ТЕАТРАЛЬНОЕ ДОНКИХОТСТВО ПО-МОСКОВСКИ
Е. Шварц. «Дон Кихот». РАМТ.
Режиссер Юрий Еремин, художник Валерий Фомин
М. Исаев, А. Могучий. «Circo Ambulante».
Театр Наций. Режиссер Андрей Могучий, художник Максим Исаев

Три спектакля о Дон Кихоте в одной, хоть и громадной,
Москве — это, конечно, симптом. Премьеры
МТЮЗа («Та самая Дульсинея»), РАМТа («Дон
Кихот») и Театра Наций («Circo Аmbulante») шли
друг за дружкой во время предвыборных, выборных
и поствыборных волнений. Общество разделилось,
как когда-то в
Шварц, конечно же, имел в виду советского интеллигента, «добро» у которого равно интеллекту, гордости и вольнолюбию образованного человека. Режиссер Юрий Еремин в рамтовском спектакле помещает этого интеллигента в сегодняшние обстоятельства, где уже само слово ничего не весит и никак не звучит — одним милее «аристократ», другим — «средний класс», а третьим — вообще все по фигу. Вспоминается один смешной диалог из «Золотого теленка» между советскими журналистами и корреспондентом западной еврейской газеты Хирамом Бурманом. «У нас в стране нет еврейского вопроса», — заявляет кто-то из наших. «А евреи у вас есть?» — осторожно спрашивает Бурман. И ему с гордостью отвечают: «Евреи есть, а вопроса нет».
Так и у нас нынче — интеллигенты пока еще есть, а сам вопрос провалился в какую-то историческую трещину. И вот на сцене РАМТа появляется актер Денис Шведов — Дон Кихот, которого в блогосфере тут же окрестили «плешивым очкариком». Он книгочей, работник умственного труда, из «бесполезных ископаемых», которые всем только мешают. Если во времена Евгения Шварца подобный индивид даже в комедиях (в старой советской кинокомедии было немало таких симпатичных «епиходовых») обязательно воспринимался положительно, вызывал некое уважение и априори имел в обществе вес, то теперь все не так. Рамтовский идальго страдает очевидным отсутствием воли и характера. Его «добро» не только не имеет силы, но в ситуации, когда зло обеспечено властью и вооружено бесстыдной демагогией, становится еще и вредоносным. Время прагматиков не терпит пустой риторики, и с книжными понятиями лучше вообще из дома не выходить. Финальный монолог герой произносит, будучи подвешен вниз головой, и над ним возвышается символический крест. Так пафосно и вместе с тем уродливо гибнет мученик идеи.

Андрей Могучий в своем спектакле и вовсе отдает роль Дон Кихота женщине. Получив от художественного руководителя Театра Наций Евгения Миронова предложение поставить спектакль, он сразу задумал историю, связанную с идальго в исполнении Лии Ахеджаковой. Но она-то, облачившись в картонные доспехи, в этот момент совсем перестает что-либо играть и становится самой собой, темпераментным гражданином, маленькой смелой женщиной, которой так к лицу эти смешные латы. «Вы посмотрите, как мы ходим по суше нашей, уставившись себе под ноги, или сидим в своих норах, уткнувшись в тарелку, не видя звезд в небе ночью и солнца над головой днем. Очнитесь, люди. Подымите голову. Вы же видите над собой небо. Вы свободные люди…».
Правда, прежде данного судьбоносного апарта зрителю пришлось пережить немало испытаний. Мучительно складывая в сознании паззлы этого не поддающегося жанровому определению спектакля, приходишь к выводу, что перед тобой некая театральная антиутопия.
Население «проклятого» острова работает на мясокомбинате. Здесь делают из бычьих яиц вытяжку, которая дает человеку бессмертие. Правит островом Оберкондуктор, по совместительству Кащей, и в обществе зреют революционные настроения. На острове происходят леденящие кровь события: умерших людей скармливают акулам, но часть из них «подкрашивают» и выпускают в мир живых. Зомбированный народ, как обычно, безмолвствует и в любом случае становится жертвой. Зато группа художников-акционистов упоенно буянит, провоцирует беспорядки, и, разумеется, среди буянов оказываются стукачи. Ученый, собственно и изобретший волшебную вытяжку из бычьих яиц, разуверившись, становится террористом-одиночкой. Им же становится и бывший инженер, интеллигент, которого играет Альберт Филозов. Когда-то его жена Мария — Лия Ахеджакова, будучи законопослушной гражданкой, донесла на диссидента мужа куда следует. Муж заболел и пролежал парализованный тридцать лет, а теперь исцелился и решил-таки совершить подвиг Дон Кихота, покончить с Оберкондуктором. И вот Мария, «разочарованная Дульсинея», решает продолжить дело супруга.
