«Навеки — девятнадцатилетние» (по мотивам произведений Г. Бакланова).
«Приют Комедианта».
Режиссер Елена Черная, художник Борис Анушин

С. Щедрина (Саша), Д. Мурашев (Володя). Фото из архива театра

Меньше всего хотелось бы обвинять создателей спектакля в неискренности. Тем более что, как написано в одном из анонсов, репетиции проходили в палатах Военно-медицинской академии, а молодые актеры, чтобы лучше проникнуться атмосферой военного времени, читали, помимо баклановской прозы, передовицы советских газет и фронтовые письма. Наверное, ребята действительно хотели сыграть не «для галочки», а театр — не просто «отметить» 60-летие Победы новым названием. Но спектакль все-таки оказался на удивление формальным. Гладко выстроенный, гладко сыгранный, он (за исключением одного-двух эпизодов) не интересен по форме и не нов по содержанию. Мысль о ценности каждой человеческой жизни и ненужности любой войны, выраженная столь нехитрым набором сценических приемов, становится непереносимо банальной — и от этого спектакль напоминает затянутую серию какой-нибудь военной «телесаги». Нельзя сказать, что режиссер избегает проблемности, сложности выбранной темы, — но все как будто сглажено, разложено по полочкам, оценки однозначны, и все зрителю «разъяснено». Сын «врага народа» на самом деле хороший парень. Дочь немки не обязательно за немцев. Веселый парень с аккордеоном — не всегда трепло. «Товарищ Сталин» — нехороший…

Автобиографическая повесть «Навеки — девятнадцатилетние», подкупающая читателя если не стилистическими красотами, то уж суровой честностью и болью сердечной наверняка, использована в спектакле лишь как сюжетная канва («автор идеи» — Григорий Бакланов…). Пусть бы так. Но дело в том, что вместо авторской интонации не появилось никакой другой. Режиссеру, к сожалению, не удалось вдохнуть жизнь в свое аккуратненькое произведение. Юные актеры пытаются как-то понять, почувствовать своих персонажей — но нет, сколько ни взвинчивают себя — в глазах покой и благополучие, больничные пижамы и костыли — лишь сценические «приспособления». Ни молодого задора, ни погружения в образ — пусто… Те, кто в свои девятнадцать «и кровь, и дым, и пот — понюхали, хлебнули, повидали», так и остались для наших молодых современников неразгаданной тайной, как пишут нынче в молодежных журналах — «mistery».

На сцене (художник Борис Анушин) — стандартный набор: кровати, репродуктор, печка-буржуйка, бинты, одеяла со штампиками… Палата госпиталя, где лежат четверо раненых бойцов (кроватей пять, но одна пуста — намек слишком ясен, чтобы комментировать). Вместо занавеса — полотняный чехол, затягивающий сцену, с началом действия он приподнимается вверх, но не исчезает совсем — от этого кажется, будто госпиталь затаился под большим сугробом. Зачин не оригинален — звуки взрывов, красный дрожащий свет, больные мечутся на своих койках, каждый «воюет» во сне — эта сценка повторяется на протяжении спектакля несколько раз, выполняя чисто техническую роль «отбивки» между эпизодами. При этом движения раненых больше напоминают дерганье от электрошока, чем беспокойный сон. Свет — и далее спокойное и скучноватое течение одной сцены за другой, предсказуемое мизансценирование и пресноватый юмор. По структуре все просто: взаимоотношения в палате (с пылкими рассказами о прошлом, рассуждениями о пехоте и артиллерии, игрой в шахматы и наивными, какими-то беззубыми ссорами) плюс любовная линия, обязательный элемент «ретросериала».

Первое выглядит совсем уж неубедительно — «неприятный» седой Старых (Александр Михайлов), вперед всех протягивающий стакан за водкой; «приятный» Китенев (Алексей Васильев), мальчишка с масляными глазами и веселым нравом; «безлицый» слепой Артаковский (Александр Орлов), чеканящий фразы, как команды, — и их беседы, своей деланой серьезностью напоминающие детскую игру в «Зарницу». Любовная линия получилось гораздо живее. Пусть не близки молодым исполнителям размышления о том, можно ли было предотвратить войну и что значит быть осужденным за самострел, — зато что такое первая любовь, они хорошо знают. Тоненькая, хорошенькая медсестра Саша (Светлана Щедрина), подпевающая радио и принимающая позы советской кинозвезды, и стройный, ладный Володя Третьяков (Дмитрий Мурашев), пожирающий ее восхищенными глазами, — наиболее выразительны в этом спектакле. Одна из самых удачных сцен — первое «свидание» молодых людей, когда мать Саши забрали в больницу и девушка, полуживая от холода и горя, встречает поджидавшего ее Володю. «Она такая худенькая… Одни жилочки!..» — с болью говорит Саша, и те, у кого хоть раз заболевала мама, оценят игру актрисы. Кровать, на которой можно сидеть, поджав ноги (непривычно целомудренно, как и стыдливое «Пошел ты, капитан, на… вуй!» в момент больничных разногласий — упаси Боже от «грязи», праздник все-таки!), вкусная картошка в мундирах, обжигающая ладони, разговор по душам, светлые девичьи локоны в неярком свете — все бы хорошо, но когда в тексте появляются «враги народа», эвакуированные, фашисты — опять натянутость, фальшь. Валенки, гимнастерки, погоны — все как будто из другого мира, здесь бы продолжать «love story» — а нужно опять изображать «медсестру и солдата».

Отдельного упоминания заслуживает Ирина Лепешенкова (Фая). Крошечные эпизоды с ее участием не спасают спектакль в целом, но, безусловно, дарят ему нотку неподдельной человечности. Лукавая старушонка, какие доныне еще не перевелись в русских селеньях, ее Фая и мудра, и наивна, и забавна. Опытная актриса несколькими штрихами набрасывает силуэт своей героини — и выигрывает. Как далеко ее прелестное старушечье «скрипение» от заученных реплик «бойцов Красной Армии» — можно догадаться…

Конечно, сложно себе представить, чтобы в сегодняшнем театре появился спектакль о войне, который бы вызвал по-настоящему широкий общественный резонанс (даже лучшие из них — всего лишь локальные, внутритеатральные события, всерьез обсуждаемые от силы полусотней профессионалов). Не требовалось от «Приюта Комедианта» и чего-то принципиально нового — в конце концов, тема не располагает к авангардным экспериментам. Будь режиссура чуть посмелее, а роли тщательнее разработаны — возможно, получилось бы что-то иное. Без бумажного привкуса «обязаловки», искреннее, с пониманием и признательностью к тем девятнадцатилетним, что этот спектакль посмотреть так и не смогут.

Но это — всего лишь «бы»…

Сентябрь 2005 г.