Интересный разговор состоялся у меня с моим шефом — Георгием Александровичем Товстоноговым вскоре после премьеры в нашем БДТ небезызвестного спектакля «Тихий Дон» по Шолохову. Он в своем кабинете главного режиссера с некоторой торжественностью объявил мне, автору оформления спектакля и главному художнику театра, что я совместно с ним и ведущими актерами спектакля представлены к Государственной премии. Я, неожиданно для себя, по глупости недоростка имел такую бестактность ответить ему, что не являюсь коллекционером и одна премия СССР у меня уже есть, а во второй я не нуждаюсь. Он, откинувшись в кресле и засверкав на меня очками, воскликнул удивленно: — Эдуард, ну вы и даете! Вы что, не знакомы с русской пословицей «Дают — бери, а бьют — беги»? Вот тебе на, интересный тип, — откуда вы свалились?.
После моего покраснения и некоторой паузы он выложил всю философию по поводу государственной награды Совдепии: — Дорогой мой, кроме того, что государство отмечает ваши заслуги как художника в этой работе, что уже неплохо, мы с вами живем в такой сказке, где необходимо как-то защищаться. Поймите, просто художника милиция или другие начальники побьют за милую душу, даже с удовольствием, а дважды лауреата СССР или народного артиста — как-то небезопасно. Журналисты всякие, телевидение, слухи опять же таки пойдут. Вышестоящие руководители обидятся и, чего доброго, обозлятся, что ими отобранному или отмеченному человечку личину испортили, значит, их самих не уважили, унизили, и в окончательном раздражении от государственного пирога чего доброго отгонят: у них так положено, они это придумали, а не мы с вами. Эдуард, мне как-то неловко за вас. Можно подумать, что вы кокетничаете.
Я попытался оправдаться, что, мол, в других странах, в разных там Европах нет никаких официальных знатных кличек, и это не мешает уважать крупных профессионалов в разных областях и т. д. — Там их оценивают материально, а у нас, как вы выражаетесь, знатными кличками. Другие нравы, другие дела. Там профессионалам платят иные деньги, а нас с вами покупают званиями — так дешевле.
Самое забавное, что Товстоногов, как говорится, смотрел прямо в корень. Все, что произошло со мною через год после нашего разговора о премиях, абсолютно подтвердило его слова.
Театр действительно удостоили Государственной премией СССР за постановку «Тихого Дона», и мы в один прекрасный день во главе с Товстоноговым оказались в роскошном зале Кремлевского дворца, где сам Леонид Ильич Брежнев выдавал главные награды страны.
В Питере люди разные посоветовали надеть первую медальку Госпремии и с нею получать вторую. Я, как попугай, проделал это. К первой медальке Леонид Ильич прикрепил вторую и, когда я вернулся в кресла, наш «Гога» произнес с некоторой иронией: — Видите, Эдуард, у вас целый иконостас на груди, теперь уже вас никто не обидит.
Он, повторяю, глядел в корень.
Вечером в гостиницу из Питера мне позвонила жена, поздравила с наградой и попросила прямо с поезда заехать в железнодорожную больницу, где лежал наш больной сын, и, не снимая медали, встретиться с главным врачом, чтобы подвинуть вперед его лечение, и по дороге в больницу купить килограмм сахарного песка.
Чего не сделаешь ради здоровья ребенка, и я с двумя медалями на лацкане пиджака прямо со «Стрелы» двинул в железнодорожную больницу. Главный поезд СССР в ту пору приходил в Питер в 8 часов 25 минут, и где-то сразу после 9 утра я уже стоял подле только что открывшегося гастронома против входа в больницу. Этот довольно большой магазин был пуст, а за прилавком бакалейного отдела продавец вообще еще не появлялся. Мне пришлось ждать минут двенадцать, пока передо мной не возникла сильно помятая, с сизыми кругами под глазами довольно молодая тетенька. Подняв на меня свои выпученные карие шары, как своего кореша спросила: «Чего тебе надо, чижик?» Я принял предложенную ею фамильярную игру и ответил: «Помоги жить, красавица, чижику-пыжику с Фонтанки надобно всего-то килограмм сахарного песка». «Поможем», — сказала она с какой-то брежневской интонацией и трясущимися руками попыталась свернуть кулек из толстого крафта. Операция эта у нее не получалась. Мое предложение помочь ей она с обидою отвергла. Наконец, свернув кое-как кулек, высыпала в него совок песка и бросила на весы. Весы показали 800 граммов, не более. Пока я думал, что она сейчас досыплет мне двести нехватающих граммов, тетенька, выхватив из моих рук приготовленную десятку, быстро исчезла за внутренней дверью. Я, честно говоря, опешил от такого оборота событий. Если у нее не было сдачи, то почему она не сказала об этом? Если она побежала менять деньги, то почему не довесила сахар? Очень все странно и непонятно, начиная с чижика. Мне снова пришлось ждать бакалейщицу, но она не показывалась из своей двери. В магазине, кроме двух человек в винном отделе, жаждущих опохмелиться, никого не было. Спросить, куда делась моя продавщица, не у кого, и я решился сам пойти в закулисье магазина искать ее там. Нельзя же все-таки до такой степени опускать человеков. Не довесила сахар на целых 200 граммов, забрала деньги в 10 раз большие и, не дав сдачи, исчезла с глаз долой. Через злополучную дверь и темный тамбур я попал в длиннющую залу, заваленную мешками, коробками, штабелями ящиков, какой-то случайной мебелью, сетками с овощами и пр. Среди этой «кутерьмы» в отгороженном стенками от зала закуте за обширным столом, заваленным пакетами, кульками, бумагами, сидел мощный женский начальственный аппарат в белом халате, неизвестных лет, с вздутой прической, окрашенной в цвет спелой кукурузы. При моем появлении эта грузная масса привстала из-за стола и, осмотрев меня свирепыми глазами, рыкнула: «Вы кто, кто такой??? Что вам надо?. Я спрашиваю?. От кого пришли? Чего хотите?» На мои объяснения по поводу ее пьяной продавщицы, которая внаглую обвесила меня и исчезла с деньгами, не дав сдачи, она не обратила внимания. — Как вы попали сюда, а? Вы не имеете права здесь находиться. Видите, я в халате, а вы в пальто, абсолютная антисанитария. Не клевещите на продавцов. Они у нас никого не обвешивают. Вот смотрите, грамоты районного комитета, главка, исполкома, — и она показала на стенку над своим креслом. Под портретом генерального секретаря, который еще вчера вешал мне на грудь знак Государственной премии СССР, в рамах со стеклом висело несколько огербованных, краснознаменных грамот. Весь этот текст она произнесла очень быстро, скороговоркой, видать, не первый раз озвучивала его.
