текст, который уже произносили актрисы, — не просто фиксируешь интонационную достоверность, а понимаешь, насколько эта достоверность, документальность обогащены личностным и художественным опытом, как, воспитанные настоящим театром, прошедшие лабораторные штудии Праудина по Станиславскому, Михаилу Чехову и Брехту, Еминцева и Белинская не просто входят в очередные «предлагаемые» и обживаются, но преображают их. Видишь, как реальный человек («я в предлагаемых», Станиславский), его психологический жест (по М. Чехову) и публицистический пафос (чистый Брехт) могут войти в диалог, дать различные краски, а в итоге сплавиться и заставить зал онеметь. Сюжет выходит почти античный. Только увиденный в открытую на улицу форточку.
Комментарии (0)