Кузичева А. Чехов. Жизнь «отдельного человека».
М.: Молодая гвардия, 2010.
Жизнеописание Чехова — задача очень трудная. Кажется, биографу не за что зацепиться: ни дуэлей, ни каторги, ни тюремных заключений, ни ссылок, ни даже тайного полицейского надзора. Ничего особо «фабульного» в чеховской жизни не сыщешь. Он не совершал громких публичных поступков, не бежал из дома прочь и не публиковал ничего подобного «Дневнику писателя» или «Исповеди». Но у его жизни есть свой тайный сюжет, разгадыванием которого занят читатель этой книги.
Можно собрать все высказывания современников о Чехове и на их основе сотворить «суммарный» образ писателя, можно сопроводить замечания знакомцев Чехова своими комментариями — существуют разные пути и способы обработки исходного биографического материала. Алевтина Кузичева выбирает труднейший. Ни одна характеристика Чехова, данная его современниками, не становится для нее опорной. Не беря на веру конкретные суждения, она ищет мотивы того или иного мнения, словно описывая круги вокруг героя своего повествования: один, другой, третий, четвертый… Как будто исходит из основного принципа построения действия в драматургии Чехова: любое высказывание о персонаже характеризует не столько данного персонажа, сколько того, кто высказывается по его поводу. (Про Иванова чего только не наговорили окружающие, но ни одно из объяснений и близко не подошло к тому, что называется «зерном» личности, его истинным «я».) А окружение Чехова, таганрогское, московское, сахалинское, петербургское, мелиховское или ялтинское, она знает досконально, видит его внутренним взором и передает это видение читателям. Беллетристы, художники и рецензенты, издатели, газетчики и журналисты, врачи, учителя и земские деятели, артисты и соседи по имению, драматурги и священнослужители — народу на страницах книги множество, и каждый из них ставится в связь с Чеховым, с тем, как и чем живет писатель в этом человеческом круге. Описывая постепенную смену одного чеховского окружения другим, автор книги выявляет «отдельность» Чехова, его уединенную потаенность, закрытость его духовно-душевного устроения. Ее волнует тайна «непоглощаемости» этого человека никакой средой — светской, богемной, уездной, литераторской или домашней.
Внешнее пространство жизни Чехова описывается тщательно, с многими мелочными подробностями текущей повседневности. Неспешная повествовательность вбирает в себя денежные заботы и семейно-родственные проблемы, нравы литературного бомонда и заграничные впечатления, детали театрального обихода и печали уездного житья-бытья, частности недомоганий и заболеваний самого писателя… Но его внутренний мир Кузичева предпочитает обозначать то легкими штрихами, то твердым резцом, то точечными замечаниями. Мерцательная неуловимость чеховской душевной жизни ведет к бесконечным «вероятно», «быть может», «отчасти», «возможно». Она словно берет на вооружение важную черту чеховской поэтики: «гасить» событийность действия оговорками, «снимать» окончательность любого тезиса вводными предложениями. Она стремится уловить и зафиксировать на бумаге единое глубинное настроение, владеющее Чеховым на том или ином отрезке его жизненного пути. И становится понятно, почему Чехов едет на Сахалин, публикуется у Суворина, покупает имение в Мелихове, пишет пьесу и вообще совершает тот или иной поступок. Постепенно все явственнее высвечивается существо чеховского мироотношения: жизнь, какая бы они ни была, это громадное благо, даруемое человеку неведомо за что. Чеховское желание жить осознается как желание писать, а течение его жизни направляется вызреванием и прорастанием творческих замыслов: «сочинительство давало ощущение самой жизни». Чем менее жизненных сил остается в организме Чехова, тем настойчивее итоговая «смертная» тема проступает в его прощальных размышлениях, распоряжениях и произведениях. И тем бережнее, точнее, сдержаннее повествуется в книге о чеховском предвидении конечности своей земной жизни, знании неизбежности финала и мужестве приятия судьбы.
Книга А. Кузичевой с большим количеством иллюстраций вышла также в издательстве «Балтийские сезоны»
Алевтина Кузичева создает книгу с высокой мерой ответственности перед читателем — осторожно, взвешенно, аккуратно, строго. Ее не заботит проблема занимательности повествования, красоты слога, изящества композиции, эффектности подачи материала. Она одинаково избегает, с одной стороны, напрасной беллетризации повествования, а с другой стороны, щеголянья своей исторической эрудицией, хотя последняя не может не впечатлять. Ее цель — точно отобранное слово, стоящее на своем месте и равное самому себе. Стиль Кузичевой интеллигентски сдержан и несколько суховат, но его скромность — это форма внутреннего достоинства личности, имеющей основание в себе самой и не нуждающейся ни в какой самодемонстрации.
Некогда Чехов написал о «человеке, который хотел». Автор книги о Чехове пишет о «человеке, который знал»: знал что-то самое важное о человеческой жизни — и этим тайным знанием просквозил время и пространство своего художественного мира, облики, мысли и настроения героев, ремарки и реплики персонажей, их внутренние монологи и подтексты их существования. Не пропуская ни одной известной детали биографии Чехова, досконально и глубоко понимая его творчество, автор книги делает явными для читателя скрытые, сложные связи между образом жизни Чехова и природой его таланта. И пишет об этом умно, талантливо и благородно, какой, собственно, и должна быть книга о русском писателе Антоне Павловиче Чехове.
Комментарии (0)