Доверяя Пристли, Баргман следует за ним, втягивая и нас в эту неразрывность, в эту текучесть жизни. Растворенность в актерах, кажется, скрывает режиссерское нежелание концептуально перекраивать пьесу и ее смыслы. Но это только кажется, на самом деле режиссер небольшими штрихами, очень аккуратно и последовательно продлевает историю.
Драматург позволяет Кей узнать будущее, дает возможность «заглянуть за угол», ужаснуться, а вернувшись в настоящее, увидеть причины, приведшие к беде.
Д. Румянцева (Кей), В. Коваленко (Алан). Фото Д. Пичугиной
Кей у Баргмана и в свои двадцать знает причины беды или догадывается о них, но она принимает свою жизнь и такой.
Ведь жизнь не только материал для романа, но пойди докажи это.
Занять наблюдательную, отстраненную позицию не всем дано.
И никому в этой пьесе не дано втиснуть себя в щель существования, так, как это сделал Алан. Герой Виталия Коваленко не испугался жизни, не перестал в ней участвовать, а согласился с ней, с жизнью, и пошел, ведомый ею от одного окна к другому, без суеты и истерик. На это нужно мужество не меньшее, чем мужество прожить жизнь (которая, как говорит Кей, «метания, словно ты в панике на тонущем корабле»). Его видимое неучастие, всепрощающее смирение только синоним принятия любых ситуаций. Для него собственная ничтожность (упрек, брошенный матерью) равнозначна благополучию и достатку Эрнста, злопамятного мужа Хейзел. И нет ни высоких положений, ни низких званий. Алан так же не учитывает антитезу прошлое-будущее, все равнозначно и все важно. И это позволяет ему быть счастливым. Такой путь не для всех. Ближе к пониманию его мировоззрения Кей. Но из нее, и молодой, и тем более зрелой, жизнь рвется наружу. Именно с ее сорокалетия, вопреки пьесе, начинает режиссер эту историю.
Ведь жизнь никогда не перестает. Поэтому антракт в этом спектакле сделан в самом удачном месте — пока события еще не обернулись трагедией, но эту трагедию мы уже прозреваем. Впрочем, мы ждем беды с самого начала, и она не преминет случиться. Ожидание скрыто во всем: в переодеваниях и разыгрывании шарад, в лепетании младшей из Конвеев Кэрол и подражании героям кинофильмов, в экзальтированном поведении мамы-актрисы, в еще не подавленных канцеляризмами речах Мэдж, в молчаливой сосредоточенности Кей, в спокойствии Алана. Мы ждем мгновений, навсегда изменивших жизнь, за которые ожидают годы расплаты или просто километры слов, стекающих с жизни, как капли дождя по ветровому стеклу. Реплики, брошенные впопыхах, не со зла или из особой ревности, а так, между делом, но именно они — как самый мелкий камушек, что, вылетев из-под колеса встречной машины, разбивает лобовое стекло.
Это предчувствие отравляет самые радостные моменты, это ощущение, про которое А. Васильев, солист группы «Сплин», писал в своем «Романсе»: «Страшнее тишина, когда в разгар веселья падает из рук бокал вина». Спектакль поднимает из глубин души на поверхность «руду» страхов о будущем и сожалений о прошлом, в памяти всплывают чужие, когда-то услышанные слова и рифмы — о времени, судьбе, предопределенности.
У Пристли время дает о себе знать всполохами страха — доказательство того, что ничто на земле не проходит бесследно. Знание причины будущих несчастий режиссером не оспаривается и не избавляет от последствий и расплаты, но, кажется, облегчает участь. Режиссер ведет нас к принятию жизни — такой, какая случилась.
Комментарии (0)