Веселое слово «цирк», содержащееся в названии, обманывает только в первую минуту, когда перед красочным занавесом появляется артист (Юрий Шерстнев) и в благородной манере старых шпрехшталмейстеров обращается к почтенной публике. Но то, что он затем ей сообщает, подобно чеховскому монологу «О вреде табака», быстро скатывается в область разочарований, потерь и бед. Дальше — больше. За открывшимся занавесом обнаруживаются конусообразные стального цвета башни, утопающие в испарениях. Они напоминают все сразу — и вышки с психотропными излучениями из «Обитаемого острова», и «жесть» зловещей среды из фильма «Убить дракона», и допотопные конструкции «Кин-дза-дзы», и реальные печи крематория. Замордованные женщины, почти лишенные признаков пола, выполняют на сцене некие механические, конвейерные операции. Командует процессом карлик (Алексей Ингелевич).
Действующие лица и живут в этих жутких башнях, и работают, и получают из них бодрую зомбирующую информацию. В одной из женщин мы с трудом узнаем актрису Лию Ахеджакову, которая только к финалу выйдет на пронзительную коду.
Спектакли Могучего, как правило, лишь отталкиваются от литературного первоисточника и свободно улетают в мир причудливых фантазий. Слово в них — всего лишь компонент, очень часто не самый главный. Важнее бывает визуальный ряд, режиссер сочиняет свои фантазии вместе с художниками, работы которых в его постановках по обыкновению грандиозны.
И на этот раз сценография Максима Исаева, художника петербургского Инженерного театра АХЕ, оставляет сильное впечатление. Башни движутся по сцене, в них открываются странные экраны с изображениями, в пространстве плавают сребристые акулы, светятся надписи, раскрываются рисованные полотна с «наглядной агитацией»…
Слишком свежие рефлексии режиссера Могучего на слишком свежие события в стране идут спектаклю одновременно и в плюс, и в минус. Лия Ахеджакова в донкихотских доспехах обращается в финале к залу так, как это принято в цирке. Но уже через несколько секунд становится ясно, что такие обращения не услышишь не только в нынешнем цирке, но и в нынешнем драматическом театре. «Сегодня вашему вниманию будет представлен забытый, но прекрасный номер, где добро побеждает, а зло получает по заслугам», — так она начинает, замечательная актриса, которая еще в этот момент играет неуверенную и совсем не артистичную Марию. Конечно, это спектакль-поступок. Это отчаянная попытка послания самим себе: и цинизму политики, и эйфории митингов, и вечно крайним, и тем, кто от любой общественной беды получает дивиденды, и обывателям, и донкихотам. Но прямых высказываний этот режиссер не любит. Он склонен драпироваться в ткани разных эпох, культур и философий. Попытки устроить на сцене тотальный театр и в то же время ясно высказаться на актуальнейшую тему толкают друг друга и наступают друг другу на ноги. «Догнать» все смыслы, замешанные в это густое, пахучее текстуальное варево, мало кому удается, уяснить последовательность происходящих событий — тоже. Часто и даже слишком герои буквально «докладывают» публике страшные истории своих жизней, и смириться с такой формой развития сценического действия можно, только вспомнив, что мы как бы находимся в цирке. «Circo Аmbulante» в переводе означает «Бродячий цирк». В настоящем цирке действительно бытуют клоунские апарты. Но монологи персонажей этого спектакля страшно далеки от наивных реприз. Здесь докладывают всерьез, и от этого возникает элементарное чувство неловкости. Текста в этом спектакле огромное количество, и совершенно очевидно, что перед нами сугубо авторское, очень личное высказывание всех участников постановки. Но чего только в нем нет: парафразы классики и русских народных сказок, уличный стеб, бытовые реплики, философские сентенции, современные шутки-прибаутки, цитаты из Сервантеса!
Андрей Могучий поставил, пожалуй, самый неуклюжий и самый мрачный в своей жизни спектакль. Тема Дон Кихота, искупавшись здесь в водах сказки и гиньоля, фантазийной беллетристики и социального романа-утопии, капустника, памфлета и еще бог знает чего, выплыла в результате тяжелым диагнозом. Нет, не сумасшествия. И не благородного идеализма. А полной безнадеги.
Февраль 2012 г.
Комментарии (0)