Выслушав тираду, я положил на ее гулливерский стол кулек с недовешенным сахаром и потребовал вернуть мою десятку. Торгашка взбеленилась на меня, и, несмотря на свои размеры, ловко выскочила из закута в залу, громко возопив: — Вася! Вася, да где же ты, Вася! Черт тебя побери, убери постороннего!
Через полминуты слева от меня в дальнем конце зала распахнулась дверь, из нее показался прикормленный мент с красной рожей хорошо пьющего человека и, набычив жирную шею, пошел на меня. — Смотри, чужой тип ворвался к нам без разрешения и что-то требует от меня, разберись с ним, да побыстрее, — приказала начальница личному силовику.
Мне стало ясно: со мною действительно сейчас разберутся. Повернувшись к начальнице, я понял, что наглая торговка смотрела на меня как на приговоренного к закланию. Необходимо как-то спасаться.
Чисто машинально, вернее, на каком-то подсознании я расстегнул пуговицы пальто, и на заведующую магазином с лацкана моего парадного югославского пиджака заблестели позолотою две медальки с лавровыми венками, подвешенные к муаровым колодкам. Интересно, что как раз в этот момент они звякнули друг о дружку. Начальница вперилась в них глазами, и вдруг ее злая личина мгновенно стала меняться. Перевоплощение произошло настолько быстро и контрастно, что ей могли позавидовать любой актер мхатовской школы и вся система Станиславского. Она резко вытянула свою повелительную руку в сторону приближавшегося стража порядка, вывернув ладонь на него, и приказала: — А ну, остановись, Вася! Тяжелая ментовская туша, резко затормозив, закачалась. — А что это у вас за медальки такие золотые, блескучие на пиджачке вашем висят? — Это Государственные премии СССР, вчера вот эту из рук самого Леонида Ильича Брежнева получил, — подлаживаясь под нее, сказал я, кивнув на портрет генсека. — Ох, ты, Господи Иисусе Христе, спас, спас, как это я почувствовала вовремя. А еще говорят, что Боженьки нет… А? Вы извините, извините нас… Ой, не могу… Сука какая, а? Да ты куда, Вася, поехал, а ну остановись, я кому говорю, остановись! Он свой, слышь, свой, дубина ты стоеросовая! Стоп! — снова рявкнула она на своего легавого, начавшего по новой движение в мою сторону. — Она, сука, опять меня надула, вот шалава потная, сейчас поймаю и горжетку ей оторву. Как жить? Как жить-то с такими животными? Извините, простите, пожалуйста, я вам сейчас сама перевешу, отдам, отдам, все за нее отдам. А ты стой здесь и его охраняй, — обратилась она к красной роже милиционера, — слышишь? Это тебе не курлы-мурлы, а государственный лауреат, сам Бровено… вот чертов язык, сам Леонид Ильич Брежнев медальки ему на грудь вешал. Понял, кто перед тобой? Да перестань раскачиваться, что, снова, черт тебя побрал, насоса… О… О… О… Личину налил. Вот грех-то какой был бы, Господи Иисусе Христе, спасибо, помиловал. — И, схватив с полки два здоровенных испанских лимона, поднесла их мне со словами: — Это вам за посещение нашего магазина. В коем веке, в коем веке да такой человек у нас… А лимончики вам это от хворостей, витаминчики для родных и болящих, возьмите, пожалуйста, так просто ведь не купите, они у нас для начальственных особ оставлены, да и желтенькие такие же, как ваши медальки. Деньги? Деньги… Да что вы! Нет, какие деньги? Вы их заслужили, за беспокойство, да и с поздравлением вам, а как же, по обычаю, так ведь полагается. Не беспокойтесь, я с этой профуры все сниму, чтобы запомнила на жизнь, как Государственную премию надувать.
Чтобы быстрее отделаться и уйти из этого злосчастного магазина, я забрал номенклатурные лимоны и под бесконечные поклоны и причитания торговой куклы покинул ее продуктовую хазу.
Больничная палата, где лежал мой сын, в этот день пила чай с начальственными лимонами из самой испанской республики. — Теперь вы согласны, что в нашем царстве-государстве лучше быть отмеченным, чем битым? Отмеченным быть безопаснее, — прокомментировал мой рассказ Георгий Товстоногов.
Комментарии (0)