Если смотреть на «Гражданина поэта» долго, причем с галерки, то может показаться, что это — театр. Если урывками и, не дай бог, из первого ряда — возникнет свинцовый и тошнотворный привкус плохой эстрады. Если на экране айфона или лэптопа — он живо напомнит нам лучшие образцы старого КВН. И ограничь себя создатели проекта тремя-четырьмя пародийными репликами — писать было бы решительно не о чем. Тем более для солидного театрального издания. Но фишка «Гражданина поэта» именно в том, что в начале недели — неизбежный, как восход, — он приходил в каждый дом: либо ранним эхомосковским будильником, либо — неотвратимый, как закат, — поздним эфпятовским колыбельным напевом. Эти еженедельные «причащения» стали до того рутинными, так глубоко внедрились в жизненный ход, что как-то не замечалось, что перед нами, хотя и по частям, разыгрывается спектакль по мотивам несущихся мимо событий новейшей истории.
М. Ефремов, А. Васильев, Д. Быков
Причем по сравнению с обычным спектаклем, дважды в месяц идущим в репертуаре театра, структура «Гражданина поэта» как будто перевернута с ног на голову: часть этого зрелища (автор текста, его исполнитель и продюсер-режиссер) оставалась не изменной и твердой, несмотря ни на что, другие же элементы, например фабула пьесы, зависели от причудливых изгибов политической жизни России в последний год «пути-медвежьего» застоя. «Приглашенными» в структуре спектакля оказались и великие, или просто талантливые, или на худой конец хорошо известные поэты, чьи строчки использовались автором текста.
Странно, но интеллигенция старшего поколения вовсе не приняла ни поэтической, ни политической, ни театральной составляющей «Гражданина поэта»: пошлость, бездарность, кавээновский душок, не смешно, отвратительно «шакалит» Ефремов — доводилось слышать и более крепкие высказывания…
Не скрою, что мне, человеку чрезвычайно политизированному, в той брани, что обрушивает на головы Ефремова, Быкова и Васильева одна часть аудитории, как и в той патоке, где купает их остальная, — видятся сущностные, а не вкусовые различия, различия, что обнажаются иногда неизвестно отчего на каких-то странных территориях, выпячиваются пузырями, где их совершенно не ждали.
Но будем последовательны. Суть проекта такова: Страна живет, Поэт пишет об этой жизни в том числе словами и строчками другого (приглашенного) Поэта, Актер — от имени и перед помятым портретом того читает и отчасти разыгрывает стих этого о том, чем живет Страна. Продюсер вгоняет и Поэта и Актера в придуманный им формат и самыми разнообразными способами принуждает граждан России смотреть и слушать стихи о том, как живет их родина. Аппетиты продюсера растут: сначала была идея сделать что-то прикольное для своих, потом для телеканала «Дождь», потом — когда выгнали с «Дождя» — просто для интернет-хомячков, потом — для «Эха Москвы»… Потом — пошло-поехало: концерты с запредельно дорогими билетами, аудиодиски и книги на всех мыслимых носителях — обычные атрибуты успешного коммерческого проекта. Как будто все честно: прежде гонения и практически бесплатная работа «для души», а затем — грандиозный успех и неплохие деньжата. Откуда же такое негодование в части культурного социума? Что раздражает?
Прежде всего — Поэт. Самый известный роман Дмитрия Быкова, как мы помним, называется «Борис Пастернак»: поэт Дмитрий пишет о поэте Борисе взахлеб, задыхаясь не только от стихов — от всей жизни автора «Спекторского» и «В посаде, куда ни одна нога…». Пользуясь случаем, Быков проживает за Пастернака факты и строчки так, как, я думаю, не проживал их и сам Пастернак. Он прилагает все силы, чтобы не отделять объект от субъекта, и здесь почти пушкинская рифма: Самозванец Димитрий занимает место царя Бориса. Но — в отличие от исторического — нашему Дмитрию это удается на славу: биография Пастернака в ЖЗЛ переживает третье издание. Столь же страстно сливается Быков с Пушкиным, Лермонтовым, Твардовским и Агнией Барто, сочиняя свои еженедельные «политики». Продюсер Васильев часто одергивает Быкова, когда тот предлагает взять в «деловые партнеры» русского поэта второго ряда: для массового сознания таких поэтов нет. Но наш Поэт — настолько свой среди чужих строчек, что чувствует себя в русской поэзии как в собственной ванной, для него не имеет значения, с кем быть в следующий понедельник — со стихотворцем первого или второго ряда. Учитывая специфику нашего издания, было бы соблазнительно написать — кем быть. Но «политики» Быкова — это не постмодернистские игры в того или иного «старого» поэта. Это — акты любви. Что и раздражает.
