В минувшем сезоне балетную афишу Большого театра пополнили «Сон в летнюю ночь» Джона Ноймайера, вечер балетов Леонида Мясина и «Болт» Алексея Ратманского. Два переноса и один оригинальный спектакль. Казалось бы, тенденция ясна. Большой коллекционирует «полотна» известных мастеров и с осторожностью относится к современным опусам. Для главного театра страны подход вполне оправданный. Вопрос в том, что и как собирать, что считать подлинным сокровищем, а что «типичным экспонатом»…
«Болт». Сцена из спектакля. Фото М. Логвинова
Любая коллекция всегда раскрывает психологию своего владельца. Даже разношерстная и случайная. Большой балет стремится к разнообразию. Принцип контраста выявился не только в подборе постановок. Внутри каждой из трех — еще, как минимум, три стиля, три уровня. Разнообразие пластических языков, обрушившееся на труппу, увеличилось в геометрической прогрессии. Но не все хореографические смыслы и краски оказались близки и понятны артистам.
Драматургия контрастов наиболее отчетлива в «Сне в летнюю ночь». Ноймайер, следовавший за трехслойной структурой комедии Шекспира, соединил в спектакле три планеты, расположенные в разных частях танцевальной галактики. «Высоким штилем» геометрического модерна изъясняются волшебные обитатели леса. Движения замысловато переплетаются, растворяясь в электронных созвучиях Д. Лигетти. Отвлеченный, умозрительный мир Земли, может быть, двадцать пятого века. «Реальные» персонажи — суетливые влюбленные — более узнаваемы. Танцуют под Мендельсона в костюмах, словно срисованных с журналов начала девятнадцатого века. Сквозь узорочье балетной неоклассики настойчиво пробиваются страсти, желания, недоумения и обиды героев. А компания ремесленников, разнузданно комикующая под шарманку, могла бы жить в любой стране, в любые времена.
В трактовке Большого театра три плана «Сна» оказываются тремя самостоятельными представлениями в одном спектакле. Разные смысловые пространства никак не пересекаются друг с другом (хотя формально на сцене то и дело встречаются представители всех «миров»). «Низменный» (ремесленники) и «средний» (влюбленные) уровни ноймайеровского балета — ближе и понятнее, а вот отвлеченная философия царства неведомых сил передана с холодноватым равнодушием. «Дневной план» балета пока получается убедительнее «ночного».
Ж. Мартинес (Мельник), М. Александрова (Мельничиха). «Треуголка». Фото М. Логвинова
«Предзнаменования». Сцена из спектакля. Фото М. Логвинова
«Парижское веселье». Сцена из спектакля. Фото М. Логвинова
Вверху справа: А. Петухов (Козельков). «Болт». Фото М. Логвинова
«Сон в летнюю ночь» — зрелище и роскошное, и умное, и занимательное. Такие спектакли, бесспорно, должны идти на сцене академического театра. Вполне естественно, что на первых представлениях у труппы лучше получилось то, к чему она больше подготовлена. Возможно, и непривычная, «отстраненная» пластика интеллектуального ноймайеровского леса тоже станет родной. Но «Сон в летнюю ночь», как и другие балеты Большого (кроме «Лебединого озера» и «Дон Кихота»), появляется в афише далеко не каждый месяц. И артисты просто- напросто лишены возможностей досконально вникать в тонкости непривычного стиля.
В случае с балетами Мясина проблема «повторений пройденного» еще серьезнее: «Треуголка» и «Предзнаменования» не только редки в текущем репертуаре, но еще и разобщены. Балет на испанские темы соединен теперь с фокинской «Шопенианой» и баланчинской «Симфонией до мажор», а аллегорическая хореосимфония на музыку Чайковского «Предзнаменования» пойдет в один вечер с «Пиковой дамой» Пети. Зажигательного опереточного балета «Парижское веселье», привлекательного для широкой публики и наиболее ярко исполненного труппой, до конца года вообще не видно в репертуарных списках. А ведь знаменитые одноактовки Леонида Мясина, созданные в разные периоды его творчества, логично выстраивались в одну программу. Три спектакля — три контрастные трактовки излюбленной в балете любовной темы. Остросюжетная «Треуголка» — начало интриги всего вечера. Роскошные краски Пикассо, взрывчатые звучания де Фальи, горделивость фламенко (пока еще не до конца усвоенного труппой)… Раздумчивые «Предзнаменования» сосредоточены на превращении музыки в танец. Персонажи носят имена-символы (Действие, Легкомыслие, Судьба…). Но центральное лирическое адажио солистов не оставляет сомнений в главной теме спектакля. «Парижское веселье» — радостный апофеоз и полное отдохновение и от напряженных интриг, и от смутных раздумий. Но что-то заставило администрацию развести мясинский триптих по мудреной афишной сетке. Может, организационные трудности, может, забота о кассе…
Непростая прокатная судьба уготована и произведению худрука балета Большого театра Алексея Ратманского. «Болт» на музыку Шостаковича занимает в общем репертуаре тоже весьма скромное место. Хотя публика (в отличие от большинства критиков) приняла спектакль благосклонно. Римейк советского спектакля с трудной судьбой больше рассказывает о современной молодежи, что называется, «без башни», чем о комсомольцах тридцатых. А структура спектакля апеллирует к традиционной балетной классике с кордебалетными перестроениями (у Ратманского это физкультурники на зарядке, красноармейцы и прочий колоритный люд), вариациями, дуэтами, ансамблями (одинаково эффектны и компания нэпманов в кабачке, и деловито-сосредоточенные конторские служащие). В «Болте», очень похожем на сказку, есть экзотическое царство — советский завод. Есть и четкая любовная интрига, и прихотливые комбинации классических движений, льющихся, как естественная речь. Есть герои, недотепы, комики. Есть и злодеи — неповоротливые гигантские роботы, придуманные художником Семеном Пастухом. Они надзирают за окружающим, освещая пространство глазами-фарами, и, скорее всего, по мысли авторов спектакля, символизируют тюремный строй тоталитарного государства. Но выглядят совсем не страшно. «Болт», бестолковый, как старинная феерия, танцуется азартно и раскованно. О чем танцуют — неважно. Гораздо важнее потоки положительной энергии, мощно изливающиеся в зал. Среди множества балетных масок, примеренных труппой в недавнее время, маска безмятежного хохмачества ей наиболее впору. Вот только не оказалась бы она единственной. И не заслонила бы в будущем подлинное лицо Большого театра — академическую классику, в последнее время вытесняемую из афиши все активнее.
Сентябрь 2005 г.
Комментарии (0)