Можно принять вольности Абрама Терца, «Прогулки с Пушкиным» — это еще куда ни шло: всю жизнь гулял Андрей Синявский с одним поэтом — и с каким — с Пушкиным! И нагулял лишь тоненькую брошюрку. Но Быков и классики — это не прогулки, это уже интим. И любит наш Дима одинаково интимно и Лермонтова, и Барто, и Вертинского, и Высоцкого, и Твардовского, и Сергея Михалкова. Серьезным людям это кажется проституцией.
Но когда чужое искусство — твой дом, теряешь всякие ориентиры. А главное — теряешь пиетет к партнеру и ох как много можешь себе позволить в отношении классиков. Умные люди говорят: любовь и безупречное знание дают тебе право на любую вольность. Они дают тебе право писать не только на чужих черновиках, но и на чистовике. Потому как не только Быков использует Пушкина и Некрасова, но и оба классика используют нашего Диму приблизительно так, как Лазарь использовал Иисуса Христа.
Именно вследствие любвеобильности в отношении русской поэзии в проекте этом Дмитрий Быков — отнюдь не главный Гражданин, энергетический вклад Быкова — не политический, а поэтический. Вообще говоря, Дима — человек светлый, его цинизм, веселый, необидный, щенячий, мультяшный, на самом деле — чуть-чуть задрапированный ненормативной лексикой романтизм. Личная же «гражданская задиристость» Дмитрия Быкова лишена какого-либо вектора, неприличная острота готова сорваться с его пера по любому поводу:
В воскресный день с сестрой моей
Мы вышли со двора.
— Скажи мне, брат, а ты не гей? —
Сказала мне сестра.
Благодаря Дмитрию живет в проекте какая-то добрая ностальгическая нотка. Благодаря ему мы вспомнили и как будто перечитали давно забытые страницы из учебника «Родная речь». Благодаря ему каждую неделю тот или иной русский поэт входит в наш дом. И кажется, что за душой у самого Быкова — много любви к поэзии, а гражданской позиции — ни на грош. Однако трудно себе вообразить сегодня современного стихотворца, более уместного в проекте «Гражданин поэт».
«Воля ты русская, волюшка женская…» — подхватывает наш Поэт тему, затронутую когда-то автором «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», актуализируя некрасовскую Музу, совершенно напрасно сданную в музей. Первая «политика» оказалась сущей находкой: случайно или нет, но был найден тон — насмешливый, но не пародийный, именно такой, чтобы вообразить, а как откликнулся бы на признание Васильевой о проделках судьи Данилкина поэт Некрасов, воскресни он сегодня.
Доля ты русская, долюшка женская,
ты и теперь нелегка.
Женщины есть, заявляю торжественно,
в русских селеньях пока.
Где тот мужчина, растерли мы в пыль его
и превратили в осла…
Русская баба, Наташа Васильева, нас от бесчестья
спасла.
Так с «бабой Наташей» вошел «Гражданин поэт» в дома и умы — и Николай Алексеевич настроил аполитичную быковскую музу на гражданский лад. Из-за спины Ефремова слегка помятый поэт-гражданин укоризненно смотрел вдаль, но не на Диму, нет, сливаясь с ним в поэтическом экстазе, Некрасов смотрел на нас, будто вопрошая: неужто среди вас, россияне, все еще есть Данилкины? Вы что же делаете, потомки? О таком ли будущем мечтали мы на темных чердаках, обмакивая перо в ледяные чернила? За такое ли наши братья и сестры взрывали царей и погибали на виселицах?
Тон, разумеется, выдержан не всегда. Смыслы старого стиха порой оказываются за бортом темы нового, и Быков использует только ритмы и рифмы. Букву, а не дух. И более того, отнюдь не все поэты отвечают взаимностью на Димину любовь. Ни Бродский, ни Мандельштам, ни Гумилев не захотели делиться с ним строчками и не встали из могил, дабы взглянуть на страну как ее граждане. И подчас быковские вирши начинают откровенно напоминать поздравительные тосты, что звучали в итээровских столовках в дни юбилеев главных бухгалтеров, но… «То ли Родину хоронят, то ли замуж выдают», «Путин и мужик», «Со мною вот что происходит…», «Переехала Москва», «Про белый дом», «Дядя Степа», «Не вернулся из боя» и т. д.: поток стихотворцев, принявших условия игры, оказался и гуще и мощней, чем ручеек тех, кто отчаянно сопротивлялся и кого пришлось волочь в «Гражданина поэта» насильно. Иные же из старых стихотворцев появлялись в проекте по два, а то и по три раза, становясь «соглядатаями» нашей действительности. И она, действительность, в течение полугода еженедельно подходила к зеркалу, чтобы отразиться в разыгранных Ефремовым быковских строчках.
Актер, пожалуй, раздражает не меньше Поэта. Изрядно помятый вид Михаила Ефремова, его имидж, его родовитое лицо, немедленно провоцирующее ненужные коннотации, — все это мешает безоговорочно принять Актера в роли Поэта-Гражданина. Но, на мой взгляд, Ефремов в этом проекте прозвучал самым неожиданным образом. Во-первых, как талантливый лицедей, способный к мгновенному перевоплощению. Его энергии не хватало когда-то на марафонскую дистанцию Бориса Годунова, но ее вполне и даже с избытком достает на спринт. Даже на концертах, когда Ефремову нужно держать публику полноформатно, он, балансируя на грани хорошего вкуса, не жалея ярких красок, крупных мазков и гримас, прекрасно справляется со своей задачей. Актер являет нам множественность личин русской поэзии: прыжок от цилиндра автора «Домика в Коломне» до цветного пиджака автора «Братской ГЭС» свершается прямо на глазах изумленной публики. Михаил Ефремов жонглирует масками, и это не мягкое перевоплощение Аркадия Райкина, где менялось существо образа, — тут цилиндр, кепка или парик, толстый слой грима, портретная поза и играющий, почти всегда избыточный реквизит, гримаса (ну в крайнем случае — две) — все заведомо неизящно, грубо, буфонно и при этом порой резко и пафосно, порой — смешно. Но вот что важно: эти маски Маяковского, Пушкина, Некрасова и Есенина, Высоцкого и Вертинского не прирастают к его лицу, Ефремов проявляет незаурядную способность к брехтовскому отстранению: Актер не играет Поэта, он говорит от имени Поэта и даже двух. Главное же — где-то на дне сосуда блеснет иногда нечто чрезвычайно личное, собственное горькое «гражданское-фремовское»:
Осталось пить без просыпа,
До белых поросят.
Здесь нет другого способа
Устроить город-сад.
Такое не то чтобы гражданское чувство — гражданский осадок. Но этот осадок надолго сохраняется в душе у зрителя. Поскольку под разными масками живет герой. В Актере обнаружился вдруг недвусмысленный потенциал сыграть Гражданина. Да, именно Михаил Ефремов тащит на себе воз гражданственности проекта, неважно, что личные высказывания актера об окружающей действительности — путаные и двойственные, со сцены Ефремов-актер транслирует пафос гражданской горечи. Горький то ли от действительности, то ли оттого, что вчера слишком долго и мучительно соображалось на троих.
Есть у «Гражданина поэта» и третий. Это Андрей Васильев. Продюсер, что позиционирует себя и как автор идеи, и как режиссер, и как «юрийгагарин в одно слово с маленькой буквы». Это в принципе не первый случай в нашем искусстве, когда продюсер стремится, что называется, «попасть в кадр»: все концерты Васильев ведет сам. Бритоголовый, со щетиной на подбородке — даже в белой рубашке и черном свитере он выглядит не менее помятым, чем портрет поэта-классика за спиной у Ефремова. Бывший главный редактор газеты «КоммерсантЪ», бывший генеральный директор, бывший член совета директоров, «бывший — по его же заявлению — интеллигентный человек» командует Поэтом и Актером, учит Быкова писать, а Ефремова играть, охотно рассказывает о проекте, подчеркивая свою роль, обзывает Поэта графоманом, кроет матом всех и вся со сцены и экранно — с намереньем и видимым удовольствием. То есть проявляет себя как персонаж.
Именно этот персонаж, на мой взгляд, вносит в триумвират нечто поколенческое: они защищали Белый дом, они были энергичны и креативны, они занимали посты, и неважно, сами отвернулись от мира, где что-то решают, или мир отвернулся от них, — людям этим сегодня и тошно и смешно смотреть в окно. Еще нестарые и очевидно талантливые ребята, ушедшие с передовой, отвергнувшие для себя возможность участвовать в ключевых битвах… Когда видишь этого взрослого, когда-то солидного, когда-то decision мэйкера в шлеме космонавта с надписью «СССР» — кажется, что вот это оно — образ, вот это, не побоюсь крепкого слова, герой нашего времени.
И вот они втроем выходят на сцену, они представляются: Я — гражданин, Я — поэт, а я — юрийгагарин в одно слово с маленькой буквы. Три собутыльника, три маски, но не маргиналов, какими были когда-то герои незабвенной советской троицы Трус, Бывалый и Балбес в исполнении незабвенных любимцев Вицина, Моргунова и Никулина, а вроде бы живущих в системе — чего стоят билетики на их концерты в Москве и в Питере. Трое, которых система эта неизменно стремится сбросить со своего хребта, как взбесившаяся лошадь — всадника, но вот каким-то последним движением всадник удерживается на ней, те, что изгоняются, катятся в ров с маргиналами и все никак не могут докатиться до дна.
Вот эти-то трое и выходят, чтобы разыграть перед нами пьеску о том, как мы живем. То есть если рассматривать «Гражданина поэта» как проект театральный, то записанные подряд или просмотренные одним махом «политики» Быкова—Ефремова— Васильева должны образовать пьесу, некое, с точки зрения Аристотеля, подражание действию — законченному, цельному, имеющему начало, середину, конец. Пьесу, а значит, фабулу, то есть перипетию, узнавания, а возможно, и страдание тоже. Пьесу, имеющую героев — благородных или нет. Пьесу определенного жанра. Где теплится какая-то мысль.
И в этом смысле «Гражданину поэту» повезло родиться
именно в
Действо, происходящее на просторах России, но чаще — в пределах Садового кольца, вращается вокруг пары героев и героини. Дима и Вова — главные актанты, и один из них вполне мог бы претендовать на протагониста классической трагедии. Впрочем, оба героя удовлетворили бы даже взыскательный вкус Буало: ведь Дима и Вова — двухголовый царь россиян. А следовательно — даже в жестких рамках классицизма, — герои благородные. Героиня «Гражданина поэта» — это, конечно же, Россия, наша и убогая, и немытая, и многострадальная, и в чем-то обильная Родина.
В завязке пьесы младший царь — Дима раздираем внутренним конфликтом между долгом и чувством: чувство подталкивает его оттолкнуть, отринуть, убежать, ускользнуть из-под душного и вездесущего старшего царя — Вовы и вероломно предложить героине России честный брак путем прямых конкурентных выборов. Однако «пацанский» долг перед старшим царем мешает ему отдаться своему чувству. Но судя по всему, вот-вот оно-то, чувство к России, и победит в сердце Димы и…
Что же станется с Россией, коль расколется тандем?
Что ж, любой мало-мальски грамотный студент нашей академии скажет, что на сцене «станется» в этом случае настоящий экшен:
Разделенье по Уралу, как мечталось на веку,
Чтобы Запад — либералу, а Восток — силовику?
Нет, предполагает читатель, едва ли нашу героиню разрежут напополам. Тем более что она, Россия, проявляет явный, хотя и робкий, интерес к меланхоличному Диме. Скорее всего, если в Диме чувства победят долг, жестоко обманутый другом старший царь Вова станет помимо воли своей благородным героем, как какой-нибудь Митридат, и, сдержанно поиграв желваками, горько и величественно простится с Россией:
Уйду, не понят и не признан,
С угрюмым видом пацана,
Прощай, немытая отчизна,
Неисправимая страна.
Но по мере развития сюжета — как во всякой «хорошо сделанной пьесе» — ожидания зрителя обманываются и выясняется, что «их вечный, похоже, союз нерушим» и что состязание между царями за руку России — мнимое. Более того, Дима-Вова или Вова-Дима — вовсе не драматический герой, а злодей:
Чтоб сделать хреново стране дорогой,
Один — это Вова, и Дима — другой.Узнавание, что оба царя — едины и нет меж ними розни ни в чем, происходит резко, в одной сцене. И далее Дима еще недолго болтается в пространстве пьесы, примеряя то гамлетовские подвязки, то пименовский подрясник, со скорбью и сожалением шепотом пытается хоть как-то объясниться с Россией, но всем, в том числе самой героине, ясно, что его роль на этом исчерпана. Царь Вова оказывается центральным персонажем, и в каком бы обличье он ни появлялся на сцене — будь он тихоня подполковник, удачливый шпион или натуральный питон по кличке Пу, — ведет себя как мелодраматический злодей: он всесилен, жесток, не знает сомнений в том, что Россия принадлежит ему, любит только его, выйдет за него и отдаст ему все лучшее, что у нее есть. И просить ее руки — пустая формальность. Он даже не собирается делать это лично. И более того, царь Вова даже не скрывает, что сам-то он, как герой-купец у Островского, берет невесту, разумеется, ради денег. А нанятые им судейские (эти — уже из Сухово-Кобылина) без труда убеждают бедную девушку, что выйти замуж за царя Вову она обязана по закону. Таково завершение кульминации, и к этому моменту пьеса уже развивается как типичная мелодрама.
И теперь зритель с напряжением ожидает, как же поступит наша героиня — Россия? Мелодраматических вариантов развязки не так-то много. Допустим, согласится, а накануне свадьбы утопится. Или выйдет за царя Вову против воли и после свадьбы утопится. Или — выйдет против воли, в первую же ночь отравит насильника и только потом утопится. Или — выйдет, умрет от горя, но родит сына — на погибель жестокому Вове. А может быть и такое: выйдет против воли, но в процессе жизненных передряг полюбит и приголубит жестокого царя, а эта любовь исправит Вовину душу, и далее они будут жить в любви и согласии и умрут в один день. Но эти варианты развязки годятся лишь в том случае, если героиня наша, Россия, — благородная жертва или хотя бы отчасти рефлектирующее существо из более или менее классической пьесы. А что, если она — новодрамовка, т. е. бесчувственная, продажная, немытая, алчная, вороватая и бл…ватая, вечно пьяная, накачанная наркотой шизорванка?
Как и в трагедиях Шекспира, напряжение между кульминацией и развязкой «Гражданина поэта» только нарастает: кем же проявит себя наша — до некоторых пор безмолвная героиня — Россия? И вот она появляется на сцене. И с ней, похоже, происходит что-то неладное. Во-первых, выйдя на первый план, эта героиня ведет себя неадекватно не только заявленному жанру, но и фабуле. Еще до всех декабрьских и сентябрьских событий появилась в действии комедийная линия, где Дима-Вова выступали вовсе не как цари, а как добросовестные шуты, старающиеся отвлечь героиню-Россию от серьезных размышлений:
Все мы делали, чего там,
Забавляя всю страну:
Управляли самолетом,
Погружались в глубину,
Нежной дружбы не таили,
Пели рок,
Коров доили,
Твиттер, свитер, «Макинтош»,
Лыжи, танцы, все что хошь!
Созданный не без участия Твардовского «Путин и мужик» показывает Россию, которая, узрев чудо — царей, играющих в бадминтон на комбайнах среди кукурузного поля, туго, но соображает, что, мол, тут-то им и место, и дело…
И мужик, напрягши память,
Так и брякнул королям:
— Правда, лучше вам не править.
Лучше так вот… по полям…
Чтоб ракетки, и воланы,
И комбайн для куражу…
Как же так?! Оказывается, она, невеста-Россия, — вовсе не баба, она — мужик! Но и это превращение — мнимость. Поскольку далее героиня все больше и больше раскрывает свою неприглядную сущность: она и не баба, и не мужик, а кишит, словно червями, множеством существ с неизвестными науке гендерными характеристиками: тут и «бюджетник нищий», что топает, «поршнями шевеля, за Прохоровым Мишей, героем Куршевля», и «борец с капитализмом», и «поклонник Кремля», и еврей, и антисемит, и лесбиянка, и бандерлог, и гей, и хомяк, что кричат «Хутин пэр», и уборщица, что мнет в потной ручонке пятисотрублевку за стояние на Поклонной в мороз, и хорек, что леденеет даром, поскольку «боится порки».
Ближе к финалу становится ясно, что пьеса «Гражданин поэт» о фантастическом существе, не имеющем ни мужского, ни женского рода. И что пьеса эта — отнюдь не мелодрама и уж тем более не трагедия страсти, а любовь, замужество или поругание героини не могут быть предметом художественного исследования. Поскольку по ходу дела герой и героиня неожиданно стали понятиями из разных рядов: он, Вова, так и остался мужчиной, она же, Россия, превратилась в огромный, набитый кишащей живностью куль:
Тра-та-та, тра-та-та,
Мы несем с собой Христа,
Будду, Иегову,
Аллу Пугачеву,
ФСБ и ВЧК,
Собчака и Шевчука,
Быко-Вассермана,
Фрика Кургиняна,
Медвепута, Жироюга,
Хомячат, волчат, путят.
Все не могут друг без друга,
А друг с другом не хотят.
При таком построении пьесы ее развязка в принципе не может произойти 4 марта, поскольку дело уже не в том, женится или нет царь Вова на деве России и к чему это приведет. Случилось страшное: так называемая «дева» перестала быть пригодной к браку, как если бы где-то в начале четвертого действия трагедии «Отелло» вдруг выяснилось, что Дездемона — уже не женщина, а кухонный комбайн. Ну можно или нельзя серьезному и здоровому мужчине жениться на пчелином улье? На обувной коробке? Или на корзине с грибами? Да или нет? Да! Можно — на карнавале. Только карнавал позволит серьезному мужчине сочетаться браком хоть с самой Смертью. Хоть с Ведьминым помелом.
Думаю, при любом результате царя Вовы на президентских выборах пьеса наша необратимо превращается в карнавал, а значит, финал «Гражданина поэта» будет открыт и его последний выпуск в понедельник 5 марта 2012 года никак не исчерпает действие этого интереснейшего действа.
Р. S. Почти целый год сочиняя пьесу по мотивам политической жизни России, Гражданин, Поэт и Космонавт как-то незаметно и сами стали фактом общественной жизни. Они не жгли наши сердца глаголами, не взывали к нашему гражданскому чувству, они — еженедельно нас щекотали. А те, кто привык хихикать по понедельникам, — постепенно и незаметно теряли способность воспринимать власть сакрально. «Гражданин поэт» научил нас смеяться над тем, что раньше мы ненавидели, восхваляли, защищали, боялись или презирали. Все, что сделали эти трое, — сняли сакрализацию не только с наших царей, но и вообще с любого из нас, кто облачен хоть какой-нибудь властью. Политическая мелодрама неожиданно перетекла в разгул карнавала. Новая троица подарила нам тот сорт языка, которым уместно говорить о политическом режиме в современной России.
Февраль 2012 г.
Комментарии (0)